Несмотря на все наши усилия, Дьюи продолжал худеть, так что при очередном осмотре доктор Эстерли прописал серию лекарств, чтобы он поправился. Надо сказать, что, невзирая на не самое лучшее состояние здоровья, Дьюи пережил своего старого врага, доктора Эстерли, который ушел на пенсию в конце 2002 года и передал свою практику группе защиты животных.
Вместе с пилюлями доктор Эстерли вручил мне шприц для них. Теоретически шприц должен был «выстреливать» пилюли так глубоко в горло Дьюи, что он не мог их выплюнуть. Но Дьюи был слишком хитер. Он брал пилюли так спокойно, что я подумала: «Господи, мы с этим справились. Все получилось так легко». А затем он нырял куда-нибудь за шкаф и выкашливал их. Я находила маленькие белые пилюльки по всей библиотеке.
Я не настаивала, чтобы Дьюи принимал лекарства. Ему было восемнадцать лет; он не любил лекарства и не хотел их брать. Вместо этого я купила ему банку йогурта и каждый день давала лизать. Это открыло у него «водоспуск». Кей стала давать ему холодные ломти из своих сандвичей. Кей делилась ветчиной, и скоро Дьюи стал бегать за ней на кухню, как только видел, что она выходит из дверей с пакетом в руках. Как-то Шарон, развернув, оставила на своем столе сандвич. Когда через минуту она вернулась, верхний ломоть был аккуратно перевернут и отодвинут в сторону. Нижний ломоть остался лежать строго на своем месте. Но все мясо с него исчезло.
После Рождества 2005 года мы выяснили, что Дьюи любит индейку, и сотрудники стали таскать ему все, что оставалось от праздничного стола. Мы замораживали мясо, но он всегда мог определить, когда индюшка была несвежей. Дьюи никогда не терял своего острого обоняния. По этой причине я и посмеялась, когда Шарон предложила Дьюи кусочек цыпленка с чесноком, подогретый в микроволновке.
— Дьюи ни в коем случае не будет есть чеснок, — сказала я ей.
Он съел все до крошки. Что за кот? До восемнадцати лет Дьюи не ел ничего, кроме любимых марок и сортов кошачьего корма. А теперь, похоже, ел все.
«Если Дьюи может поправиться на человечьей еде, — подумала я, — почему бы и нет? Разве это не лучше, чем пилюли?»
Я купила ему брауншвейгер с хорошим ломтем холодной печеночной сосиски, которые многие в этих местах считали деликатесом. В брауншвейгере примерно восемьдесят процентов чистого жира. Если Дьюи и потолстеет от чего-нибудь, то от брауншвейгера. Он к нему даже не притронулся.
То, что Дьюи в самом деле любил, мы выяснили случайно. Это были сандвичи с говядиной и сыром чеддер. Он жадно пожирал их. Буквально засасывал. Он даже не разжевывал говядину, а глотал ее одним куском. Я не знала, что было в этих сандвичах, но, как только Дьюи стал уделять им внимание, его пищеварение улучшилось. Запор решительно сошел на нет. Он стал съедать в день две банки корма, а поскольку тот был солоноват, выхлебывал полную тарелку воды. Он даже сам стал ходить в поддон.
Но у Дьюи была не пара владельцев, а сотни, и многие из них не могли заметить улучшения его здоровья. Все, что они видели, — их любимый кот худеет и худеет. Дьюи никогда не избегал возможности обыграть состояние своего здоровья. Он садился на абонементный стол и, кто бы ни подходил погладить его, начинал жалобно мяукать. И на этот прием все попадались.
— В чем дело, Дьюи?
Он вел их к входу в служебное помещение, где перед ними представала его мисочка. Он грустно смотрел на корм, переводил взгляд на посетителя и опускал голову с большими глазами, полными скорби.
— Вики! Дьюи голоден!
— У него в чашке полно корма.
— Но он ему не нравится.
— Это уже вторая перемена за утро. Первую я выкинула час назад.
— Но он плачет. Посмотри на него. Он только что шлепнулся на пол.
— Мы не можем каждый день менять ему банки с кормом.
— А как насчет чего-нибудь еще?
— Он этим утром съел целый сандвич с говядиной.
— Да вы посмотрите на него. Он такой худой. Вам, ребята, надо получше кормить его.
— Мы заботимся о нем как следует.
— Но он все же такой худой. Вы не можете дать ему что-нибудь ради меня?
Я могла, если не считать, что и вчера Дьюи устроил такое же представление. И позавчера. И еще день назад. В сущности, вы уже пятый человек, который сегодня попадается на зрелище голодающего кота.
Но как мне было сказать посетителю об этом? И я всегда сдавалась, что, конечно, только поощряло плохие привычки. Я думаю, Дьюи нравился запах еды, особенно когда он знал, что я не хочу давать ему ее. Назовем это запахом победы.
Глава 25Совещание
Любовь к Дьюи посетителей Публичной библиотеки Спенсера стала проявляться все отчетливее по мере того, как он входил в пожилой возраст. Друзья и гости относились к нему все нежнее. Они больше разговаривали с ним и внимательно относились к его потребностям, словно к пожилому родственнику на семейном сборище. Порой кто-нибудь обращал внимание, что он выглядит слабым, или худым, или немытым, но я-то понимала, что их озабоченность — всего лишь выражение любви к Дьюи.
— Что с его шерстью? — таков был, наверное, самый частый вопрос.
— Ничего особенного, — отвечала я им. — Просто он стар.
Это правда, шерсть Дьюи заметно потеряла свой блеск. Она больше не лучилась золотом, а отливала цветом тусклой меди. Кроме того, она была жутко спутанной, настолько, что я просто не могла ее расчесать. Я отвезла Дьюи к доктору Франк, которая объяснила, что, когда коты стареют, у них сглаживаются бороздки и зубцы на языке, и если даже они регулярно вылизывают себя, то не могут как следует причесаться, потому что нечем привести шерсть в порядок. Спутанная шерсть — это еще один симптом пожилого возраста.
— Что же до этого, — сказала доктор Франк, изучая заросли на заднице Дьюи, — тут нужны решительные меры. Я думаю, нам лучше его побрить.
Что мы и сделали, оставив Дьюи лохматым с одной стороны и голеньким с другой.
Бедный Дьюи выглядел так, словно надел большое меховое пальто, но забыл штаны. Несколько моих коллег покатились со смеху, когда увидели его, потому что вид был уморительный, но веселье быстро прекратилось — униженное выражение на мордочке Дьюи остановило насмешников. Он терпеть не мог нынешнее свое состояние. Просто ненавидел его. Он быстро отошел на несколько шагов, сел и постарался скрыть свою задницу. Затем поднялся, так же быстро отошел и снова сел. Встал — сел. Встал — сел. Наконец он добрался до своей постельки, закрыл голову лапами и свернулся под своей любимой игрушкой, Микки-Маусом. Несколько дней мы видели, как он пробирается по проходу, стараясь скрывать меж полок свой голый зад.
Но здоровье Дьюи отнюдь не было поводом для веселья. Мои коллеги не говорили об этом, но я-то знала, что они обеспокоены. Они боялись, что придут однажды утром и найдут Дьюи мертвым на полу. Я понимала, что их беспокоила не столько его смерть как таковая, а мысль, что им придется иметь с ним дело. Или, что еще хуже, принимать решение, когда его здоровье окажется в критическом состоянии. Учитывая проблемы с моим здоровьем и частые поездки в Де-Мойн по библиотечным делам, я часто отсутствовала в библиотеке. Дьюи был моим котом, и все это знали. Последнее, что бы они хотели, — принять у себя на руках последний вздох Дьюи.
— Не беспокойтесь, — сказала я им. — Просто делайте то, что считаете наилучшим для Дьюи. Вы ничем ему не повредите.
Я не могла обещать коллегам, что ничего не случится, пока я в отлучке, но сказала им:
— Я знаю этого кота. Знаю, когда он здоров, когда ему слегка неможется и когда он действительно болен. В таком случае, можете мне поверить, он тут же отправится к ветеринару. Я сделаю все, что понадобится.
Но надо сказать, что Дьюи отнюдь не был болен. Он продолжал вспрыгивать на абонементный стол, так что я видела, что артрит его не очень мучает. Пищеварение у него было лучше, чем раньше. И он так же любил общество посетителей. Но чтобы заботиться о постаревшем коте, требовалось терпение, и, откровенно говоря, не все сотрудники считали, что это входит в их обязанности. Медленно, по мере того, как Дьюи старел, ему оказывали все меньше поддержки: сначала те, у кого было много дел в городе, потом любители спокойного отдыха, а затем и те посетители, которые предпочитали иметь дело с живым и привлекательным котом, и, наконец, те сотрудники, которым было в тягость нести груз забот о стареющем существе.
Это не значит, что я предвидела ход заседания библиотечного совета в октябре 2006 года. Я предполагала, что состоится обычная дискуссия о положении дел в библиотеке, но заседание превратилось в референдум по вопросу о Дьюи. Было отмечено, что выглядит он не очень хорошо. Может быть, предложил совет, ему надо оказать какую-нибудь медицинскую помощь?
— При последнем осмотре, — сказала я им, — доктор Франк определила гиперфункцию щитовидной железы. Это просто очередной возрастной симптом, как его артрит, сухая кожа, темные пятна на губах и нёбе. Доктор Франк прописала лекарства, которые, слава богу, не надо принимать орально. Я втираю их ему в уши. И действительно, Дьюи взбодрился. И не беспокойтесь, — напомнила я им, — за лекарства мы платим из пожертвований и моих собственных денег. Из городских денег на Дьюи не потрачено ни цента.
— А гиперфункция… это серьезно?
— Да, но она лечится.
— Это лекарство помогает его шерсти?
— Ее тусклый цвет — не болезнь, а проявление возраста, как седые волосы у людей. — Это они должны понять. В помещении не было ни одного человека, у которого не было бы хоть нескольких седых волос.
— А что с его весом?
Я подробно объяснила его диету и его пристрастия, из-за которых мы с Донной поменяли кошачий корм на сандвичи с чеддером.
— Но выглядит он не очень хорошо.
Они снова вернулись к этой теме. Дьюи плохо выглядит. Он портит облик библиотеки. Я понимала, что они не думают ничего плохого, что они заинтересованы в поиске наилучшего решения для всех, но не могла понять образ их мышления. Это было правдой — Дьюи выглядел не так уж привлекательно. Все стареют. Восьмидесятилетний не выглядит как двадцатилетний, да и не должен. Я понимала, что мы живем в культуре одноразового пользования, которая убирает стариков подальше с глаз и старается не смотреть на них. У них морщины. У них пигментные пятна. Они не очень хорошо передвигаются, у них дрожат руки, слезятся глаза, они не очень аккуратно едят, «рыгают себе в штаны» (выражение Джоди, когда ей было два года). Ничего