– Слышала. Что ж из того?
– А то, что князь Андрей Юрьевич вместе со всем двором назад воротился, во Владимире будет жить.
С торга Иванна вернулась обеспокоенная. Солнце повисло над дальними елями, готовясь скрыться за зубчатой чёрной стеной, а Дёмка с Апрей ещё не вернулись. Дёмка и прежде не раз выходил из леса затемно, скажет: «Прости, что заставил ждать, за дальнее урочище ходили» – и выставит туесок душистого мёда, отбитого у диких пчёл. Или вбежит с охапкой жёлтого зверобоя, закружится, запоёт: «Трава зверобой от всех недугов, семи братьям-богатырям верная подруга». Дёмка – лесной человек: по болоту пройдёт, как посуху, на дерево белкой взлетит. Не беспокоилась бы Иванна, если б не весть, полученная от Евсея. Она-то думала, что князь далеко, а он оказался рядом. Ехал в Суздаль – приехал назад, во Владимир. Что, если князь не выкинул из головы вчерашнее и примется ворошить «чудо»?
Иванна бросилась в лес. У старой берёзы с двумя стволами тропа распадалась натрое. Можно было, спрямив петлявшую в обход дорогу, выйти через тайное урочище к берегу Клязьмы; можно было уйти в обратную сторону, к заросшему ивняком Долгому болоту, где отец добывал руду; можно было отправиться к пчелиным борам. Какую из трёх тропинок выбрал сегодня брат?
Темнело. Птицы заканчивали вечернюю перекличку. Деревья устраивались на ночёвку, кутаясь в темноту, как в войлочное одеяло. Земля не издавала ни звука. Но что это? Иванна шагнула вперёд и прислушалась. Нет, не почудилось. Всё ближе прерывистое дыхание. Совсем рядом мелькнула быстрая тень.
– Апря, Апря, намного ли опередил хозяина?
Иванна наклонилась, чтобы потрепать замершего возле ног волка, и рука натолкнулась на что-то твёрдое. Скрученной в жгут тряпицей к загривку был привязан маленький свёрток.
– Что случилось, где Дёмка?
Волк жалобно, как щенок, заскулил.
За передними лапами под грудью Иванна нащупала узелок, но пальцы не слушались, увязали в шерсти. Узел не поддавался.
– Скорее домой.
Влетев вместе с Апрей в избу, Иванна выхватила из печи уголёк, засветила в светце лучину, ножом перерезала жгут. В свёртке оказался кусок коры. На тёмной гладкой поверхности жуками расползались вдавленные наспех неровные буквы: «Сестре – брат Дементий. Прости. Когда вернусь, всё расскажу». Не отрывая глаз от письма, словно ждала, что проступит ещё хоть полслова, Иванна опустилась на лавку. Обгоревший конец лучины загнулся, как дужка серьги, и упал в корытце с песком.
Глава IV. НОЖ С ФИНИФТЯНОЙ РУКОЯТЬЮ
Никогда бы Дёмка не оставил сестру, если бы не находка у Долгого болота. Больше года Дёмка туда не заглядывал, с той поры, как умер отец, и вдруг ноги сами собой вынесли на знакомую тропку. Много было по ней хожено-перехожено. Отец всё хотел приучить сына к кузнечному рукодельству. «Смотри, какое богатство в наследие тебе оставлю, – говорил отец, вытаскивая из вязкой топи огромные комья руды. – Болото в Богатое следует переименовать. Набито железом, как кошель торгового гостя золотом. По тростнику судить – разливалось здесь озеро. Селение, должно быть, стояло на берегу».
Пока отец управлялся с комьями величиной с бычью голову, Дёмка подготовлял для плавки огонь. Он раскалывал на чурки берёзовые поленья и думал о людях, живших у озера в стародавние времена. Ему представлялись широкоплечие с открытыми лицами охотники и рыболовы. У поясов и на шее висели обереги – волчьи клыки. Женщины расхаживали в платьях, усыпанных звёздами блёсток. В косах мерцали нити озёрного жемчуга. Имелся в селении свой кузнец. Так же пережигал берёзу на уголь, плавил руду, выделывал ножи, наконечники стрел.
Домой они с отцом возвращались затемно, складывали в кузнице вываренные из руды крицы. «Такую чистую руду поискать», – говорил отец, проковывая крицы в прутки, чтобы освободить от шлака. Тайну Богатого болота он скрывал даже от Лупана.
Продираясь сквозь ветви кустов, густо разросшихся по кромке болота, Дёмка едва не свалился в яму. Он удержался на самом краю, успев увидеть, как перепрыгнул через соседнюю яму Апря. Что за наваждение? В прежние времена, кроме угольной ямы, никаких других не имелось, а тут – ещё и ещё одна. Дёмка шёл мимо чёрных провалов, с опаской заглядывая в глубину. Апря держался рядом, любопытничал и поводил носом. Копали недавно. Мох и трава едва успели пробиться на земляных откосах. Копали в меченых местах. Насчитав двадцать семь ям, Дёмка сообразил, что все они расположены под молодыми ивами. Удивительное дело. Словно кто-то задался целью погубить развесистые деревца.
– Всем загадкам загадка, как знаешь, так и разгадывай, – сказал Дёмка Апре.
Волк поднял остроносую морду, поймал принесённую ветром пахучую струйку воздуха и потрусил по склону наверх. На гребне небольшого овражца чернели холмики свежевыброшенной земли. Подоспевший Дёмка увидел яму шире и глубже всех остальных. На дне, присыпанном густо углем, словно на чёрной подстилке, головой к закату лежал скелет.
«Правду отец говорил, что люди здесь жили. Жилища, верно, на берегу стояли, могильные холмы поверху располагались, где суше земля. А уголь – это от пищи, которую сжигали во время похорон». Дёмка присел над краем разрытой могилы и стал разглядывать истоптанное дно. Пожелтевшие кости страха не вызывали. Они были, как камни, как корни, твердью земли. Запах тления выветрился давным-давно. Чуткие ноздри волка уловили совсем иной дух – запах, оставленный могильными ворами.
Их было двое: две пары ног истоптали уголь. Один был обут в сапоги, разорванные по шву у пяток, обувкой другому служили лапти. Неказисты были грабители и не слишком удачливы. Много пришлось им принять труда, двадцать семь ям накопали впустую. Верно, только и знали, что могила находится под молодой ивой, а других примет не добыли. Богатство взяли большое ли? В стародавние времена знатных покойников обряжали в золото, самоцветы. С собой в могилу давали золотые и серебряные чаши с едой, кубки с питьём.
Дёмка подумал, что надо засыпать кости и уйти подальше от места, где сделано зло, – и вдруг вместо этого спрыгнул в могилу сам. Невнимательным ли был его взгляд вначале, когда разглядывал он скелет, или солнце, бившее сквозь ветви развороченного куста, повернуло по-иному, только Дёмка увидел то, чего не приметил раньше. Под костяшками жёлтых пальцев отброшенной в сторону мёртвой руки сиял финифтяной рукоятью оброненный ворами нож.
…В шалаше, прислонённом к двум соснам, поверх грязной тряпицы высилась груда необыкновенных вещей: чаши из серебра с желобками, похожие на рассечённую тыкву, серебряные тиснёные ленты, бусы из сердолика, бусы из серебряных бубенцов с узорными прорезями, витые в косицу браслеты с конниками на концах, шейные гривны, бляшки, очелья. Поверх возвышались золотые византийские кубки на тонких ножках. Свет вспыхивал, бежал, разливался, пропадал в комочках присохшей земли и угля, вспыхивал вновь. Солнцем горело жаркое золото, луной отливало бледное серебро. Мелкие бляшки сверкали каплями на свету, словно сквозь крытую ветками крышу пролился сказочный дождь.
По обе стороны тряпицы, поджав ноги, сидели двое. Один, одетый в потёртый кафтан из грубого домашнего сукна, склонился над самой грудой. Другой, в холщовой рубахе с бубенчиком у круглого ворота, забился подальше, в угол. Но и оттуда, подобно своему товарищу, он не сводил с груды глаз.
– Ладно потрудились, теперь без печали можно пожить, – проговорил сидевший возле тряпицы.
– Дели поскорее, брат, и давай спасать ноги, не то пропадём, – донеслось из угла.
– Ишь, заторопился. Успеем. Наше при нас останется, на двоих – маловато, на одного – в самый раз.
– Чего там – на одного, на двоих. Целому селению хватит в довольстве лет пять прожить, а то и поболе. Поспеши, сделай милость, с делёжкой, брат.
– Сколько дней в лесу прожили. Заторопился вдруг.
– Клад ведь искали, не могилу. Против покойника я бы не пошёл. Ну как он хватится утвари: где да где?
– Боишься, так мне свою долю отдай.
– Нет уж, брат, раздели по совести – и бегом отсюда.
– Заяц ты трусливый. Покойник лет двести на небе живёт, он о земном и думать забыл, а чтобы избавиться от боязни, имеется у меня надёжное средство.
Одетый в кафтан выбрал из груды два золотых кубка, отвязал от пояса глиняную сулею[8] с притёртой пробкой.
– Погоди, сделай милость, не могу я из этого кубка пить, с души воротит. Дай из сулеи хлебнуть.
– На, держи.
В углу раздалось бульканье.
– Пей, заяц, да слушай, как золото нам досталось.
– Не время сейчас, в пути расскажешь.
– Пути у нас надвое разойдутся. Охота приспела сейчас. Слушай, как дело вышло. Всё с того началось, что стал я призадумываться, отчего хозяин ходит за крицами либо один, либо с мальчонкой, меня не зовёт. Тайн кузнечного рукодельства никаких не скрывает, а лес под замком хранит. Каждому ясно, что неспроста. Думал я, думал, что за причина, и только слышу однажды: кузнец с мальчонкой сговариваются на Богатое болото идти. «Что за Богатое? – думаю. – Во всей округе нет такого прозвания». И вдруг словно меня из тумана кто вывел: клад на болоте зарыт, не иначе. Стал я часа своего дожидаться. Кузнец с сыном в лес – я за ними. Ничего. Крицы выплавили, домой воротились. Во второй раз – то же, и в третий раз ничего. Только в третий раз удалось мне услышать, как кузнец сынку выговаривал, что не хочет-де тот заниматься наследственным рукомеслом. Промеж них и раньше споры выходили, а тут явственно донеслось: «Клад не тебе передал – ивушке». «Ишь, – думаю, – бородатый леший, из-за кузницы сына богатства лишил». Сам-то я рад-радёхонёк! Первое дело – что не ошибся: имеется клад, второе дело – обозначилось место. Одно плохо. На болоте ивняк широко растёт, сам теперь видел. Под которой ивушкой-то искать? Слушай дальше, заяц косой. В четвёртый раз я в лес увязался, когда кузнец без мальчонки пошёл. «Один-то, – думаю, – должен он к кладу наведаться». Только тут он меня приметил, ветка под сапогом хрустнула, не остерёгся я.