Кристел, возможно, самая болезненная девочка в группе, была красивым ребенком одиннадцати лет, однако она не говорила и у нее были парализованы руки и ноги. Она сидела в инвалидной коляске, у которой спереди был закреплен деревянный пюпитр. Когда она появлялась в библиотеке, обычно ее голова была опущена, а взгляд был устремлен на этот пюпитр. Учительница снимала с нее пальто или расстегивала курточку, при этом она не шевелилась, как если бы ее здесь вовсе не было.
Дьюи сразу же обратил внимание на Кристел, но контакт между ними не сложился. Похоже, он не вызывал у нее интереса, к тому же вокруг было множество детей, которые всячески добивались внимания кота. Как-то раз Дьюи прыгнул на пюпитр, закрепленный на коляске Кристел. Девочка вскрикнула. Она годами посещала библиотеку, и я даже не подозревала, что она способна произносить звуки. Этот крик был первым звуком, который я услышала из ее уст.
Дьюи стал постоянно посещать Кристел. И каждый раз, когда он оказывался на пюпитре, Кристел вскрикивала от удовольствия. У нее был высокий и звонкий голос, однако Дьюи это не пугало. Кот понимал, что означает такая реакция. Он улавливал ее радость или, может быть, реагировал на ее мимику. При появлении Дьюи Кристел буквально светилась от радости. Прежде ее глаза всегда были безжизненными, а теперь они засияли.
Вскоре ей стало недостаточно просто наблюдать за Дьюи, когда он оказывался на пюпитре. Стоило учительнице ввезти коляску Кристел в библиотеку, девочка тотчас оживлялась, а увидев Дьюи, ожидающего ее у входа, начинала произносить невнятные звуки. Обычно голос у нее был высоким, но сейчас он звучал более низко и глубоко. Уверена, что она таким образом разговаривает с Дьюи. Должно быть, он тоже так считал: заслышав голос девочки, он направлялся к ней. Когда коляску останавливали, он запрыгивал на пюпитр, и Кристел вся светилась. Она стала что-то напевать, и вам трудно себе представить, какой широкой и радостной была ее улыбка в этот момент. У Кристел лучшая улыбка в мире.
Обычно учительница брала Кристел за руку и помогала гладить Дьюи. Эти прикосновения, когда она чувствовала его шерстку под своими пальцами, всегда вызывали громкие, радостные звуки. Готова поклясться, однажды она подняла глаза и наши взгляды встретились. Она была так переполнена чувствами, что ей хотелось с кем-то поделиться своей радостью, а ведь эта девочка годами упорно смотрела вниз. Как-то я сняла Дьюи с пюпитра и устроила его под курточкой Кристел. Она даже не вскрикнула, а просто в изумлении смотрела на него. И была очень счастлива! И Дьюи тоже был счастлив. Перед ним была грудь, к которой он мог прильнуть, ему было тепло, и рядом находилась та, кого он любил. Он даже не пытался выбраться наружу. Он оставался с Кристел минут двадцать, а может, и дольше. Остальные дети в это время рассматривали книги. Дьюи и Кристел вместе сидели перед столом. Автобус уже стоял возле библиотеки, и все дети уже заняли свои места, но Дьюи и Кристел продолжали сидеть на том же месте. Улыбка девочки в этот момент была дороже всех сокровищ мира.
Я не имела представления о том, как живет Кристел. Не знала, что она чувствует, оказываясь среди других людей, или чем занимается. Но уверена: когда Кристел попадала в нашу библиотеку, в обществе Дьюи она была счастлива. Думаю, такое безграничное счастье мало кто из нас испытал. И Дьюи знал об этом. Ему хотелось, чтобы она познала такое счастье, и любил ее за это. Разве не это качество должно присутствовать в каждом коте или человеке?
Ниже представлен список, который был написан на большом оранжевом листе бумаги и прикреплен над круглым столом Публичной библиотеки города Спенсера во время празднования первого дня рождения Дьюи 18 ноября 1988 года:
ЧТО ЛЮБИТ И ЧЕГО НЕ ЛЮБИТ ДЬЮИ
Глава 9Дьюи и Джоди
Отношения между Кристел и Дьюи были важны не только потому, что он изменил ее жизнь. Эти отношения характеризовали как самого Дьюи, так и то воздействие, которое он оказывал на людей: его любовь к ним, понимание и безграничная забота. Взять хотя бы одного человека, о котором я всегда упоминаю, когда в тысячный раз рассказываю эту историю, – и вы начнете понимать истинное значение Дьюи для жителей Спенсера. Каждый раз это был очередной посетитель, каждому из которых Дьюи дарил свое сердце. И одним из этих людей был очень близкий мне человек, моя дочь Джоди.
Я мать-одиночка, и поэтому, когда Джоди была малышкой, мы с ней не разлучались. Вместе выгуливали нашу собаку по кличке Бренди, помесь пуделя с кокером. Вместе ходили в торговый центр, чтобы полюбоваться витринами. Вдвоем устраивали полуночные вечеринки в гостиной. Когда по телевизору шел фильм, который нам хотелось посмотреть, мы устраивали пикник на полу. «Волшебник страны Оз» показывали раз в год, это был наш любимый фильм. Когда Джоди исполнилось девять лет, если только позволяла погода, мы ежедневно бродили по окрестным лесным зарослям. И, кроме того, раз в неделю забирались на вершину скалы из известняка и сидели, разговаривая и глядя на реку.
В ту пору мы жили в Манкато, Миннесота, но немало времени проводили в доме моих родителей в Хартли, Айова. Там, где кукурузные поля Миннесоты сливались с полями Айовы, мы гуляли пару часов, напевая мелодии 1970-х годов – песни Джони Денвера и Барри Манилоу. И всегда играли в нашу игру. Я спрашивала: «Кто самый большой мужчина, которого ты знаешь?» Джоди отвечала, а потом спрашивала меня: «Какую ты знаешь самую сильную женщину?»
Мы задавали друг другу вопросы, пока, наконец, у меня не оставался последний, который мне не терпелось задать: «Кто самая умная женщина, которую ты знаешь?»
Джоди неизменно отвечала: «Ты, мамочка». Она даже не понимала, как я ждала этих слов.
Затем Джоди исполнилось десять лет, и она перестала играть в вопросы. Ее поведение стало типичным для девочек в этом возрасте, но я все равно ощущала разочарование.
В тринадцать лет, когда мы переехали в Спенсер, она перестала целовать меня на ночь.
– Я уже выросла, мама, – сказала она.
– Понимаю, – ответила я. – Ты уже взрослая девочка. – Но мое сердце разрывалось.
Наше бунгало с двумя спальнями площадью тысяча двести квадратных футов [111,5 кв. м. – Ред.] находилось всего в миле [1,6 км. – Ред.] от библиотеки. Половину Спенсера отделяло от библиотеки такое же расстояние. Я посмотрела из окна на аккуратные домики и ухоженные газоны. Как и остальные дороги в Айове, большинство улиц в Спенсере были безупречно прямыми. Почему в жизни все иначе?
Тихонько приблизилась Бренди и уткнулась носом мне в руку. Бренди была рядом еще в те времена, когда я вынашивала Джоди, и она прекрасно осознавала свой возраст. Иногда впадала в летаргию; впервые это случилось с ней на полу. Бедная Бренди. Я держалась, сколько возможно, но наконец отвела ее на прием к доктору Эверли, который обнаружил у нее запущенную почечную недостаточность.
– Ей уже четырнадцать лет. Этого следовало ожидать.
– Как же нам быть?
– Я могу подлечить ее, Вики, но надежды на выздоровление нет.
Я посмотрела на измученную бедолагу. Она всегда была рядом со мной и отдавала всю себя без остатка. Я положила ее голову себе на руки и почесала за ушами. «Многого обещать не могу, девочка, но сделаю все, что в моих силах».
Прошло несколько недель лечения. Однажды я сидела в гостиной с Бренди на коленях и вдруг почувствовала какое-то тепло. Затем поняла, что это влага. Бренди описала меня. Она была не просто смущена – она по-настоящему страдала.
– Ее время пришло, – сказал доктор Эстерли.
Я не сказала Джоди, во всяком случае сказала не все. В какой-то мере чтобы уберечь ее. Но отчасти потому, что сама гнала прочь дурные мысли. Казалось, Бренди была со мной всю жизнь. Я любила ее и нуждалась в ней. И была не готова решиться на это…
Я позвонила своей сестре Вал и ее мужу Дону:
– Пожалуйста, подъезжайте к моему дому и заберите ее. И не сообщайте мне, когда вы будете. Просто сделайте это.
Через несколько дней я зашла домой пообедать, и Бренди меня не встретила. Я поняла, что это означает, – ее больше нет. Я позвонила Вал, попросила ее встретить Джоди из школы и привезти к себе на ланч. Мне требовалось время, чтобы успокоиться. За обедом Джоди почувствовала что-то неладное. Вал не могла больше молчать и сказала, что Бренди усыпили.
В этой истории я наделала много ошибок. Запустила болезнь Бренди. Оставила ее умирать на руках моего зятя. Скрывала правду от Джоди. И поручила сестре сообщить моей дочери о смерти собаки, которую она так любила. Но самый серьезный свой промах я допустила, когда Джоди пришла домой. Я не плакала и не проявила никаких эмоций. И сказала себе: ради дочери нужно быть сильной. Мне не хотелось показывать ей свои страдания. Но когда на следующий день Джоди ушла в школу, я сдалась. И рыдала так, что почувствовала дурноту. Я была в таком состоянии, что смогла появиться на работе только днем. Но Джоди этого не видела. Для ее тринадцатилетнего восприятия я была женщиной, которая убила ее собаку и совсем не переживала.
Смерть Бренди стала поворотным моментом в наших отношениях. Хотя правильнее сказать, она обозначила трещину между нами, которая разрасталась. Джоди уже не была маленькой девочкой, но отчасти я продолжала относиться к ней именно так. В то же время она была подростком, считавшим себя взрослым и больше не нуждающимся во мне. В первый раз почувствовала отделявшую нас дистанцию. Со смертью Бренди мы еще больше отдалились друг от друга.
Когда появился Дьюи, Джоди было шестнадцать, и, подобно многим матерям девочек такого возраста, я чувствовала, что у каждого своя жизнь. В немалой степени это стало итогом моих ошибок. Я очень много работала, занималась планированием реконструкции библиотеки, которую наконец-то удалось пробить в городском совете, и у меня оставалось совсем мало времени для дома. В этом крылась и ее ошибка. Джоди проводила много времени вне дома со своими подругами или запиралась в своей комнате. Почти всю неделю мы общались лишь за обедом. И даже тогда нам почти не о чем было говорить.