яжении молодых годов Феста оставался для отца живее самого Дитриха… Фест, не считая, сунул девушке стопку вьетнамских купюр и отослал её прочь.
Пока на площади за окном шумела праздничная толпа, гремела музыка и грохотали взрывы, разом вызывающие мысли о войне, поражении и победе, он поужинал в номере и приготовился лечь спать пораньше. У него имелся тайник, имелось место встречи и последнее средство на самый крайний случай. Начиная с этого момента его не сможет найти никто – уж точно не местные кураторы. Шампанское оставило на память о себе головную боль, которая теперь не давала уснуть. Он сел за письменный стол номера 214, разобрал и изучил своё оружие. Увидел, что стволовой канал снабжён направляющим жёлобом и расширен вручную. Если что, пуля внутри не застрянет. Он вновь собрал пистолет. Обе обоймы вошли в магазин как влитые, а когда он подёргал взад-вперёд кожух-затвор, пули циклически прошли внутри почти без звука. И глушитель, и участок ствола с резьбой для глушителя были изготовлены на заводе. Кто-то уделил пистолету внимание. Однако эта бессмысленная встреча в Гонконге, эта спешка, с которой его передал с рук на руки Кеннет Джонсон, ощущение, будто его перебрасывают от одного дальнего родственника к другому, всё дальше и дальше от исходной точки… Да и вообще используют. Не то чтобы работа на другие спецслужбы была для него чем-то беспрецедентным. Девять или десять лет назад был какой-то алжирец в Мадриде; а ещё человек с яхты на озере Комо в Италии – Фест подумал, что это вполне могла быть какая-то мафиозная шишка. А ещё Филиппины – тот священник из Америки. Ни один из них не был врагом его родине. Итого одиннадцать операций, включая эту. Шоуолтер описал её как «срочную работу», и всё же Шоуолтер развлекал их добрую пару недель, прежде чем хоть словом обмолвиться о задании, а затем опять ни слова до начала этого месяца, и даже тогда – никаких обсуждений плана действий, и вот – ствол у Феста в руках… Да и пал бы вообще выбор на меня, если бы я в наш летний отпуск съездил с семьёй в Берлин, если бы не избегал, как последний трус, очередного лицезрения отца на смертном одре, если бы не провёл отпуск, показывая юному Клоду и Доре Новую Англию из окошек арендованного автоприцепа? На полуострове Кейп-Код они припарковались за летним домиком Шоуолтера. Обе семьи были хорошо знакомы и, в сущности, считались друзьями, однако его с Чарльзом Шоуолтером не связывала ни одна совместная операция. Он был начальником, вот и всё. Шоуолтер не выказывал никаких иллюзий, не поддавался никаким искушениям – вот почему они понравились друг другу. Вот почему Фест ему доверял. «Останься ещё на недельку, останься ещё на денёк» – ну конечно же они останутся, он ведь начальник! И Мэг туда же – даже после двух недель с протянутыми из окна проводами, вставленными в розетки на кухне, невзирая на то, что все три гостя расходуют горячую воду и мочат все её полотенца, на то, что Дора вечно жалуется на Лэнгли, разглагольствуя на своём беглом английском о фирменном американском идиотизме, на то, что юный Клод втихомолку таскает еду из холодильника и засыпает её разговорами про школу и спорт, потому что Мэг красива и готова выслушать, – и она туда же: «Ну останьтесь ещё немножко, нам это нравится, нам так одиноко на этих поросших лесом дюнах!» За две недели улыбки Мэг сделались нервными, смешались с невидимыми глазу капельками пота. Стресс подчеркнул её силу и грацию, обострил, казалось, её интеллект. Чарльз взял Феста с собой на край мыса, выдающийся далеко в Атлантический океан, чтобы показать гостю домик на берегу моря, который подумывал приобрести. Фест похвалил выбор места, но сам бы ни за что там не поселился. Оконные стёкла дребезжали на неослабевающем ветру, а прибой вгрызался в берег в считанных метрах от опорных свай. Шоуолтер стоял на своём будущем балконе, взирая на свою будущую Атлантику, а его седые космы растрепались во все стороны, как у поэта.
– Есть одно дельце в Сайгоне. Я бы хотел назначить на него тебя. Работа срочная, придётся поторопиться.
– В Сайгоне?
– Или где-то в окрестностях.
Сначала Филиппины, а теперь вот это. Да и зачем забрасывать его за полмира ради одной единственной операции, когда в тех краях стоят целые армии?
– Это же за десять тысяч миль отсюда, – удивился Фест.
– Это почти точная цифра.
– Вы припишете меня к программе «Феникс»?
– Это не «Феникс» и не «Айс-Икс». Мы не хотим, чтобы об этом знали наши люди.
– Наверно, какой-то особо засекреченный объект?
– Похоже, что так, – произнёс Шоуолтер таким тоном, который означал, что он думает не столько о засекреченности объекта, сколько о бессмысленности всей операции. – Ему обещана наша защита.
– Ясно. Сколько вы ещё можете мне рассказать?
– Ничего. Мы поговорим об этом в Лэнгли. Когда снова вернёмся к рабочим будням.
– Получу ли я сначала известие от своих людей?
– Считайте, что получили его сейчас.
– Уточнять нет нужды?
– Нет нужды. И вот что, Дирк…
– Да, Чарльз?
– Это война. Так что ты там давай, ствол в руки и вперёд.
Сейчас перед ним лежал триста восьмидесятый автоматический – очень американское оружие до крайности боевого вида. С его помощью, вероятно, можно было с двадцати метров снять восьмисантиметровую мишень. Выстрел с более дальнего расстояния был непредсказуем. С сумпитаном – духовым ружьём – и рядом не стояло! Но откуда ему знать, пока Фест не прицелится и не выстрелит?
Никакой команды, никакого обсуждения плана действий, никаких упражнений с оружием.
Почему вот нельзя было им выдать ему документы США здесь, в Сайгоне – официально заверенные паспорта с подлинными вьетнамскими визами? Зачем было останавливаться в Гонконге и получать немецкие?
Потому что документы эти были фальшивыми. БНД в этом участия не принимала. Впрочем, Шоуолтер предельно внятно намекнул на то, что БНД всё же дала добро. Без незримого штампа БНД Фест был всего лишь преступником.
Существовала некая черта. Он её перешёл. Но ведь перешли её и коммунисты. Он – преступник? Да как бы ни так! В Китае они столько положили народу, сколько Адольф Гитлер и мечтать не смел. Нельзя было произносить это вслух, однако об этом нужно было помнить. Иногда, наверно, для того, чтобы одолеть такого врага, приходится переступить черту, за которой он находится.
Собственная трусость была ему отвратительна, от неё физически сосало под ложечкой. Если бы только он поехал летом в Берлин вместо Новой Англии… Если бы не избегал всеми силами того, чтобы провести последний миг с отцом, который его не любил…
…Я стою подле тебя – точно такой же, как ты. Ты, старик, сражался с коммунистами – и вот я сражаюсь с ними тоже.
Шкип Сэндс выехал из Сайгона по трассе № 1 на каком-то автофургоне и поймал до Каокуена мотоцикл, везущий крохотный прицеп, полный восьмифутовых досок; последний отрезок пути занял почти два часа.
На полдороги он очень удивился, увидев, что навстречу движется чёрный «шевик» полковника, и замахал обеими руками, едва не свалившись с сиденья позади молодого мотоциклиста. Но было поздно. «Шевик» двинулся дальше. За рулём Сэндс узнал Хао, но пассажиров разглядеть не удалось.
На вилле он обнаружил белый «форд»-седан, припаркованный перед входом. Полковник ждал внутри, на диване в гостиной, потягивая из чашки кофе и глядя в книгу.
– Где Чунг?
– Уехал, – сказал полковник. – Пришлось его отсюда вывезти.
Он и сам не понимал, отчего испытал столь сокрушительное разочарование. Переселить двойного агента куда-нибудь на несколько дней – он бы и сам предложил такой выход.
– Куда он поехал?
– Вряд ли я могу тебе об этом рассказать.
– Ладно, соглашусь, в качестве временной меры…
– Это не временно. Всё кончено.
– Вы прекращаете работу?
– Да нет, но для тебя всё кончено. Всё, что касается твоего в этом участия.
– Но почему?
– Брось дурака валять.
Шкип не нашёлся, что ответить.
– Садись, Шкип. Нужно кое-что тебе сказать.
Очевидно, полковник привёз почту: на журнальном столике лежала пара конвертов.
– Это моя почта?
– Ты присаживайся, присаживайся.
Он сел на стул напротив.
– Что это за книга?
Дядя перевернул томик обложкой вверх. На ней значилось: «Истоки тоталитаризма».
– Ханна Арендт.
– Женщина, которая составляла отчёт о процессе над Эйхманом!
– Когда не могу заснуть, я читаю. А не спалось мне уже довольно внушительный промежуток времени, друг мой. Сна ни в одном глазу. Вот держишь книгу в руках, а слова перед тобой проплывают, проплывают… – Полковник раскрыл книгу на случайной странице и прочитал вслух: – «…на заключительных стадиях тоталитаризма является зло в своей абсолютной форме, поскольку его уже нельзя вывести из каких-либо по-человечески понятных мотивов».[125] – Он бросил книгу на стол. – Тут на каждой странице такие пассажи, что аж яйки скукоживаются. Эти евреи одержимы. Как им и положено. Одержимы своей нелёгкой судьбой. Но… они говорят правду о том, чему мы противостоим. Об абсолютном зле.
Он увидел, что в чашке у полковника чёрный кофе. Может, дядя был и трезв – Шкип не уловил запаха спиртного, – однако казался основательно поддатым.
– Твоя тётка Брайди требует от меня развода.
Шкип возразил:
– Но ведь она католичка.
– В мире больше не осталось истинных католиков. Я вот уже годами не бывал на мессе.
– Так что же, вы утратили веру в Бога?
– Да, утратил. А ты разве нет?
– Разумеется.
Полковник обильно набрал в лёгкие воздуха, как будто собирался вздохнуть, но с минуту лишь молча глядел на Шкипа.
– Мистер Чунг, я вами восхищаюсь, – наконец проговорил он.
Шкип оглянулся через плечо. Они были одни.
– Она хочет развода? Она действительно так сказала?
– Она уехала из Маклина, когда это сделал я. В прошлом году. Нет, в позапрошлом. За год до Тета. Помнишь, раньше мы отсчитывали время с момента убийства Джона Кеннеди, а теперь – со времени Тета?