Chronique, Оливье был всесильным военачальником французской армии. Поэтому мы не обязаны верить автору на слово, когда он приписывает ему эту речь, которая продолжается рассуждением о преимуществе меньшей численности, но лучшей организации:
Лучше иметь мало людей в хорошем состоянии
Когда они действуют из преданности, как верный любовник,
Чем многих, кто занимается грабежом,
И никогда не соглашайтесь атаковать, ведь их так много,
Некоторые идут позади, некоторые впереди.
Я хочу надеяться, клянусь Богом Отцом Всемогущим,
Что их все еще не более двух тысячи бойцов…
Не является ли это простой адаптацией комментария о военном искусстве в De regimine principum (Об правлении государей) Эгидия Римского, переведенного Анри де Гаучи: "Aucune foiz avient que po de genz, quant ils sont sages et avisez, vainquent et surmontent mout de genz, plus par le sens qu'ils ont que par la force qu'ils ont" (Нельзя верить тем кто утверждает, что победить можно доверившись своим чувствам и порыву а не имеющейся у него силе.)? Поэтому англо-бретонцы решили оставить инициативу нападения за франко-бретонцами.
Вторая половина дня 28 сентября уже подходила к концу, а никто не двигался с места. Сир Бомануар пытался возобновить переговоры, тщетно курсируя туда-сюда между двумя армиями. Карл де Блуа оставался непреклонным; с другой стороны, Джон Чандос, возможно, по указанию Черного принца, прервал переговоры, не позволив Бомануару встретиться с Монфором. Казалось, что обе стороны были намерены решить спор раз и навсегда, убив претендента с другой стороны. Ход сражения подтвердает это предположение.
Ближе к вечеру Бомануар добился перемирия до восхода солнца на следующее утро. Каждая из сторон занялась, распределением задач на следующий день. У англо-бретонцев главнокомандующим был Джон Чандос. Его опыт и престиж делали его очевидным лидером. "Мессир Джон Чандос, который был капитаном и присматривал за всеми кто поддерживал Жана де Монфора, — рассказывает Фруассар, — принял принцип оборонительной тактики предоставив наступать врагам:
Пусть французы нападут на нас и начнут бой,
Давайте удерживать свои позиции,
Ибо мы часто видели, говорю без колебаний,
Тот, кто нападает первым, попадает в беду.
Это рассказ Кювелье об оборонительной тактике. Джон Чандос разбил свои силы на четыре баталии, каждая из которых насчитывала около пятисот человек: первую возглавил Роберт Ноллис, вторую — Оливье де Клиссон, третью — он сам и Жан де Монфор, который, таким образом, находился под его непосредственной защитой. Четвертой был арьергард, или резерв, который он доверил Хьюго Калвли. Сначала Калвли очень не хотел командовать арьергардом: эта роль не казалась ему очень славной, и, вероятно, у него будет меньше возможностей собирать хорошие уловы пленных. Чандос объяснил ему, что на самом деле его роль будет крайне важной, поскольку он должен будет следить за ходом сражения и приходить на подкрепление к тем баталиям, которые начнут ослабевать, чтобы восстановить ряды.
Мессир Хьюго, — говорит за него Фруассар, — вы будете в арьергарде, под вашим началом будет пятьсот бойцов, и вы будете держаться сзади и ни за что не сдвинетесь с места, если не увидите необходимости, что наши баталии дрогнули или стали отступать; а там, где вы увидите, что они дрогнут или отступают, вы будете подкреплять и поддерживать их — лучшего подвига вы сегодня не совершите.
Инструкции выданные Чандосом показывают заметное улучшение тактического мышления по сравнению с ранними сражениями Столетней войны. Замысел и маневрирование играют теперь гораздо более важную роль. Чандосу пришлось назначить Калвли главным в арьергарде: "Вы должны сделать это или я должен сделать это; посмотрим, что лучше". В этой армии, все еще отмеченной феодальным менталитетом, командир должен был убедить своих капитанов, которые сохраняли свою независимость. Дисциплина не была установлена в одночасье с этими лидерами группы, которые привыкли вести себя как дикари. Например, Архипресвитер покинул армию накануне сражения при Кошереле. Однако Калвли в конце концов согласился возглавить арьергард. Наконец, Чандос решил, что все будут сражаться пешими: теперь это был обычный метод. Более того, в качестве меры предосторожности, именно двоюродный брат Жана де Монфора должен был носить герцогский знак отличия с горностаем — опасная честь для бедного человека, который знал, что это будет смертельная схватка с обеих сторон. По словам Жана де Сен-Поля, это решение было принято на основании текста пророчества Мерлина о том, что тот, кто наденет горностай в великой битве, будет побежден. На самом деле, подобные уловки были довольно распространены в Средние века.
Перейдем к франко-бретонцам. Проблема командования, похоже, не была четко решена. Похоже, что лидера не было, и это стало одной из главных причин неудачи. Теоретически во главе армии стоял Карл де Блуа. Посредственность его военных навыков была хорошо известна. Он, несомненно, осознавал это и обращался за советом к окружавшим его опытным военачальникам, главным из которых был Дю Геклен, недавно одержавший победу при Кошереле. Так, Фруассар пишет: "Мессир Карл де Блуа, по совету монсеньера Бертрана Дю Геклена, который был одним из великих вождей и которого очень хвалили и которому верили бароны Бретани, упорядочил свои баталии".
Поэтому Дю Геклен должен был стать главным советником Карла. Но как далеко простирались его полномочия? Условия сильно отличались от условий при Кошереле. Там он был официальным представителем короля, носил звание лейтенанта и, кроме того, был избран советом своих капитанов. При Оре такое решение принято не было. Толпа знатных бретонских сеньоров, вероятно, не намерена была подчиняться приказам мелкого, выскочки-хобгоблина, каким бы он ни был графом де Лонгвиль. Здесь присутствовали все великие имена провинциальной аристократии: Роган, Ре, Рье, Леон, Авогур, Динан, Рошфор, Турнемин, Малестро, дю Пон, Кинтен, Комбур, Ансени. Если Чандос, ветеран Креси, главное действующее лицо Пуатье, коннетабль Гиени и рыцарь Подвязки, с трудом подчинил себе такого капитана, как Калвли, то трудно представить себе Дю Геклена, отдающего приказы этим знатным персонам. Несомненно, его признавали как компетентного профессионала и спрашивали его мнение, но решения принимались коллективно, можно сказать, негласно, и во время сражения ощущался явный недостаток организации. Последовавшее поражение объясняется некомпетентностью этих знатных воинов-любителей, особенно тех, кто находится в арьергарде, которые явно, в отличие от Калвли, не понимали своей роли.
Положение казалась достаточно простым: франко-бретонцы имели численное преимущество двое против одного. В каждой из их четырех баталий было около тысячи человек. Первая, возглавляемая Дю Гекленом, состояла из его сторонников и мелких бретонских дворян; вторая — под командованием графов Осера и Жуаньи; третью возглавлял сам Карл де Блуа с виконтом Роганом и несколькими другими известными сеньорами. В арьергарде находились сеньоры Ре, Рье, Турнемин, Кинтен, Комбур и Рошфор. Этот резервный корпус, роль которого могла бы стать решающей, не имел единого лидера и поэтому не получил точных указаний. В результате он оставался бездействующим, никто не знал, когда и где вмешаться в сражение. Был согласован очень простой план: на следующее утро, до восхода солнца, армия должна была пересечь залив, чтобы развернуться на плато лицом к противнику и вступить в бой. С четырьмя тысячами против двух тысяч это не должно быть слишком большой проблемой. Карл де Блуа был уверен в себе. Он обошел весь лагерь, уверяя каждого и показывая, что он уверен в себе и в правоте своего дела. Следующий день был воскресеньем, и, более того, днем Св. Михаила. Архангел являлся одним из любимых заступников Карла, наряду с Св. Иво.
Однако в армии были и такие, кто считал, что в воскресенье воевать нельзя; старый обычай Божьего перемирия запрещал это делать, хотя уже давно нарушался. Ходили и другие тревожные слухи: гороскопы были неблагоприятными; в личном календаре Дю Геклена Тифен, как говорят, отметила 29 сентября как неудачный день (если эта история и была правдой, у нее не было шансов изменить настроение Бертрана). Наконец, личный врач Карла де Блуа, Мишель де Сен-Месмин, также советовал не вступать в бой на следующий день. На эти мрачные предчувствия Карл де Блуа ответил, по словам свидетеля на суде по его канонизации: "Чем оставить мой народ, к которому я испытываю такую жалость, в тисках таких страданий и мук, я предпочитаю оставить его на волю случая, на волю Божью, и я хочу сражаться, чтобы защитить его".
Ночь с 28 на 29 сентября была волнительной. Дозорные из обоих лагерей рискнули подойти слишком близко к лагерю врага, и произошла перепалка. На мгновение во французском лагере подумали, что это нападение. Затем все успокоилось, но почти никто не спал. Пробуждение было очень ранним: нужно было успеть снарядиться и пересечь реку до восхода солнца. По словам Фруассара, а это очень вероятно, в это Михайловское воскресенье воины посетили мессу, и многие исповедовались:
Когда наступило утро воскресенья, все в его [армии] отправились в путь, оделись и вооружились. Было отслужено несколько месс в честь сира Карла де Блуа, а желающие исповедаться были причащены. Так же поступили и те, кто принадлежал к лагерю графа Монфора. И немного не дождавшись восхода солнца, они сошлись каждый в своей баталии, как и накануне.
Затем франко-бретонцы отправились на противоположный берег под довольными взглядами англо-бретонцев. И снова необычное зрелище: если бы они захотели, войска Чандоса могли бы атаковать армию Карла на марше, во время сложной переправы через залив и довольно крутого подъема на плато. У последней не было бы шансов спастись. Вместо этого англо-бретонцы дождались окончания движения французов и дали всем время занять свои места. "Зрелище было впечатляющим", — говорит Фруассар, который был очень хорошо осведомлен о ходе битвы при Оре, рассказы о которой он собрал с участников всего через несколько дней после события