ртаменты.
Он пытался сосредоточиться на том, что его встревожило. То, как шла Алия через площадь? Да. Она шла словно жертва, спасающаяся от хищника. Он вышел на соединяющийся с семейными апартаментами балкон, прячась от солнца за навесом из пластали, пробрался вперед и остановился в тени. Алия стояла возле балюстрады и глядела куда-то за храм.
Он проследил за ее взглядом – Алия смотрела вдаль, за город. Прямоугольники, цветные пятна, дальние движения, звуки. Здания сверкали, контуры их дрожали в мареве. Раскаленный воздух плясал над крышами. Напротив, возле храма, в тупике между массивных стен мальчишка стучал мячом о стену. Мячик ударялся о стену и отлетал – туда-сюда…
Алия тоже видела мяч. Взгляд ее был прикован к нему – вперед-назад… вперед-назад. Словно это сама она билась о стены коридоров времени.
Прежде чем оставить храм, она приняла колоссальную дозу меланжевого зелья – никогда прежде она не рисковала подобным образом. И ей было страшно – уже сейчас, хотя эффект еще не начал сказываться.
Почему я сделала это? – спрашивала она себя.
Но находясь среди многих угроз, приходилось идти на риск. Приходилось. Лишь таким образом можно было рассеять мглу, которой Таро Дюны затмило будущее. Существовала преграда, и ее нужно было взломать. Действия ее определялись необходимостью; она хотела увидеть, куда идет ее брат, устремив вперед невидящий взор.
Знакомая меланжевая фуга начинала звучать в сознании. Алия глубоко вздохнула, стараясь обрести хотя бы хрупкое спокойствие, сосредоточенное и отстраненное.
Второе зрение способно сделать из человека опасного фаталиста, думала она. К несчастью, в пророчестве нет «спускового крючка», его невозможно рассчитать. С видениями нельзя манипулировать, как с формулами. В них приходится погружаться, рискуя жизнью и разумом.
В резких тенях на примыкающем балконе шевельнулась фигура. Гхола! Обострившимся восприятием Алия увидела его с невероятной ясностью… смуглое живое лицо с блестящими металлическими глазами. В нем встречались ужасающие противоположности, они сталкивались, налетая с противоположных сторон. Он был сразу и тенью, и ослепительным светом… Процесс, давший новую жизнь мертвой плоти… произвел нечто невероятно чистое… и невинное.
Именно невинное!
– И давно ты здесь, Дункан? – спросила она.
– Значит, теперь я Дункан? – осведомился он. – Почему?
– Ты не должен спрашивать меня, – отрезала она.
Глядя на него, она удивлялась, как сумели тлейлаксу настолько отшлифовать свое создание и ничего не упустить из виду.
– Только боги могут так рисковать, – проговорила она, – совершенство опасно для смертного.
– Дункан умер, – возразил гхола. – Я – Хейт.
Она вглядывалась в эти искусственные глаза, гадала – что они видят. Вблизи в них были заметны крошечные выемки, колодцы тьмы, черневшие в сверкающем металле. Фасетки, как у насекомого. Вселенная искрилась вокруг и покачивалась. Она удержала равновесие, упершись рукой в прогретую солнцем ограду. Ах-хх, как быстро течет по телу меланжа.
– Вам плохо? – спросил Хейт. Он пододвинулся ближе, стальные глаза внимательно глядели на нее.
Кто это говорит? – удивилась она. Дункан Айдахо? Или же ментат-гхола… а может быть, философ-дзенсуннит? Или простая пешка в руках тлейлаксу, куда более опасная, чем любой из навигаторов Гильдии? Брат ее знал об этом.
И она снова посмотрела на гхолу. Теперь он был пассивен, в нем дремало нечто: гхола был словно насыщен ожиданием и силами, превосходящими доступное человеку.
– Как дочь собственной матери, я во многом принадлежу сестрам Бене Гессерит, – отвечала она, – ты не забыл про это?
– Я помню.
– Я пользуюсь их знаниями, думаю, как они. Часть моего существа признает священную необходимость выполнения генетической программы – и всю значимость… ее продуктов.
Она заморгала, ощущая, как часть сознания ее уносится потоками времени.
– Говорят, что Бене Гессерит никогда не оступаются, – сказал он, только теперь заметив, как побелели ее пальцы, впившиеся в ограду балкона.
– Неужели я оступилась? – спросила она.
Гхола видел, как глубоко она дышит, чувствовал напряжение в каждом движении, заметил слегка остекленевшие глаза.
– Когда споткнешься, легко восстановить равновесие, надо лишь подпрыгнуть и перескочить через то, что легло на твоем пути.
– Это сестры Бене Гессерит споткнулись, – отвечала она, – и хотят восстановить равновесие, перепрыгнув через моего брата. Они хотят ребенка… ребенка Чани или моего.
– Ты понесла?
Чтобы ответить на этот вопрос, она с трудом отыскала свое положение во временном пространстве. Понесла? Где? Когда?
– Я вижу… моего ребенка, – прошептала она.
Отступив от края балкона, она обернулась к гхоле: белое, как соль, лицо и горькие глаза – два кружка расплавленного свинца… Он отвернулся от света, чтобы видеть ее в голубых тенях.
– И что же… ты видишь такими глазами? – прошептала она.
– То же, что и все вокруг, – отвечал он.
Слова его звенели в ушах, сознание напряглось. Она словно бы тянулась через всю Вселенную… прочь из нее… наружу, но время спутывало ее цепкой лианой.
– Ты приняла Пряность – огромную дозу, – понял он.
– Почему я не вижу его? – пробормотала в ответ Алия. Лоно творения не выпускало ее. – Скажи мне, Дункан, почему я не вижу его?
– Кого?
– Я не вижу отца собственных детей. Я затерялась в тумане Таро Дюны. Помоги мне.
Логика ментата немедленно выдала ответ, он медленно сказал:
– Сестры Бене Гессерит хотят кровосмешения. Ваш брак с братом позволит закрепить генетические…
Стон сорвался с ее губ.
– Яйцо во плоти, – выдохнула она. Нахлынул озноб, сменился жаром. Невидимый супруг из самых мрачных снов! Плоть, соединившаяся с плотью ее, невидимая взгляду пророчицы. Неужели дойдет до этого?
– Ты рискнула принять опасную дозу? – вновь спросил он. Нечто внутри него смертельно скорбело: дочери Атрейдесов грозит смерть… И Пауль в горе обратится к нему, извещая о смерти принцессы.
– Ты и не знаешь, какими путями ухватывают грядущее, – отвечала она, – иногда я вижу себя… но сама себе мешаю. Я не могу заглянуть в будущее через себя. – Она склонила голову, замотала ею из стороны в сторону.
– Сколько Пряности ты приняла? – повторил он.
– Пророческий дар противен природе, – сказала она, поднимая голову, – разве это тебе не известно, Дункан?
Негромко, как маленькому ребенку, он опять задал тот же вопрос:
– Скажи, сколько Пряности ты приняла? – и левой рукой взял ее за плечо.
– Механика слов столь неуклюжа, столь примитивна и двусмысленна, – отвечала она, ускользая из-под его руки.
– Ты должна сказать, – настаивал он.
– Погляди на Барьерную Стену, – указала она и содрогнулась; там, куда указывала ее рука, скалы рушились под напором невидимых волн. Она отвела глаза, поглядела на лицо гхолы, черты его изменялись: старели, молодели… снова старели… и опять становились молодыми. Он был подобен самой жизни, уверенной в собственной бесконечности. Она хотела бежать, но он схватил ее за левое запястье.
– Я немедленно вызываю доктора, – проговорил он.
– Нет! Вот-вот придет видение! Я должна узнать!..
– Ты немедленно идешь к себе, – строго сказал гхола.
Она глядела на его руку. Плоть их соприкасалась, из руки его словно бил ток, пугавший и соблазнявший ее. Рывком она высвободилась, задыхаясь, проговорила:
– Вихрь не удержишь!
– Тебе нужен врач! – отрезал он.
– Как ты не понимаешь! – чуть ли не в отчаянии возразила она. – Я не вижу всего, одни только дергающиеся и колышущиеся обрывки. Я должна вспомнить будущее. Как ты не понимаешь этого?
– Что мне будущее, если ты умрешь? – отвечал он, мягко подталкивая ее к семейным апартаментам.
– Слова… слова, – бормотала она, – я не могу объяснить. Одно следует из другого… но если нет причины, нет и следствия. Мы не можем оставить Вселенную, какой она была. Сколько бы мы ни пытались, все время возникает провал.
– Ложись, – скомандовал гхола.
Как он туп, подумала она.
Ее охватили прохладные тени. Мышцы собственного тела извивались червяками. Она не ощущала под собой твердого ложа. Только пространство. Все прочее не было материальным. Ложе истекало телами – ее собственными. Время множилось, напрягалось, и она не могла выделить хоть что-то единое. Вокруг было время, оно шевелилось, вся Вселенная уползала то назад, то вперед… во все стороны сразу.
Оно не вещественно, объяснила себе Алия. Его нельзя обойти, стать под ним. И нет места для точки опоры.
Вокруг нее сновали люди. Множество неизвестных держало ее за левую руку. Она посмотрела, как течет ее плоть, вдоль прикоснувшейся руки поглядела на жидкую массу лица: Дункан Айдахо! Глаза были… не те. Но это был Дункан: мальчик-мужчина-подросток-мальчик-мужчина-подросток. И каждая черта лица его выдавала тревогу о ней.
– Не бойся, Дункан, – прошептала она.
Он стиснул ее руку, кивнул и сказал:
– Лежи смирно.
В голове его крутилось: она не должна умереть! Не должна! Женщины Дома Атрейдес не должны умирать! Он резко тряхнул головой. Мысли эти противоречили логике ментата. Смерть необходима, чтобы могла продолжаться жизнь.
Гхола любит меня, думала Алия.
И мысль эта стала опорой в море времени. Знакомое лицо, а за ним… комната. Она узнала одну из спален в апартаментах Пауля.
Застывшая и неизменная фигура что-то делала с трубкой, вставляя ее в горло Алии. Она попыталась сдержать спазм рвоты.
– Вовремя успели, – произнес голос семейного врача. – Надо было раньше вызвать меня. – В словах его угадывалась подозрительность. Трубка змеей выползала из ее горла.
– Я сделаю ей инъекцию снотворного, – сообщил врач. – И пришлю сюда кого-нибудь из ее собственных прислужниц.
– Я останусь с ней, – сказал гхола.
– Это неприлично! – возразил медик.