В Англии Эдуард был не в состоянии бросить вызов выбору великих французских баронов. Но при первой же возможности он стал отстаивать права Плантагенетов. Формулировка в его письме ясно показывала это: обращаясь к королю Франции как "Филиппу Валуа, который называет себя королем Франции", он косвенно оспаривал королевский титул последнего.
Отныне у французских вассалов, недовольных Филиппом VI, появился альтернативный сюзерен: перейдя на сторону Эдуарда III, они могли надеяться на уступки, заявляя при этом о верности феодальному праву. Роберт д'Артуа, чьи претензии на графство, имя которого он носил, были отвергнуты в 1332 году, поспешил отправиться в Англию и предложить свои услуги Эдуарду, убеждая его в том, что он является истинным королем Франции.
Война, начавшаяся в 1337 году, вовсе не была патриотической. "Мы собирались сражаться из-за историй о захвате наследства, из-за незаконного присвоения фьефов, из-за посягательств сюзерена на естественные права своего вассала, из-за отказа вассала от принесения положенного оммажа. Однако французы еще не чувствовали, что они сражаются с Англией, так же как они сражались с Германией, разбив войска Оттона IV Брауншвейгского при Бувине. Для современников Филиппа VI время национализма еще не пришло. Мы все еще находились в эпохе феодальной клиентелы и противостоять друг другу, будут две феодальные системы— это две сети договорной солидарности — подчинение взамен на защиту — которые дополняли и влияли на приобретение временной лояльности", — пишет Жан Фавье.
Отношение участников боевых действий к этой войне необходимо рассматривать в связи с системой ценностей того времени. В XIV веке не было родины, были феодальные связи. Битвы велись из-за феодальных обязательств, из-за нарушений личных связей между людьми, хотя вопросы интересов, конечно, всегда присутствовали, скрытые за фасадом феодального права.
Безусловно, существовало королевство Франция и королевство Англия, жители которых в определенной степени осознавали свое различие. В начале XIV века англичане представляли себе Францию как роскошную страну, с "большими деревнями", "красивыми домами", "прекрасными лугами и крепкими винами для своих воинов, чтобы накормить и освежить их", как выразился Фруассар. Французы часто воспринимались как легкомысленные, беззаботные, гордые и любящие удовольствия люди. В отличие от них, англичан считали жестокими, обжорливыми, грубыми и большими любителями пива. Война должна была постепенно породить зачатки чувства национального солидарности в борьбе с врагом. Уже в 1346 году, после битвы при Креси, в английской поэме написанной на латыни, говорится о том, что
Женоподобная Франция, фарисейка, тень силы,
Рысь, гадюка, лисица, волчица, Медея,
Подлая бессердечная, отталкивающая и гордая сирена.
Но эта пышная риторика не выражала народных настроений. Скорее, сам язык являлся связующим звеном между двумя странами. Со времен Нормандского завоевания английская феодальная элита говорила на французском языке, немного искаженном, но вполне понятном к югу от Ла-Манша. Эдуард III, сын Изабеллы Французской, говорил только по-французски; Генри Гросмонт, герцог Ланкастер, который был одним из противников Дю Геклена в Бретани, написал книгу о благочестии на французском языке Le Livre de Seyntz Médicines. Именно в XIV веке использование французского языка достигло своего пика в Англии: с 1258 года королевские грамоты, переписка королей, церковников и аристократии, юридические документы и завещания писались либо на французском, либо на латыни. Поэтому мы не должны удивляться тому, что Дю Геклен разговаривал с Черным Принцем или английскими капитанами без переводчика. Использование английского языка не получило широкого распространения до конца века, особенно при Ричарде II.
Из двух королевств Англия обладала более сплоченным единством, благодаря своему островному положению, меньшим размерам, а также отсутствию крупных полунезависимых фьефов. Англосаксы не смешивались с кельтами Уэльса и Шотландии и насчитывали едва ли более трех миллионов человек. Хотя Лондон насчитывал 50.000 жителей, крупнейшие города, такие как Йорк и Бристоль, были едва ли больше Ренна. Но страна была динамичной, королевская администрация — централизованной и очень эффективной. Аристократия нормандского происхождения владела землями по обе стороны Ла-Манша, который они очень часто пересекали.
По сравнению с Англией королевство Франция кажется огромным, с его пятнадцатью миллионами жителей, но в нем не было единства. Здесь говорили на разных языках и диалектах, особенно в регионах, где был распространен язык ок. Страна представляет собой феодальную мозаику. Королевский домен, теперь очень обширный, давал королю власть, которая стала неоспоримой для самых крупных его вассалов, герцога Бургундского, графов Фландрии, Артуа, Блуа, герцога Бретани. Неразрывный клубок фьефов и феодальных обязательств допускал всевозможные комбинации, предательства и измены. Привыкшие веками жить в рамках квазинезависимых фьефов, французы были лишены чувства солидарности. Что в XIV веке могло быть общего между нормандцем и арманьяком, шампанцем и лангедокцем, бретонцем и бургундцем? Они подчинялись разным владыкам, жили по разным законам и говорили на разных языках. Единственное, что их объединяло, — это теоретическая власть одного и того же сюзерена, которого они никогда не видели в живую.
Расстояния были огромны, и новости распространялись медленно, по пути серьезно искажаясь. События становились известны благодаря частной переписке; купцы также распространяли информацию, которая дополнялась и искажалась общественными слухами. В Англии XV века даже были введены суровые наказания для тех, кто распространял ложные новости. В 1381 году курьер поставил своеобразный рекорд, за три дня добравшись из Авиньона в Париж, расстояние между которыми составляло более 600 километров, чтобы сообщить королю, что Хуан II Кастильский признал Папу Климента VII. Но в обычное время курьеры преодолевали по 50 километров в день по пересеченной местности, иногда до 100 по ровной. Армия могла проходить до 40 километров в день, купеческие повозки — 25–30 километров. Дороги были в очень плохом состоянии, особенно зимой: во время кампании 1359 года Эдуард III использовал пятьсот рабочих, чтобы выровнять дорогу перед армией, засыпая ямы и срезая покрывавшие ее заросли. Поэтому сухопутные коммуникации были ненадежными, и при любой возможности использовались водные пути. По морю, при благоприятном ветре, бретонское побережье находилось в двух-трех днях плавания от Англии.
Именно в этих условиях в 1337 году началась Столетняя война. Первые военные операции проходили во Фландрии: 24 июня 1340 года Эдуард III добился решающего успеха в морском сражении при Л'Эклюзе (Слейсе), где он уничтожил разношерстный флот, собранный французским королем. Теперь, получив контроль над Ла-Маншем, англичане могли были перенести войну во Францию.
Истоки войны за бретонское наследство (1341)
Герцог Бретани Иоанн III честно выполнял свои феодальные обязанности по отношению к своему сюзерену, лично участвуя во Фландрской кампании 1340 года в составе королевской армии. Входил ли Бертран Дю Геклен в герцогский контингент в том году? Нет никаких доказательств в пользу этого. После заключенного 25 сентября 1340 года перемирия между Эдуардом III и Филиппом VI, герцог Иоанн III провел зиму в Париже со своим сюзереном. В апреле 1341 года он вернулся в Бретань, проехав через Нормандию. В Кане он заболел и вскоре умер бездетным, не оставив никаких распоряжений относительно наследства.
Нерешительность Иоанна III создала большие проблемы. После смерти его брата Ги де Пентьевра в 1331 году было два кандидата на герцогскую корону: Жан де Монфор, единокровный брат Иоанна III, и Жанна де Пентьевр, племянница того же Иоанна III. Жан де Монфор, сын от второго брака герцога Артура II с Иоландой де Дрё, носил имя графства Монфор-л'Амори в регионе Иль-де-Франс, которое он унаследовал от своей матери. Иоанн III не любил единокровного брата и всегда давал ему это почувствовать. Но у сторонников Жана де Монфора было два сильных аргумента. Во-первых, Жан был мужчиной сорока восьми лет, вполне пригодным для выполнения феодальных обязанностей владетеля большого герцогства. Во-вторых, существовал юридический аргумент: Бретань недавно стала герцогством-пэрством и, как таковое, должна была применять законодательство, действующее в королевском домене. В последнем случае права сыновей имели приоритет над правами дочерей умершего старшего родственника. Более того, бароны Франции только что решили вопрос о престолонаследии, как мы только что видели, в пользу Филиппа Валуа, исключив Изабеллу.
Сторонники Жанны де Пентьевр, с другой стороны, указывали на традиционный бретонский обычай позволять женщинам править, оставляя управление герцогством их мужьям. Такое уже происходило несколько раз. Бретонский обычай также допускал право представительства: дочь могла представлять своего умершего отца и претендовать на наследство. Если бы отец Жанны, Ги де Пентьевр, был жив, все бы приняли его как герцога, поскольку он был младшим братом Иоанна III. Таким образом, Жанна, представляя своего отца, могла претендовать на герцогство.
Именно из-за ее положения как наследницы вопрос о замужестве Жанны стал таким важным. Рассматривались три партии: в 1336 году Эдуард III попросил руки четырнадцатилетней Жанны для своего брата Джона Элтема, графа Корнуола. В своем письме король Англии назвал Жанну "наследницей герцога", однако его мнение вскоре изменилось, когда она вышла замуж за племянника короля Франции. Вторым женихом был четырехлетний принц Карл Наваррский, вскоре ставший известным как Карл Злой, внук короля Людовика X по матери. В итоге был выбран третий кандидат, Карл де Блуа-Шатийон, сын Маргариты де Валуа, сестры Филиппа VI. Он был в подходящем возрасте, в 1337 году ему было восемнадцать лет, и его высокое происхождение было гарантией безопасности для Бретани. Филипп VI сам предложил этот брак. Поставить своего племянника во главе великого бретонского фьефа означало обеспечить лояльность этой беспокойной провинции в войне англичанами. Филипп VI не мог принять Плантагенета или Эврё (отец Карла Наваррского был графом Эврё) и ясно выразил это в письме от 1337 года, где сказал, что хочет "предотвратить брак упомянутой мадмуазель [Жанны] с человеком, от которого может случиться вред его королевству". Брачный договор о браке должен был быть подписан в Париже 4 июня 1337 года.