Только то, что он сам захочет заплатить.
Дю Геклена разыскали, и он, удивленный, сначала сказал гонцу, что не в состоянии заплатить выкуп и что он уже задолжал 10.000 ливров горожанам Бордо — сумму, которую он потратил на еду и игру в кости. Тем не менее, продолжал Кювелье, он предстал перед Эдуаром, который не мог не посмеяться над его неприятной внешностью и не пожалеть женщину, которая была его женой. Затем принц проявил немного снисходительности, чтобы лучше показать своим приближенным, насколько он не боится этого простого рыцаря и предложил бретонцу освободить его и подарить вдобавок 10.000 флоринов, при условии, что тот не возьмется за оружие против него, против короля Англии или за Энрике Трастамарского. Это условие могло только подтвердить слухи. В присутствии лордов, которые были немного встревожены, Бертран отказался и перечислил все претензии, которые он имел к принцу. По его словам, Эдуард вмешался в конфликт с единственной целью — захватить Кастилию, в то время как он, Дю Геклен, участвовал в крестовом походе и помогал законному королю Энрике вернуть свое королевство, а также наказать сарацин и евреев, которых в этой стране было слишком много. Но Эдуард получил по заслугам: Педро, предатель, предал и его и уморил голодом его армию.
Раздосадованный, Черный принц заявляет, что готов выпустить Бертрана за выкуп. Невозможно, — ответил тот, — я разорен:
Сир, — сказал Бертран, — клянусь святым Петром,
Я бедный рыцарь с ничтожным именем,
Я не из тех успешных добытчиков,
Чтобы у меня было богатство в изобилии.
Выскажите свою волю и свое решение,
И когда я услышу ваш приговор,
Если я не смогу выкупиться, я вернусь в тюрьму…
Я всего лишь бедный рыцарь, я не буду хвастаться,
Моя земля заложена для покупки лошадей,
А еще я задолжал жителям Бордо,
Десять тысяч ливров.
Затем Эдуард возвращает себе инициативу, думая завершить дело в свою пользу жестом великодушия:
Бертран, говорит принц, пожалуйста, решите.
Сколько вы дадите за себя выкупа,
И больше вы об этом не услышите.
И великолепный Дю Геклен роняет цифру, в которую он оценивает свою персону: "Я предлагаю за себя сто тысяч дублонов".
В зале поднялся шум; Эдуард посмотрел на него с недоверием и недовольством но бретонец уже вернул себе преимущество: теперь он выглядел как знатный сеньор. Сто тысяч кастильских дублонов — это 460 килограммов золота.
Принц услышав это, переменился в лице,
Он посмотрел на всех рыцарей
И сказал им громким голосом:
— Он насмехается надо мной,
Речь идет о ста тысячах дублонов;
Я освобожу его за четвертак.
Бертран,— сказал принц,
Ты не можешь столько заплатить!
Я не хочу от тебя так много, подумай об этом.
"Хорошо, — возразил бретонец, — давайте определим цифру в шестьдесят тысяч дублонов. Энрике Кастильский заплатит половину, а король Франции — другую половину". Затем последовали знаменитые в истории слова, которые вошли во все школьные учебники Франции, если не Наварры:
Я говорю тебе без всякой похвальбы,
Кто, если не эти двое, могут это сделать;
Во Франции нет ни одного ткача, который
Не работал бы пытаясь заплатить мой выкуп,
И кто бы не хотел, чтобы я вышел из ваших тюрем.
Эта смелость в высказываниях покорила присутствующих. Эдуард признался в своем недоумении: что это за человек перед ним, способный предложить такую сумму, не моргнув глазом? Для "бедного рыцаря", только что заявившего, что он разорен и погряз в долгах, Дю Геклен был не лишен дерзости.
Какое значение можно придать этому рассказу Кювелье? Хотя текст диалога может быть выдумкой, главная идея подтверждается другими хрониками, иногда со словами, весьма похожими на слова Кювелье. В Chronique des quatre premiers Valois (Хронике первых четырех Валуа), гораздо менее пространной, Дю Геклен говорит: "Принц не хочет брать за меня выкуп, опасаясь, что я начну с ним войну", заявление, которое, будучи доложено Эдуарду, побудило бы его освободить его; но в хронике не упоминается сцена назначения выкупа. Со своей стороны, Айяла представляет рассказ, совершенно аналогичный Кювелье:
Когда дон Бертран попросил принца Уэльского назначить за него выкуп, последний, посоветовавшись со своим советом, ответил, что было сочтено нецелесообразным отпускать его на свободу, пока продолжаются войны между Францией и Англией. Бертран сказал принцу, что считает такое исключение большой честью, поскольку тем самым принц признал, что боится ударов его копья больше всего на свете. Принц, немного раздосадованный, послал ему сказать, что он так мало его боится, что, вопреки совету своих приближенных, примет его выкуп который только он должен сам за себя назначить, какой бы малой ни была сумма. Дю Геклен ответил на это проявлением гордости, и хотя у него ничего не было в стране, он заявил, что заплатит выкуп в размере ста тысяч ливров, непомерную сумму для того времени, которая удивила самого принца.
Наконец, вот версия Фруассара, которая несколько отличается, но, тем не менее, сохраняет тот же общий смысл:
Однажды, когда принц был в хорошем и веселом настроении, он позвал мессира Бертрана дю Геклена и спросил его, как он поживает. "Монсеньор, — ответил мессир Бертран, — мне никогда не было лучше. И иначе и не может быть, ведь, хотя я и нахожусь в плену, но являюсь самым высокочтимым рыцарем в мире". "Как так?" — возразил принц. "Во Франции говорят, — ответил мессир Бертран, — а также и в других странах, что вы столь боитесь меня и испытываете такой страх от того, что я могу обрести свободу, что не желаете мне ее дать, и это является основанием для меня считать себя столь ценным и высокочтимым". Услышав эти слова, принц подумал, что мессир Бертран ругается в хорошем смысле слова, ведь и правда, его совет не хотел давать ему свободу пока дон Педро не выплатит принцу и его армии те деньги, что обещал. Он ответил: "Что, мессир Бертран, вы воображаете, что мы держим вас в плену из страха перед вашей доблестью? Клянусь Святым Георгием, это не так, поскольку, мой добрый сеньор, если вы заплатите 100 тысяч ливров, то будете свободны". Мессир Бертран очень желал получить свободу и, услышав теперь, на каких условиях он может ее получить, дал принцу свое слово и ответил: "Монсеньор, да будет Божья воля, я не заплачу меньше". Когда принц это услышал, то начал раскаиваться в том, что сделал. Говорили, что некоторые члены его совета пошли дальше и говорили ему: "Милорд, вы совершаете большую ошибку, позволяя ему так легко заплатить выкуп". Они хотели порвать соглашение, но принц, который был добрым и верным рыцарем, ответил: "Раз мы даровали это, то мы этого и будем придерживаться, и никак не будем поступать иначе. Ведь для нас будет позором, и нас все будут порицать, если мы не согласимся на его выкуп, раз он предложил нам заплатить столь большую сумму как 100 тысяч ливров".
Поэтому представляется, что мы можем принять общий сюжет эпизода, который требует некоторых замечаний о личности Дю Геклена, в частности, о его необыкновенном апломбе. Обращаясь с сыном короля Англии как с равным, он, кажется, не слышал о социальных расстояниях, как мы видели в его отношениях с великими мира сего. Он настолько самоуверен и высокомерен, что принц потрясен; если принц должен проявлять великодушие в присутствии своего двора, то как можно ожидать, что он проявит уважение к этому хвастливому человеку, который без колебаний нанял двух королей, чтобы заплатить за него выкуп, не спросив их мнения? Что касается фразы о "ткачихах", или "ткачах", которую он произнес с похвальбой, то это является вершиной хвастовства. Дю Геклен, если он действительно говорил такое, определенно был крайне самоуверен, воображая себя незаменимым и считая себя любимым всем народом Франции, который готов заплатить за него. Поднять собственный выкуп до такой высокой суммы, заявив, что за него обязательно заплатят, также показывает определенное презрение к материальным вопросам, с одной стороны, и к маленьким людям — с другой, которые так или иначе будут платить посредством налогов. Странно, что этой репликой восхищались в школах Третьей республики.
Однако позиция Дю Геклена соответствовала его окружению: воинственная аристократия была склонна к хвастовству и ослепительным действиям, граничащим с провокацией. В том же духе Роберт Ноллис начертал на своем гербе: "Кто бы ни пленил Роберта Ноллиса, получит сто тысяч овец" (овца-агнец представляла собой красивую золотую монету достоинством в один ливр), тем самым насмехаясь над своими противниками, заставляя их поверить в сумму возможного выкупа. Рынок выкупа пленников находился в разгаре инфляционной фазы, и человек мог посчитать себя обесчещенным, если его не дорого оценят. С точки зрения буржуазной экономики, эта позиция абсурдна, она лишь усиливает отток драгоценного металла, но очевидно, что рыцарь рассуждал не как бизнесмен, и не с точки зрения рентабельности.
В случае с Дю Гекленом, безусловно, присутствует чувство мести со стороны мелкого, жалкого дворянина по отношению к знатному дворянству. Бедный молодой человек, который не мог позволить себе даже лошадь и приличное оружие для участия в турнирах в районе Ренна, который годами страдал от безденежья, теперь позволил себе поразить принца Уэльского, предложив ему десятки тысяч экю в качестве выкупа. Обстоятельства также располагали к игре на публику, ведь единственным способом не потерять лицо ― превзойти принца в щедрости. Это была своеобразная месть за поражение под Нахерой.
Кто будет платить?
Какова же была точная сумма выкупа: сто тысяч франков (или ливров)? Шестьдесят тысяч дублонов? Сто тысяч дублонов? Хронисты, которые уделяют мало внимания этой детали, выдвигают различные суммы. На самом деле речь шла о ста тысячах кастильских золотых дублонов, о чем свидетельствует единственный официальный документ на эту тему, письмо Дю Геклена от 17 декабря 1367 года, в котором изложены условия оплаты: "Сто тысяч золотых дублонов той монеты, веса и пробы, которые были и есть в настоящее время в упомянутом королевстве Кастилия", то есть эквивалент 460 килограммов золота. Это еще далеко от двух тонн выкупа за Карла де Блу