Через две недели после смерти Дэвида нужно было кастрировать Макса. Ветеринар дал ему анестезию и вышел на десять минут, пока препарат не подействует. К сожалению, он не убрал из клетки миску с водой. В ней было немного воды, но Макс упал мордочкой в миску и захлебнулся.
Мне довелось стать свидетелем трагедии. Ветеринар знал мою семью и то, через какие потрясения пришлось пройти моим родителям. Теперь же должен был сообщить им, что убил их кота. Мы все, потеряв дар речи, несколько секунд смотрели на него.
– Я всей душой любил этого кота, – спокойно, но твердо произнес папа. – Ты сукин сын.
Затем он повернулся и пошел наверх. Он не мог заставить себя говорить с этим парнем, даже смотреть на него. Отцу стало плохо после этой вспышки гнева, но смерть Макса – это явный перебор. Это слишком.
Весной 2003 года маме поставили диагноз лейкемия, и они с отцом взяли котенка. На протяжении двадцати лет после смерти Макса у мамы не было перса. Но, вместо того чтобы взять перса, как они намеревались, родители вернулись к гималайской породе – помесь перса и сиамской кошки. Это был серый красавец с бархатными голубыми глазками, поразительно похожий на Макса, независимого и обаятельного. Они назвали его Макс II.
Макс II стал первым признаком того, что смерть мамы приближается. Но только не для папы. Моя мать всегда была сильной женщиной. Папа верил, что ей все по плечу. Но мама все понимала. И знала, что именно эта болезнь унесет ее жизнь, и не хотела, чтобы папа оставался в одиночестве.
Мама была сильной личностью. Подозреваю, что ее становление началось очень рано, когда ей было лет пять. В ее жизни были и отец-алкоголик, и долгие часы работы в семейном ресторане в раннем детстве. Когда моя бабушка развелась, они с мамой устроились на работу в магазин женской одежды. Такова была ее жизнь, и маячило такое будущее, пока она не встретила моего отца.
После встречи с Верноном Джипсоном Мари Майо резко изменилась, и теперь каждый момент ее бытия был наполнен новой жизнью. Мои родители испытывали глубокую взаимную любовь. Их чувство было столь велико, что о нем невозможно рассказать ни в этой, ни в любой другой книжке. Они любили своих детей. Любили петь и танцевать. Любили своих друзей, свой город, свой образ жизни. И обожали праздники. Любое событие, каждая памятная дата побуждала их устраивать вечеринки. Мама вставала пораньше, чтобы заняться приготовлением угощения, и оставалась на ногах до трех часов утра, пока не уходил последний гость. А в шесть утра она уже принималась за уборку. К восьми часам дом уже сиял чистотой. В доме мамы всегда царил безупречный порядок.
В начале 1970-х годов у мамы диагностировали рак груди. Врачи подписали ей смертный приговор, но она обманула их прогнозы. И не единожды, а пять раз – дважды, когда опухоль обнаружили в одной груди, и трижды – в другой. Мы с моей подругой Бонни называли маму «католик номер два в мире». Когда Джоди было восемь лет, мы с ней на велосипедах отправлялись в Хартли и проезжали мимо небольшого строения, где размещалась католическая церковь Святого Иосифа. Мама вошла в состав комитета по строительству нового здания и сама посадила перед новым зданием церкви два дерева – в память о Стивене и Дэвиде. Джоди посмотрела на старое деревянное строение и спросила:
– Мам, а во времена твоего детства бабушка так же относилась к церкви, как и сейчас?
– Да, – ответила я, – можешь не сомневаться.
Если мамина вера подпитывалась церковью, то свою внутреннюю силу она черпала из глубин характера. Она просто не могла позволить себе проявить слабину и сдаться – ни боли, ни усталости, ни горю. Когда маме в третий раз пришлось бороться с раком груди, ее мачеха Люсиль на протяжении восьми недель возила маму в Сиукс-Сити – ежедневно по четыре часа в оба конца. В те времена лечение облучением имело больше побочных эффектов, чем сейчас. По существу, терапия взрывала твое тело, пока оно не теряло своей восприимчивости. Следы от ожогов покрывались коркой. Под мышками у нее были незаживающие раны, и отцу становилось дурно, когда он менял ей повязки. После двадцати с лишним лет жизни в Хартли мои родители ушли на покой и поселились в домике у озера. Папа предпочел на время отложить переезд, но мать даже слышать об этом не хотела. Каждый вечер, приезжая из Сиукс-Сити, она готовила, убиралась, затем собирала вещи в ящики, пока смертельная усталость не валила ее с ног. В середине сеансов терапии она устроила аукцион, чтобы распродать большую часть вещей, накопленных за годы совместной жизни. Аукцион продолжался пару дней, и мама в эти дни не покидала дом, чтобы попрощаться с каждой последней ложкой. Она воспитала во мне такую же силу характера. Знала, что жизнь бывает суровой. Даже когда дела шли хорошо, все давалось нелегко. Мать вырастила шестерых детей, и, пока не появился пятый ребенок, моя сестра Вал, в доме не было ни ванной, ни водопровода. Ее энергия была неиссякаемой, но ей вечно не хватало времени. На ней держался весь дом, полный детей, ее бизнес по выращиванию цыплят и продаже яиц и орда местных детишек, которые относились к ней как собственной матери. Она никогда никого не прогоняла. Если какой-то ребенок хотел есть, то он садился с нами за общий стол. Если какой-то семье приходилось туго, а мама знала, что их малыши любят ореховое масло, то из нашего комода исчезал кувшин с ореховым маслом. В сердце у нее было место для всех и каждого, что не оставляло много времени для кого-то конкретного. Большая часть того времени, что я провела рядом с мамой, прошла в трудах. Я стала ее вторым «я», ее половинкой, что было и счастьем, и тяжелым бременем одновременно. После смерти Стивена в отчий дом приехала Вал, и родители вышли ее обнять и поплакать вместе. Когда я приехала, папа обнял меня со слезами. А мама, прижимая меня, сказала: «Хоть ты не плачь. Тебе нужно быть сильной». Мама понимала: если я буду сильной, то и она тоже окрепнет. Знала, чего они ждали от меня.
Мама призналась, что всегда любила меня. Я никогда не сомневалась в этом. Папа был сентиментальным человеком; а мама проявляла свою любовь через гордость. Она заплакала, когда я окончила колледж и показала ей мой диплом с отличием. Мама гордилась мной: я сбросила все путы, встала и пошла вперед. Вот перед ней стоит ее взрослая дочь, и она рядом с ней. Колледж окончен. С отличием.
Из-за работы отец не смог приехать на мой выпускной вечер, поэтому родители устроили в Хартли вечеринку на двести человек по случаю получения диплома. Папа трудился целый месяц, чтобы преподнести мне передник из стодолларовых купюр. Сто долларов – это большая сумма для моих родителей. В те дни вы могли считать себя богатым, если в кармане похрустывали две пятидолларовые банкноты.
Мне нравился этот передник. Он стал отражением любви и гордости отца, как и мамины слезы. Но я жила в такой бедности, что всего через неделю растратила деньги.
Когда мать справилась с лейкемией, никто даже не удивился. Ведь она пять раз побеждала рак молочных желез и вообще была из породы борцов. Она годами лечилась облучением, но это не сломило ее дух. Когда облучение перестало помогать, она прошла курс внутривенных инъекций для повышения иммунитета. Временами ей становилось полегче, но настал момент, когда было ясно: на сей раз ей не победить болезнь. Ей было почти восемьдесят лет, и силы ее таяли.
Мама решила пригласить множество гостей на юбилей свадьбы, который должен отмечаться через несколько месяцев. Юбилеи родителей обычно сопровождались большим количеством народа. Четверо оставшихся детей стали размышлять и прикидывать, как все обустроить. Мы не думали, что мама захочет отмечать юбилей – в ее состоянии это было просто немыслимым. И решили организовать скромную вечеринку для членов семьи и нескольких близких друзей, чтобы отметить семьдесят девятый день рождения мамы, а через три дня – восьмидесятилетие папы. Семейный оркестр Джипсонов еще раз собрался и сыграл «Джонни должен идти». Все дети написали стихи в честь наших родителей. Стихотворчество стало семейной традицией Джипсонов. Папа писал стихи едва ли не по любому поводу. Мы посмеивались над ним, но развешивали его украшенные рамками стихи у нас по стенам.
Дети согласились, что стихи могут быть шутливыми. Вот мои стихи, написанные для папы. Речь идет о пути, пройденном мной после окончания школы.
На память папе
Я разорвала помолвку,
Мы с Джоном никогда не поженимся.
Это самый трудный мой шаг,
Я была напугана и взволнована.
А мама – очень расстроена.
Что скажут соседи?
Я закрылась в своей комнате,
Чтобы выплакать всю боль.
Папа слышал мои рыдания
И утешил меня как мог.
Наклонившись к дверной ручке, он спросил:
«Милая, хочешь взглянуть, как я бреюсь?»
Разумеется, я не могла написать маме такие ернические стихи. Она слишком много сделала для меня, и слишком многое мне хотелось сказать ей. Да и представится ли другая возможность? Я поднатужилась и написала неуклюжие сентиментальные стихи.
На память маме
Когда я начала собирать воспоминания,
Какой-то день, случай, отдельный разговор,
То поняла, что самые теплые мои воспоминания
Не умещаются в это собрание.
В семидесятых мой брак распался, я потеряла все
И чувствовала, что моя жизнь разбита.
Была подавлена и сломлена
И не находила себе места.
Друзья и семья поддерживали меня,
Но на моих руках пятилетняя дочь,
Которая стоила всей этой боли.
И я боролась, чтобы выстоять.
Хвала Богу за маму.
Ее сила убедила меня, что смогу оправиться.
Но ее самая главная роль —
Она стала для Джоди второй матерью.
Когда мне больше нечего было дать
И с трудом вставала с постели,
Мама брала Джоди на руки
И успокаивала ее душу.
В этом домике в Хартли царили