Бесконечная любовь и надежность,
Уроки плавания и забавные игры —
Джоди никогда не была одна.
Я заново строила жизнь,
Училась, работала, искала дорогу.
А мама давала Джоди то, что не успевала я, —
Особое внимание каждый день.
Я была растеряна, когда растила Джоди,
Но, когда она падала, ты подхватывала ее.
Спасибо тебе, мама, но больше всего за то,
Что помогла встать на ноги нашей дочери.
Через два дня после вечеринки мама среди ночи разбудила отца и попросила его отвезти ее в больницу. Она больше не могла терпеть боль. Через несколько дней ее состояние стабилизировалось, и ее отправили в Сиукс-Сити на анализы. Выяснилось, что у нее рак прямой кишки. Единственный шанс продлить ей жизнь, без всякой гарантии на успех, заключался в удалении толстого кишечника. Весь остаток дней ей придется носить мешочек калоприемника.
Мать понимала, как серьезно она больна. Уже позже мы узнали, что она больше года пила слабительное и пользовалась свечами. Она не хотела, чтобы кто-то знал об этом. Впервые в жизни мама не захотела повергнуть своего врага. Она сказала: «Не хочу больше операций. Я устала сопротивляться». Моя сестра страшно расстроилась. Я сказала ей: «Вал, это мама. Ей нужно время».
Действительно, прошло пять дней, и мама сказала: «Давайте сделаем операцию».
Мама перенесла ее и прожила еще восемь месяцев. Это было нелегкое время. Мы привезли маму домой, и папа с Вал не отходили от нее. Вал была единственной, кто умел менять мешочек; даже у медсестры это получалось не так ловко. Я приходила каждый вечер и готовила еду. Это был тяжелый период, но, возможно, едва ли не самые лучшие дни в моей жизни. Мы с мамой говорили обо всем. Между нами не осталось ничего недосказанного. И по любому поводу пытались шутить. К концу своей жизни мама впадала в забытье, но даже тогда я знала, что она меня слышит. Она слышала нас всех и никогда не отдалялась от нас. Она умерла, как и жила, – в назначенный ею самой срок, в кругу семьи.
Летом 2006 года, через несколько месяцев после ее кончины, в честь своей матери я поставила маленькую статую под окном детского отделения библиотеки. Она предстала в облике женщины с книгой, которую читала окружившим ее детям. Для меня эта статуя – воплощение самой сути мамы. Она всегда стремилась что-то дать другим.
Глава 24Дьюи на диете
Папа сказал, что Макс II, обожаемый им гималайский кот, переживет его. Эта убежденность служит ему утешением. Тем не менее большинству из тех, кто живет вместе с животными, надо понимать, что когда-нибудь придется оплакивать смерть своих любимцев. Животные – не дети, и им редко удается пережить своих хозяев.
Когда Дьюи исполнилось четырнадцать лет, я мысленно подготовилась к его скорой смерти. По словам доктора Эстерли, состояние его кишечника таково, что вряд ли он протянет больше двенадцати лет. Дьюи обладал редким сочетанием генетических свойств и характера. Когда ему исполнилось семнадцать лет, то я почти перестала думать о его смерти. Я воспринимала ее не как нечто неотвратимое, а как очередной придорожный столб на пути, ведущем вниз. Поскольку я не знала ни его координат, ни каким он предстанет, когда мы его увидим, к чему тратить время на пустые опасения? Я просто радовалась дням, проведенным вместе, а во время наших вечеров не загадывала дальше следующего утра.
Когда Дьюи перестал реагировать на слово «ванна», мне стало ясно, что он теряет слух. На протяжении многих лет это слово вызывало одну и ту же реакцию – кот убегал в панике. Раньше, если кто-то из нас говорил: «Прошлым вечером мне пришлось чистить ванну», – Дьюи мгновенно исчезал. Всякий раз.
– Да это не про тебя, Дьюи!
Но он уже не слушал. Стоило произнести слово «ванна», или «щетка», или «расческа», или «ножницы», или «доктор», или «ветеринар» – Дьюи тотчас скрывался. В особенности если это ужасное слово исходило из моих уст или Кей. Когда я отлучалась из библиотеки по служебным делам или болела, забота о Дьюи возлагалась именно на Кей. Если кот в чем-то нуждался или ему не хватало любви, а меня не было поблизости, он направлялся к ней. Сначала она проявляла сдержанность, но по прошествии многих лет стала ему второй мамой; она любила его, но не поощряла его дурных привычек. Если мы с Кей стояли рядом и кто-то из нас произносил слово «вода», Дьюи убегал.
И вот однажды кто-то сказал «ванна», а кот не убежал. Он по-прежнему удирал, стоило мне подумать о ванне, но на звучащее слово уже не реагировал. Я стала пристально наблюдать за ним. Действительно, он перестал каждый раз прятаться, когда по улице, находящейся за библиотекой, с грохотом проезжал грузовик. Прежде при звуке открывающейся задней двери он мчался туда, чтобы обнюхать ящики, а теперь даже не шелохнулся. Он перестал подпрыгивать от внезапных резких звуков, например если кто-то ронял на пол увесистый том словаря, и реже подходил к посетителям, когда те его звали.
Возможно, это не имело прямого отношения к слуху. Когда приходит старость, выясняется, что самые простые вещи вовсе не так просты. Сказываются проявления артрита, не работают мышцы. Ты худеешь и становишься неуклюжим. У котов, как и у людей, кожа теряет эластичность, появляются сухость и зуд, которые плохо поддаются лечению. И в этом вопросе нет мелочей, ведь работа кота заключается в том, чтобы позволять себя ласкать.
Дьюи по-прежнему встречал всех посетителей у входа. Он все так же ценил возможность подремать на коленях, правда, на собственных условиях. Его заднее левое бедро страдало от артрита, и, если его пристраивали в неудобном положении или поднимали неправильно, он испытывал боль и уходил, прихрамывая. Все чаще и чаще по утрам он устраивался на абонементном столе, где чувствовал себя под защитой. Он был убежден в своей красоте и популярности и знал, что посетители сами будут подходить к нему. И выглядел по-королевски: лев, озирающий свои владения. Даже его поза напоминала повадки львов: скрещенные перед туловищем передние лапы и поджатые задние, – являя пример достоинства и изящества.
Сотрудники стали тихонько предупреждать посетителей, чтобы те бережно обращались с Дьюи и заботились о его удобстве. Джой большую часть времени проводила среди посетителей и строго оберегала его покой. Она часто приводила своих племянниц и племянников, чтобы они могли повидаться с Дьюи, даже в свои свободные дни, и по собственному опыту знала, какими неловкими порой бывают люди.
– Дьюи предпочитает, чтобы его осторожно гладили по голове, – предупреждала она посетителей.
Это понимали даже школьники начальных классов. Дьюи теперь стал старым, и они проявляли свою заботу. Подрастало уже второе поколение детей в семьях тех, кого Дьюи знал еще котенком, поэтому родители следили за хорошим поведением детей в библиотеке. Когда они нежно гладили Дьюи, он устраивался у их ног или, если они сидели на полу, садился к ним на колени. Теперь он старался быть осторожнее, поэтому громкий звук или неловкое прикосновение заставляли его сторониться посетителей.
После многих лет методом проб и ошибок мы наконец-то нашли для нашего разборчивого кота подходящее спальное место. Оно было небольшим; стенки изнутри были отделаны белым искусственным мехом, а снизу имелся подогрев. Мы поместили его ложе перед радиаторами отопления рядом с дверями моего кабинета. Больше всего Дьюи любил дремать в своей кроватке, чувствуя себя в полной безопасности и ощущая теплую негу, когда обогреватель был включен на полную мощность. Зимой, когда работало отопление, Дьюи становилось жарко, тогда он свешивался через край и катался по полу. Шерсть его так нагревалась, что прикосновение к ней отдавало жаром. Чтобы охладиться, кот минут десять лежал на полу, раскинув лапы в стороны. Если бы коты могли потеть, то Дьюи стал бы мокрым. Когда шерстка остывала, он забирался в кроватку, и весь процесс повторялся.
Тяга к теплу вовсе не единственная слабость Дьюи. Я нередко потворствовала его капризам, но Донна, наша ассистентка в детском отделении библиотеки, баловала его гораздо больше. Если Дьюи сразу же не съедал свою порцию и оставлял корм, она для него подогревала еду в микроволновке. Если он отказывался от подогретого блюда, она выбрасывала заветренный корм и открывала новую баночку. Донна не доверяла обычным кормам для кошек. С какой стати Дьюи должен есть птичьи потроха? Она ездила за пятнадцать миль [около 24 км. – Ред.] в Милфорд, там в одном маленьком магазинчике продавали экзотические корма для кошек. Например, помню консервы из утки. Целую неделю Дьюи был счастлив. Она покупала даже баранье мясо, но и оно, как прочие изыски, оставалось в меню ненадолго. Донна предлагала одно новое блюдо за другим, банку за банкой. Ох, она просто души не чаяла в этом коте!
Вопреки всем нашим усилиям Дьюи продолжал терять вес, и во время очередного осмотра у доктора Эстерли коту выписали несколько лекарств, чтобы он поправился. Надо сказать, что, несмотря на проблемы со здоровьем, Дьюи пережил своего давнего врага, доктора Эстерли, который вышел на пенсию в конце 2002 года и передал свою практику группе по защите животных.
Вместе с пилюлями доктор Эстерли вручил мне шприц для введения лекарства. Теоретически шприц должен был «выстреливать» пилюли так глубоко в горло Дьюи, что он не мог их выплюнуть. Но Дьюи был слишком хитер. Он безропотно принимал пилюли, и я подумала: «Господи, мы с этим справились. Все получилось без шприца». А затем он прятался куда-нибудь за шкаф и выплевывал их. Я находила маленькие белые пилюльки по всей библиотеке.
Я не настаивала, чтобы Дьюи принимал лекарства. Ему было восемнадцать лет; он не любил лекарства и не хотел их глотать. Вместо пилюль я купила ему банку йогурта и каждый день давала полизать. Кей предлагала ему холодные ломтики ветчины из своих сэндвичей. Вскоре Дьюи стал бегать за Кей на кухню, как только замечал, что она выходит с пакетом в руках. Однажды Шарон развернула свой сэндвич и оставила его на своем столе, отлучившись на минуту. Когда она вернулась, верхний ломоть был аккуратно перевернут и отодвинут в сторону, а нижний ломоть остался нетронутым и лежал на своем месте. Однако вся мясная начинка исчезла.