Наш с Шарон быт напоминал рутину, царящую на конвейере. Закончив смену, на автобусе добирались до нашей квартиры, быстро перекусывали и затем бежали в танцклуб. А если я не танцевала, то проводила время с Дэвидом и его друзьями. Дэвид был для меня больше чем брат – это мой лучший друг. Когда вечерами я оставалась дома, что случалось довольно редко, то ставила пластинки и танцевала в одиночестве в своей спальне. Мне просто необходимы были танцы. Обожала танцевать.
С Уэлли Майроном я познакомилась в танцклубе. Он отличался от других ребят, с которыми я встречалась. Он сразил меня своим умом и начитанностью. Он был личностью! И всегда улыбался, вызывая улыбки окружающих. Он мог зайти в угловой магазин за молоком и два часа проболтать с продавцом. Уэлли мог поддержать разговор с кем угодно и на любую тему. В нем не было даже следа неприязненности. Я обратила на это внимание в тот первый день знакомства. Уэлли совершенно не способен сознательно оскорбить кого-то.
Мы встречались полтора года, прежде чем поженились в июле 1970 года. Мне было двадцать два, и я сразу же забеременела. Беременность протекала тяжело, с токсикозом по утрам, днем и по ночам. После работы Уэлли проводил время со своими друзьями, обычно гоняя на мотоциклах, но к половине восьмого всегда возвращался домой. Ему хотелось побыть рядом с женой, но приходилось мириться с ее недомоганием, вызванным предстоящими родами.
Порой одно решение может перевернуть всю вашу жизнь, хотя принимаете его вовсе не вы. Когда у меня начались схватки, доктор решил стимулировать роды двумя большими дозами питоцина. Как потом выяснилось, он спешил на вечеринку и хотел поскорее покончить с этой чертовой процедурой. Последние три сантиметра тельца не могли появиться на свет почти два часа. Выход плаценты прервал шок, в который я погрузилась, поэтому пришлось вернуть меня к родам, но плаценту полностью извлечь не удалось. Еще шесть недель после родов у меня не прекращалось кровотечение, и меня экстренно доставили в реанимацию.
Мне всегда хотелось назвать дочь Джоди Мари. Мечтала об этом с юных лет. И теперь у меня была дочь – Джоди Мари Майрон. Сердце мое разрывалось от желания находиться рядом с малышкой, обнимать ее, разговаривать с ней и смотреть ей в глаза. Но после операции мне пришлось все время лежать на спине. Моя гормональная система была нарушена, меня мучили головные боли, бессонница и потливость. Прошло два года. После шести перенесенных операций мое здоровье не улучшилось, и врач предложил эксплоративный метод[5]. Проснувшись на больничной койке, я узнала, что у меня удалили оба яичника и матку. Осознание того, что больше я не смогу иметь детей, перекрыло даже сильную физическую боль. Я надеялась, что мне предстоит внутреннее обследование, и не была готова к такому исходу, к такой неожиданной и необратимой менопаузе. Мне едва исполнилось двадцать четыре года; живот был исполосован шрамами, в сердце поселилась печаль, и я не могла взять свою дочь на руки. Занавес опустился, и мир для меня погрузился во тьму.
Когда несколько месяцев спустя я стала понемногу приходить в себя, Уэлли уже, по сути, не было. Нет, он не ушел из семьи. Но именно тогда я заметила, что главным для Уэлли стала выпивка. Если он отправлялся на рыбалку, это означало пьянку. Если он уезжал поохотиться, это тоже была попойка. Даже езда на мотоцикле была связана с выпивкой. В последнее время он перестал появляться в обещанное время. Отсутствовал допоздна и никогда не звонил. Домой возвращался пьяным.
Я ему говорила:
– Что ты делаешь? У тебя же больная жена и двухлетний ребенок!
– Да мы просто рыбачили, – отвечал он. – Я немного перебрал, подумаешь, какое дело!
Когда я проснулась на следующее утро, он уже ушел на работу. На столе в кухне лежала записка: «Я люблю тебя. Но не хочу больше бороться. Прости». Уэлли мог не спать и всю ночь писать мне длинные письма. Он был талантлив и умел красиво излагать свои мысли. Каждое утро, читая эти письма, я проникалась к нему любовью.
Осознание того, что мой муж – горький пьяница, пришло внезапно, но, чтобы принять решение, потребовалось много времени. Все внутренние связи были сплетены в тугой узел, но сердце не хотело признавать этого. Я искала объяснения, а потом оправдания. И боялась телефонных звонков. А позднее пугало его молчание, когда он не звонил. Вместо объяснений я просто выливала пиво. И старалась не думать о таких вещах, как деньги. Не хотела жаловаться. Да и какой в этом смысл, если станет только хуже?
– Я все понимаю, – сказал он, когда однажды мне все же пришлось начать этот разговор. – Не проблема, я брошу. Ради тебя. Обещаю.
Но никто не верил в эти слова.
Мир сжимался день ото дня. Не хотелось открывать шкаф из опасений увидеть там неприятный сюрприз. Не хотелось выворачивать карманы его брюк. Никуда не хотелось выходить. Да и куда нам пойти, если там не будет выпивки?
Часто по утрам я находила пивные бутылки в камине. Джоди вытаскивала банки из-под пива из своего ящика с игрушками. Уэлли рано просыпался по утрам, и если я находила в себе силы выглянуть в окно, то видела, как он сидит в своем фургоне и потягивает пиво. Он даже не утруждал себя скрыться за углом.
Когда Джоди исполнилось три года, мы поехали в Хартли на свадьбу моего брата Майка. У Уэлли появилось свободное время. Он исчез и явился, когда все уже спали.
– Ты избегаешь нас? – спросила я его.
– Нет, я люблю вашу семью, и тебе это известно.
Как-то вечером, когда вся семья собралась у маминого кухонного стола, Уэлли, по обыкновению, куда-то пропал. У нас закончилось пиво, и мама пошла к шкафу, где хранила запас пива для друзей и родственников из города. Большая часть его исчезла.
– Кто, по-твоему, мог взять мамино пиво?
– Не знаю. Прости.
– Как ты думаешь, что я должна чувствовать? И что чувствует Джоди?
– Она ничего не понимает.
– Она достаточно взрослая, чтобы все понимать. Ты просто не знаешь ее.
Я боялась спросить. И не спрашивать было нельзя.
– Ты еще работаешь?
– Конечно, работаю. Ты же видела чеки, разве не так?
Отец Уэлли передал ему часть своего строительного бизнеса, а это означало, что Уэлли не получал регулярно зарплату. И не могла понять: то ли у компании приостановлены проекты, то ли весь мир рушится вокруг нас.
– Речь идет не только о деньгах, Уэлли.
– Понимаю. Буду больше времени проводить дома.
– Прекрати пить, ну хотя бы неделю.
– Зачем?
– Уэлли!
– Ну ладно, одну неделю. Я брошу.
И вновь его слова прозвучали для нас обоих как пустой звук. После свадьбы Майка я наконец призналась себе, что Уэлли создает проблему. Он все реже и реже приходил домой. Я почти никогда не видела его трезвым. Он не был алкоголиком, но не мог и взять себя в руки. Тем не менее он определял нашу жизнь. Он ездил на нашей единственной машине. А я должна была добираться автобусом или ехать с кем-нибудь из подруг, чтобы купить продукты. Он обналичивал чеки и сам оплачивал счета. Часто я так плохо чувствовала себя, что не могла отслеживать платежи по счетам, не говоря уже о том, чтобы без помощи заниматься ребенком. Я называла наш дом Синим Гробом, поскольку он был выкрашен в мрачный оттенок синего цвета, да и форма у него была соответствующая. Сначала это воспринималось как шутка – в действительности дом был хорошим, да и соседи – прекрасные люди. Однако через пару лет мне стало казаться, что это истинная правда. В этом доме мы с Джоди словно погребены заживо.
Мои родные иногда заходили ко мне. Они никогда не осуждали меня и не читали нотаций. У моих родителей денег не было, тем не менее они забирали Джоди к себе, иногда на пару недель, и ухаживали за ней как за собственной дочерью. Какой бы тяжелой ни была моя жизнь, они давали мне возможность перевести дух.
Кроме того, помогали и мои подруги. Если тот врач в приемном отделении изувечил мое тело, то другие незнакомки спасли мой мозг. Когда Джоди было шесть месяцев, в мою дверь постучала какая-то женщина. У нее в коляске была девочка, примерно того же возраста, что и Джоди.
– Я Фейт Ландвер, – представилась она. – Мой муж дружил с вашим еще со школы, давайте попьем кофе и познакомимся.
Слава богу, я согласилась.
Фейт ввела меня в новую среду. Один раз в месяц мы собирались, чтобы поиграть в карты. Я познакомилась с Труди во время наших постоянных игр в «пятьсот», а потом встретила Барб, Паули, Риту и Иделл. Вскоре мы стали собираться пару раз в неделю за чашечкой кофе дома у Труди. Все мы были молодые мамы, а дом Труди был вместительным, чтобы принять всех нас. Мы оставляли детей в огромной детской с играми, рассаживались на кухне за столом и изливали друг другу душу. Я призналась им в том, что Уэлли выпивает, и они выслушали мой рассказ с пониманием. Труди обошла вокруг стола и обняла меня.
Что мои подруги сделали для меня за эти годы? Почему они ко мне так относились? Когда я совершала ошибку, они помогали мне ее исправить. Если болела, то заботились обо мне. Когда мне нужно было оставить ненадолго Джоди, они забирали ее к себе. Я даже не помню, сколько раз кто-то из них приносил горячую еду именно в тот момент, когда я особенно нуждалась в этом.
– Я приготовила слишком много. Хочешь попробовать?
Однако спасли мою жизнь не семья и не подруги. Подлинный мотив, истинная причина, которые заставляли меня вставать каждое утро и не сдаваться, – это моя дочь Джоди. Она нуждалась в матери, и я учила ее жизни на собственном примере. У нас не было денег, но мы поддерживали друг друга. Когда я лежала, прикованная к постели, мы с Джоди говорили часы напролет. Если самочувствие позволяло мне выходить, мы гуляли по парку с верным третьим членом нашей семьи. Бренди и Джоди повсюду сопровождали меня; они любили меня без тени сомнений и каких-либо условий, одаривая меня обезоруживающей любовью, присущей только детям и собакам.
Каждый вечер, укладывая Джоди в кроватку, я целовала ее, и это прикосновение придавало мне сил.