На свадьбу пригласили тридцать семь гостей – только члены семьи и близкие друзья. Мои подруги не присутствовали на церемонии; они в задней комнате отогревали бабочек. Предполагалось, что бабочек «законсервируют» во льду, а потом их согреют и «разбудят» за пятнадцать минут до того, как отпустить в полет. Фейт назвала себя ББББ – Большая Большегрудая Бабушка Бабочек, но отнеслась к выполнению своих обязанностей совершенно серьезно. Она так волновалась из-за бабочек, что в ночь перед свадьбой взяла их с собой в дом Труди в Уортингтоне, Миннесота, который находился в часе езды, и держала возле своей постели.
Когда гости вышли после свадебной церемонии, родители Скотта вручили каждому из них по конверту. Мой брат Майк, который стоял рядом с невестой, искренне удивился:
– Неужели они живые?
Джоди бросила на него взгляд:
– Ну, во всяком случае, были.
Я читала легенду о бабочках. Почувствовав свободу, они летели на Небеса и шептали Богу наши пожелания.
Когда гости открыли свои конверты, бабочки всех размеров и цветов взлетели в прекрасное синее небо, чтобы донести свой шепот до Господа. Многие из них исчезли в порывах ветра. Три опустились на платье Джоди. А одна бабочка просидела на ее свадебном букете больше часа.
После фотографирования гости заняли свои места в автобусе. Пока мои подруги все убирали, приглашенные отправились к Западному Окободжи, чтобы совершить круиз по озерам на теплоходе «Куин II», самом известном в округе туристическом судне. После этого Джоди и Скотт решили прокатиться на колесе обозрения в Арнольд-парке – том самом колесе, которое сверкало огнями в ночи, когда много десятилетий назад мама с папой полюбили друг друга под звуки песен Томми Дорси в Саду на Крыше. Все мы наблюдали, как колесо поднимает Джоди и Скотта вместе с шафером и девочкой с цветами – все выше, выше, выше, в чистое голубое небо, куда взметнулись наши бабочки из конвертов.
В письме, которое Джоди прислала мне после медового месяца, она написала: «Спасибо тебе, мама. Прекрасная свадьба». Никакие иные пять слов не могли бы принести мне большего счастья.
Если бы только жизнь была такой же беззаботной. Если бы только Дьюи, Джоди и вся семья Джипсон могли раз и навсегда остаться в том лете 2003 года. Несмотря на то что колесо обозрения поднималось все выше, а Дьюи стал телезвездой в Японии, кое-что омрачало эту идиллию. Всего несколько месяцев спустя у мамы обнаружили лейкемию – последней в долгом перечне болезней, которые пытались доконать ее. Говорят, что рак, как и удача, может преследовать семью. К сожалению, рак пустил глубокие корни в роду Джипсонов.
Глава 23Воспоминания о маме
В 1976 году моему брату Стивену поставили диагноз: неходжкинская лимфома[11] в четвертой стадии – последняя стадия смертельного рака. Доктор сказал, что у брата в запасе два месяца жизни. Стивену было девятнадцать лет. Он боролся с болезнью и держался с таким достоинством, о котором мне не приходилось даже слышать. Он не просто сражался с раком – брат продолжал жить и никогда не терял чувства собственного достоинства. Однако победить рак было невозможно. Болезнь убивала его, но он снова возвращался к жизни. Терапия была болезненной, и она пожирала почки Стивена. Мой брат Майк, лучший друг Стивена, предложил ему одну из своих почек, но Стивен сказал: «Не стоит. Я просто разрушу ее».
Пока я вела свою борьбу, чтобы оформить развод и встать на ноги, Стивен сражался с раком. К 1979 году он прожил дольше, чем кто-либо из больных в Айове с четвертой стадией этой формы лимфомы. Врачи подвергли его такой химиотерапии, что в его венах почти не осталось крови. Поскольку все надежды, связанные с терапией, уже были исчерпаны, Стивен записался в Центр экспериментальной терапии в Хьюстоне. Приступить к лечению планировалось в январе, но до отъезда ему хотелось побыть на настоящем Рождестве семейства Джипсонов. Попробовать густую похлебку из моллюсков, которую отец всегда готовил под Рождество. Попросил меня сделать его любимый попкорн с карамелью. Он сидел под одеялом, улыбаясь, пока мы играли на доморощенных инструментах в семейном оркестре Джипсонов. В канун Рождества стоял мороз – минус восемнадцать градусов. Стивен так ослаб, что с трудом мог стоять на ногах, тем не менее он настоял, чтобы все отправились на полуночную мессу. В свою последнюю ночь пребывания в отчем доме он заставил меня в два часа ночи отвезти его к тете Марлен, чтобы попрощаться с ней. А затем попросил, чтобы я посмотрела вместе с ним фильм «Песнь Брайана», посвященный футболисту, больному раком.
– Нет, спасибо, Стиви. Я его уже видела.
Но он настаивал, и я осталась. В первые пять минут фильма он заснул.
Неделю спустя, 6 января, Стивен в пять утра разбудил свою жену и попросил ее помочь спуститься по лестнице. Когда через несколько часов она наведалась к нему, то не смогла разбудить. Лишь позже мы узнали, что он не записывался в Центр экспериментальной терапии в Хьюстоне. За день до Рождества врачи сказали ему, что все возможности лечения исчерпаны. Он ни слова не сказал об этом – хотел, чтобы последнее для него семейное Рождество Джипсонов прошло без слез и причитаний.
Мои родители тяжело перенесли смерть Стивена. Смерть может развести двух людей, но маму с папой горе сблизило. Они вместе плакали и разговаривали. Оба нуждались друг в друге. Отец обратился в католицизм, религию матери, и впервые за всю свою зрелую жизнь стал регулярно посещать церковь.
И они завели кота.
Три недели спустя после смерти Стивена отец подарил матери голубого перса, которого назвал Максом. Для них наступили ужасные дни, просто чудовищные, но Макс оказался поистине святым котом; в нем присутствовало чувство собственного достоинства, и он не был взбалмошным. Ему понравилась раковина в ванной, которая стала его любимым местом в доме, где он спал, за исключением тех случаев, когда кот пристраивался рядом с мамой. Если какой-то кот и мог повлиять на отношения в супружеской паре, то это Макс. Он поддерживал моих родителей, поднимая им настроение. Заставлял их смеяться. Составлял им компанию в опустевшем доме. Дети любили Макса как яркую личность, но мы особенно ценили его за заботу о родителях.
На старшего брата Дэвида, моего дорогого друга и вдохновителя, смерть Стивена тоже сильно подействовала. Дэвид оставил учебу в колледже за шесть недель до окончания учебного заведения и после нескольких неудачных попыток все же закончил курс обучения в Мейсон-Сити, Айова, примерно в ста милях [около 161 км. – Ред.] к востоку от Спенсера. Должна признаться: думая о Дэвиде, я вспоминала Манкато, Миннесота. В Манкато мы с ним очень сблизились. Мы замечательно проводили время вместе – просто восхитительно. Однажды ночью, незадолго до того как он бросил учебу и уехал, Дэвид постучался ко мне. На улице было десять градусов мороза, и он протопал десять миль [около 16 км. – Ред.].
– Со мной творится что-то неладное, Вики, – сказал он. – Голова не в порядке. Думаю, что-то нарушилось. Не говори маме и папе. Обещай мне, что ты никогда не проговоришься.
Мне было девятнадцать, и я была юной и глупой и пообещала брату. Я никогда никому не рассказывала об этой ночи, но теперь-то знаю, что душевное заболевание часто поражает молодых людей, особенно ярких и талантливых, когда они разменивают свой третий десяток. Я поняла: Дэвид болен. Болен, как и Стивен, хотя это не было так заметно. Если не начать лечения, то его состояние ухудшится и жизнь покатится под откос. Через несколько лет он изменился до неузнаваемости. Он ничем не мог заниматься. Перестал шутить, даже со мной. Начал принимать лекарства, в основном антидепрессанты, чтобы справиться с депрессией. Он усыновил ребенка своей жены. В первое время брат звонил мне каждые несколько месяцев, и мы говорили часами, но с годами я слышала его голос все реже и реже.
Когда в январе 1980 года умер Стивен, Дэвид пристрастился к наркотикам. Он сказал, что не может без них обходиться. Его дочери Маккензи было четыре года, и мать ребенка пресекла любые контакты Дэвида с девочкой, пока он не откажется от своего пристрастия. Через восемь месяцев после смерти Стивена Дэвид позвонил мне среди ночи и сказал, что потерял свою дочь.
– Ты не потерял Маккензи, – объяснила я ему. – Если ты чистый, то можешь навещать ее. А если ты под кайфом, то нет. Все просто.
Он не мог видеться с дочерью. В ту ночь мы обсудили миллион вариантов, но все, что я предлагала, было неосуществимо. Он оказался перед глухой стеной и не видел для себя никакого будущего. Этот тупик смертельно пугал его, но он поклялся мне, что ничего не предпримет, пока мы не поговорим снова. И заверил меня, что любит свою дочь и никогда ее не оставит. В конце той ночи или под утро мой брат Дэвид, друг моих детских лет, взял дробовик и спустил курок.
Моя подруга Труди отвезла меня в Хартли уже ночью. Я с трудом дышала и не могла сесть за руль. Мои родители были не в лучшем состоянии. Никто из нас не думал, что Дэвид так скоро последует за Стивеном, но это случилось независимо от нашей воли. Через несколько дней после похорон хозяин съемной квартиры Дэвида стал названивать моим родителям и докучать им. Он требовал забрать вещи Дэвида и привести квартиру в порядок, чтобы он снова мог сдавать ее. Это было еще одним напоминанием, что Дэвид жил далеко не в самом лучшем районе и имел дело не с самыми приятными людьми.
Мы отправились в Мейсон на двух машинах. Отец, мои братья Майк и Дуг, а также двое старых друзей Дэвида ехали впереди. Моя мать, Вал и я следовали за ними в пикапе. Когда мы подъехали, у обочины стоял хозяин квартиры.
– Не входите туда, – сказал папа. – Ждите здесь. Мы все вынесем.
Пока отец не открыл двери, мы этого не знали, но после смерти Дэвида в квартире ничего не было тронуто. Повсюду царил оставленный Дэвидом беспорядок. Отцу, Майку и Дугу пришлось все протереть, прежде чем вынести и уложить в пикап вещи. Все же я могла разглядеть пятна. У Дэвида были скудные пожитки, однако, чтобы разобрать все вещи, нам потребовался целый день. Папа, Майк и Дуг никогда не говорили об этом дне. Когда я сказала папе, что написала книгу, он попросил меня не упоминать о Дэвиде. Это не было вызвано чувством стыда или стремлением сохранить все в тайне. В его глазах стояли слезы. Даже по прошествии времени ему по-прежнему больно говорить об этом.