Такая печаль!
– Хороший бализет, – произнесла Чани.
– Очень, – согласился Пол. – Как ты думаешь, Джемис не будет возражать, если я попользуюсь им?
«Он говорит о мертвом в настоящем времени», – подумала Джессика. Слова сына встревожили ее.
Вмешался мужской голос:
– Иногда он любил музыку, Джемис-то.
– Спой тогда какую-нибудь из ваших песен, – попросила Чани.
«Сколько женственного очарования в голосе этой девочки! – подумала Джессика. – Следует предостеречь Пола относительно женщин… и поскорее».
– Эту песню сочинил мой друг, – сказал Пол. – Я думаю, теперь он мертв, мой Гарни. Он называл ее вечерней песней.
Отряд притих, мальчишеский тенор Пола вздымался над звяканьем и треньканьем струн бализета.
Смеркается… время настало костра.
Ясное солнце кануло в реку тумана.
Смятенную душу очисть от дневного обмана,
Успокой мою память, о сердца сестра.
Музыка отдавалась в сердце Джессики, языческая и плотская, вдруг напомнившая ей о себе, о потребностях тела. В напряженном молчании она слушала.
Усыпанный звездами реквием ночи – для нас.
И счастье навеки, навеки – в глубине твоих глаз…
И любовь в одеянье цветочном ласкает сердца,
И любовь в одеянье цветочном навек, до конца.
Когда отзвучали последние звуки, среди мгновенной тишины Джессика подумала: «Почему мой сын поет любовную песню этой девочке? – Она испугалась. – Жизнь мчится, да так, что ее не ухватишь ни за какие вожжи. Почему он выбрал именно эту песню? – Удивление не оставляло ее. – Часто инстинктивный выбор – самый правильный. Почему он это сделал?»
Пол молча сидел в наступившей тьме, единственная мысль владела им: «Моя мать – враг мне. Она не понимает этого, но тем не менее. Она навлекает на меня джихад. Она родила меня, воспитала. Она – враг мне».
Понятие прогресса – это просто защитный механизм, скрывающий от нас ужасы грядущего.
По случаю семнадцатого дня рождения Фейд-Раута Харконнен убил своего сотого раба-гладиатора в семейных играх. Гостившие на отеческой планете Харконненов имперские наблюдатели, граф Фенринг и его леди, были приглашены в этот день в золоченую ложу над треугольной ареной вместе с ближайшими родственниками.
Чтобы отметить рождение на-барона и напомнить всем прочим Харконненам и подданным, кто наследует титул, на Гайеди Прим был объявлен праздник. Старый барон повелел целыми днями отдыхать от работ, и не без некоторых усилий Харко – главный город семьи – был приведен в праздничный вид: со стен домов свисали флаги, фасады домов у Дворцовой дороги поблескивали свежей краской.
Впрочем, поодаль от главной улицы граф Фенринг и его леди приметили кучи мусора, бурые стены, отражавшиеся в темных лужах, и опасливо снующих людей.
Голубой дворец барона выглядел безукоризненно, но гости догадывались, какой ценой был достигнут этот лоск. Повсюду сновала стража, а блеск рукояток говорил тренированному взгляду, что оружием пользовались постоянно.
Даже внутри дома, на переходах, кое-где была выставлена стража, подозрительно оглядывающая гостей. Военная подготовка слуг выдавала себя во всем – в походке, в осанке, в том, как внимательно глаза их наблюдали, наблюдали и наблюдали.
– Чувствуется напряженность, – шепнул своей даме граф на тайном языке. – До барона начинает доходить, какой ценой он отделался от герцога Лето.
– Не хотелось бы напоминать тебе древнюю легенду о фениксе, – ответила она.
Они ожидали приглашения на арену в приемной. Зал был невелик, метров сорок длиной, вполовину этого шириной, но наклонные полуколонны по бокам и изогнутая арка потолка создавали впечатление куда более обширного помещения.
– Ах-х, вот и барон, – промолвил граф.
Барон шествовал к ним по залу, переваливаясь и раскачиваясь на гравипоплавках, поддерживавших его тушу. Щеки его тряслись, силовые генераторы дергались под оранжевым балахоном. На пальцах блестели кольца, поблескивали вплетенные в ткань опалюксы.
У локтя барона выступал Фейд-Раута. Его темные волосы были завиты в тугие кольца, неестественно легкомысленные над мрачными глазами. Его наряд состоял из облегающей черной блузы и брюк в обтяжку, чуть расширявшихся книзу. Небольшие ступни были обуты в мягкие ботинки.
Поглядев на осанку молодого человека, на его перекатывающиеся под блузой мускулы, леди Фенринг подумала: «Этот не позволит себе разжиреть».
Барон остановился перед ними, покровительственно взял Фейд-Рауту за руку и произнес:
– Мой племянник, на-барон Фейд-Раута Харконнен. – И, повернув младенчески пухлое лицо к Фейд-Рауте, добавил: – Граф и леди Фенринг, о которых я говорил.
Фейд-Раута вежливо склонил голову. Он вглядывался в леди Фенринг: золотоволосая гибкая женщина, совершенная фигура задрапирована изящным, длинным платьем мутно-серого цвета, без украшений. Серо-зеленые глаза тоже были обращены к на-барону. Свойственное Бинэ Гессерит ясное спокойствие ее будоражило молодого человека.
– Ум-м-м-м-м-ах-хм-м-м-м, – протянул граф, изучая Фейд-Рауту, – хм-м-м, аккуратный, молодой человек, ах, моя, хм-м-м-м… дорогая? – Граф поглядел на барона. – Почтенный мой барон, вы упомянули, что беседовали уже о нас с этим аккуратным молодым человеком. И что же вы сказали ему?
– Я рассказал ему о том великом уважении, которым наградил вас, граф, наш Император, – ответил барон, мысленно взывая к племяннику: «Запомни его, Фейд, – убийца с обликом кролика, такие опаснее всего».
– Конечно, – согласился граф и улыбнулся своей даме.
Слова его и поступки показались Фейд-Рауте почти оскорблением. Но упрекнуть было не в чем, явного выпада со стороны графа не было. Молодой человек внимательно глянул на графа: небольшого роста, слабый на вид. Неприятное лицо с заостренными чертами, слишком большие темные глаза. На висках седина. И еще движения… он шевелил то рукой, то головой, говорил в противоположную сторону. Даже уследить было трудно.
– Ум-м-м-м-ах-х-м-м, такую аккуратность встретишь не часто, – сказал граф, обращаясь к плечу барона. – Я… ах, поздравляю вас с таким совершенным, ах-х-х, наследником. С точки зрения, хм-м-м, старшего, так сказать.
– Вы слишком любезны, – произнес барон, поклонившись, но Фейд-Раута заметил, что выражение глаз дяди противоположно словам.
– Когда вы, барон, м-м-м, в ироническом настроении, сразу, ах-х-х, понятно, что у вас в голове, хм-м-м, глубочайшие замыслы.
«Опять за свое, – подумал Фейд-Раута. – С одной стороны, похоже на оскорбление, только не за что зацепиться, чтобы потребовать удовлетворения».
От слов этого человека Фейд-Рауте казалось, что в уши его запихивают кашу… ум-м-ах-х-хм-м-м-м! Фейд-Раута перевел взгляд обратно на леди Фенринг.
– Мы, ах-х-х, отнимаем слишком много времени у молодого человека, – сказала она. – Как я понимаю, он появится сегодня на арене.
«Клянусь гуриями императорского гарема, она очаровательна!» – подумал Фейд-Раута и сказал:
– Сегодня я буду убивать в вашу честь. С вашего разрешения я объявлю об этом на арене.
Она невозмутимо выдержала его взгляд и словно кнутом обожгла его словами:
– Я не разрешаю вам.
– Фейд! – одернул его барон, подумав: «Каков чертенок! Или он хочет, чтобы убийца-граф вызвал его на поединок?»
Но граф в ответ лишь улыбнулся, протянув: «Хм-м-м-м-ум-м-м».
– Тебе и в самом деле пора готовиться к бою, Фейд, – сказал барон. – Отдохни… и обойдись сегодня без дурацкого риска.
Фейд-Раута поклонился, лицо его потемнело от смущения.
– Я заверяю, все будет именно так, как вам угодно, дядя. – Он кивнул графу Фенрингу: – Сир. – Поклонился даме: – Миледи.
Повернувшись, он широкими шагами направился к выходу из зала, не обращая внимания на кучку членов Малых Домов, сгрудившихся около двойных дверей.
– Он так молод, – вздохнул барон.
– Ум-м-м-ах, в самом деле, хм-м-м, – протянул в ответ граф.
Леди Фенринг думала: «Так, значит, вот молодой человек, которого имела в виду Преподобная Мать? Она говорила, что следует сохранить его линию наследственности».
– До его выхода на арену у нас еще более часа, – произнес барон, – не переговорить ли нам о кое-каких пустяках, граф Фенринг? – Он наклонил свою большую голову направо. – Налицо заметный прогресс в делах, его следует обсудить.
Про себя барон думал: «Ну-с, посмотрим, как этот императорский мальчик на побегушках станет сообщать мне, что велел ему Император, избегая этой дурости – откровенного разговора».
Граф обратился к своей даме:
– Ум-м-м-м-ах-х-х-хм-м-м-м, дорогая, м-м-м, извини, ах-х-х, нас.
– Каждый день, доля каждого часа несет изменения, – отвечала леди Фенринг. – М-м-м-м. – Прежде чем отойти, она ласково улыбнулась барону, и, шурша длинными юбками, королевской походкой направилась к двойным дверям в конце зала.
Барон заметил, как притихли при ее приближении все Малые Дома, как следили за ней их глаза. «Гессеритка! – подумал барон. – Вселенная стала бы куда приятнее, если бы эти ведьмы вдруг исчезли».
– Там слева, между двумя столбами, есть конус тишины, – сказал барон, – где можно переговорить, не опасаясь, что нас подслушают.
Раскачиваясь, он вступил первым в поглощающее звуки поле, все вокруг словно бы притихло.
Граф встал рядом с бароном, оба повернулись лицом к стене, чтобы никто не сумел ничего прочесть по губам.
– Мы недовольны тем, как вы выставили сардаукаров с Арракиса, – сказал граф.
«Прямо в лоб!» – подумал барон.
– Их нельзя было задерживать более, прочие могли разведать, чем помог мне Император.
– Но ваш племянник Раббан не слишком усерден в решении фрименского вопроса.
– Чего же еще хочет Император? – спросил барон. – На Арракисе их осталась какая-то горсточка. Южная пустыня необитаема, а северную регулярно облетают наши патрули.