Он посмотрел с берега на два трупа молодых китов, чьи тела матово поблескивали над водой. Кровь сочилась из многочисленных колотых ран. Шкура была содрана во многих местах и порвана. Глаза безжизненно зияли, словно торчащие из воды огромные блюдца.
– Конечно, я их убил. – Надбровные дуги Раббана пересекла зловещая морщина. – В этом заключается главный смысл охоты. – Он шагнул на причал из раскачивающейся шхуны и встал на пристани, словно ожидая, что сейчас его похвалят за совершенный подвиг.
Абульурд сжал и разжал кулаки. В его душе запылала столь непривычная для него ярость. Она клокотала и душила его – все же и в нем текла кровь баронов Харконненов.
По многолетнему опыту он знал, что промысел китов бьондакс должен проводиться во вполне определенных местах в определенное время, в противном случае стада будут впредь избегать тот участок, где происходил забой. Раббан же не имел ни малейшего понятия о принципах промысла и умел только управлять судном.
– Идиот, ты убил их в месте спаривания! – закричал Абульурд. От оскорбления Раббан вспыхнул до корней волос.
Отец никогда не называл его так.
– На протяжении многих поколений они приходили в Тула-Фьорд воспитывать потомство и спариваться, а потом возвращались в глубокие арктические моря. Но у этих китов очень хорошая память. Генетическая память. Если кровь запятнала это место, они больше никогда не вернутся сюда. Они станут избегать этого места, как чумы, пока будут помнить бойню.
Он гнева и горя лицо Абульурда пошло багровыми пятнами. Его родной сын попрал все законы и правила, пролив в фьорд столько крови, что теперь ни один кит не вернется сюда много-много лет.
Раббан посмотрел на свои трофеи, плававшие за кормой шхуны, потом взглянул на фьорд, словно не слыша, что говорит отец.
– Кто-нибудь поможет мне или мне придется самому отправиться за остальными тушами?
Абульурд размахнулся и влепил Раббану затрещину, потом опустил руку и удивленно посмотрел на нее. Он впервые в жизни ударил сына.
Раббан навис над Абульурдом всей своей массой.
Еще немного, и он убьет кого угодно, даже родного отца.
Абульурд заговорил совершенно потерянным тоном:
– Киты больше никогда не вернутся сюда спариваться. Ты что, не понял этого, кретин? Все деревни, расположенные на берегу фьорда, существуют только за счет китобойного промысла. Без китов эти селения погибнут. За одну ночь они превратятся в деревни-призраки, люди покинут их. Киты больше не вернутся сюда.
Раббан упрямо замотал головой, не желая понимать тяжких последствий своей шалости.
– Почему вы так переживаете из-за этих людей? – Он взглянул на слуг, стоявших за спинами родителей, на мужчин и женщин, рожденных на Ланкивейле, на простолюдинов без голубой крови и перспектив – на деревенщину, на работяг. – В них нет ничего особенного, настанут трудные времена, но они как-нибудь выкрутятся. Это станет фактом их жизни.
Эмми посмотрела на Раббана и выплеснула наконец свои давно сдерживаемые эмоции:
– Как ты смеешь так говорить? Тебя было трудно простить за многое, Глоссу, но то, что ты сделал сейчас, превзошло по своей гнусности все остальное.
Раббан не испытал ни малейшего смущения.
– Как вы можете оба быть такими слепыми и глупыми? Вы что, не понимаете, кто вы? Не понимаете, кто я? Мы – Дом Харконненов! – проревел он, потом снова понизил голос: – Мне стыдно быть вашим сыном.
Не говоря больше ни слова, он прошел мимо Эмми и Абульурда, вошел в резиденцию, помылся, почистил одежду, собрал свой скудный багаж и вышел из дома. Оставался день до того срока, когда барон разрешил ему покинуть Ланкивейль. Раббан решил провести оставшееся время в космопорте.
Все же трудно будет ему дождаться того момента, когда он вернется в мир, где его жизнь снова обретет смысл.
Человек, упрямо преследующий дичь там, где ее нет, никогда не достигнет успеха. Для достижения цели не всегда достаточно одного упорства.
За четыре года Гурни Халлеку так и не удалось узнать, где находится его сестра, но он упрямо не оставлял надежду.
Родители отказывались даже упоминать имя Бхет. Длинными бесцветными вечерами они продолжали читать Оранжевую Католическую Библию, выискивая в ней цитаты, с помощью которых они оправдывали свое скотское положение…
Гурни остался наедине со своим горем.
В ту ночь, когда его избили солдаты Харконненов и никто из односельчан не пришел к нему на помощь, родители в конце концов отволокли искалеченного сына в свой дом. У них не было никаких медицинских приспособлений, но суровая жизнь заставила научиться кое-каким приемам оказания первой помощи. Родители положили его на постель, мать, как могла, перевязала раны и вправила вывихнутые кости, а отец стоял у занавески и со страхом ждал возвращения патруля.
Теперь, четыре года спустя, шрамы, полученные в ту достопамятную ночь, придали грубость чертам Гурни; с угрюмого лица взирали на мир безрадостные глаза. Кости болели при каждом резком движении, напоминая о переломах. Однако как только Гурни мог двигаться, он выполз из кровати и отправился на работу. Выполнять свою часть задания. Односельчане восприняли его возвращение без комментариев, даже не выказав радость по поводу того, что теперь им больше не придется работать за Гурни.
И Халлек понял, что стал изгоем в родной деревне.
С тех пор он перестал ходить в таверну петь и по вечерам оставался дома. За несколько месяцев Гурни с большим трудом удалось отремонтировать балисет, но диапазон уменьшился, а тональность стала искаженной. Слова капитана Криуби жгли память Гурни, но он продолжал сочинять и петь свои песни дома, в своей комнате, а близкие притворялись, что ничего не слышат. От его лирики осталась только едкая сатира; но многие песни были навеяны тоской по Бхет.
Родители были настолько измождены и задавлены жизнью, что отказывались воскресить в своей памяти образ дочери, хотя слушали пение Халлека из соседней комнаты. Он же, несмотря на то что прошло несколько лет, продолжал живо помнить каждую черточку ее лица, ее грациозные жесты, ее льняные волосы, ее милое личико, ее нежную улыбку.
Он посадил еще цветы и ухаживал за лилиями и маргаритками, посаженными Бхет. Он хотел, чтобы растения выжили, они помогали ему сохранять яркие воспоминания о Бхет. За работой он мурлыкал свою любимую песню и чувствовал, что Бхет рядом. Иногда ему казалось, что они оба одновременно думают друг о друге.
Если, конечно, она жива…
Однажды ночью Гурни уловил за окном какое-то движение, увидел тень, крадущуюся в темноте. Ему показалось, что он грезит, но в этот момент услышал хриплый кашель и глубокий вздох. Гурни сел на постели и услышал, как кто-то поспешно удаляется от их дома.
На подоконнике лежал цветок, свежесрезанная лилия – тотем послания. Среди лепестков лежало письмо.
Гурни схватил лилию, придя в ярость от того, что кто-то пронюхал, что именно лилии больше всего на свете любила Бхет. Однако, вдыхая умопомрачительный аромат цветка, Гурни прочел послание. Половина страницы была покрыта торопливым женским почерком. Гурни так поспешно прочел письмо, что уловил только его главную мысль.
Письмо начиналось словами: «Скажи маме и папе, что я жива!»
Зажав в руке листок бумаги, Гурни перемахнул через подоконник открытого окна и, как был, босиком, побежал по пыльной улице. На бегу он лихорадочно шарил взглядом по сторонам, и вдруг в просвете между двумя домами увидел тень. Человек торопливо пробирался к главной дороге, которая вела к транзитной подстанции, откуда транспорт ходил в Харко-Сити.
Гурни не стал окликать незнакомца, это только заставило бы того прибавить скорость. Халлек стремительно бежал, стараясь не отстать, несмотря на боль во всем теле и острые камни, впивавшиеся в босые ноги.
Незнакомец выбежал за пределы деревни и направил свой бег к полю. Гурни подумал, что, наверное, у этого человека где-то спрятана машина; скорее всего в поле. Человек обернулся и, увидев преследующую его тень, резко прибавил шаг.
Из последних сил Гурни рванулся вперед.
– Подожди! Я просто хочу поговорить с тобой.
Человек не остановился. В свете луны Гурни разглядел обутые в добротные башмаки ноги и приличную одежду… это был явно не деревенский житель. Гурни вел суровую жизнь, и тело его было жилистым и мощным, как упругая стальная пружина. Он быстро сокращал расстояние. Незнакомец споткнулся о кочку и упал. Этого было достаточно, чтобы Гурни, наддав темп, настиг его и вцепился в упавшего человека, как вцепляется волк в свою добычу.
Незнакомец распростерся в пыли лицом вниз. Он попытался вырваться из железных объятий Гурни, но не смог. Мужчины покатились по земле и упали в двухметровую траншею, огораживавшую поле, на котором деревенские жители высаживали свои клубни.
Гурни схватил человека за воротник тонкой рубашки и приподнял, прижав спиной к стенке траншеи. На головы им посыпались щебень, песок и пыль.
– Кто ты? Ты видел мою сестру? Как она? – С этими словами Гурни направил на лицо незнакомца свет своих часов. Бледное лицо, широко посаженные бегающие глаза. Гладкие черты.
Человек выплюнул пыль и попытался сопротивляться. Волосы незнакомца были тщательно подстрижены и ухожены. Такой дорогой одежды Гурни не видел никогда в жизни.
– Где она? – Гурни вплотную приблизил свое лицо к лицу незнакомца и сунул ему в нос письмо, словно это была тяжкая улика. – Откуда это взялось? Что она тебе говорила? Откуда ты узнал про лилии?
Человек жалобно шмыгнул носом, потом высвободил руку и потер травмированную при падении лодыжку.
– Я… я – переписчик населения, хожу из деревни в деревню и переписываю и считаю людей, которые служат барону. Это моя работа. – Он судорожно проглотил слюну.
Гурни еще крепче схватил человека за воротник.
– Я часто встречаюсь с людьми, говорю с ними. Я… – Он нервно кашлянул. – Я видел твою сестру. Было это в одном из домов удовольствий военного гарнизона. Она заплатила мне деньги, которые ей удалось скопить за несколько лет.