– Кто вам сказал, что южная пустыня необитаема?
– Ваш собственный планетолог утверждал это, дорогой граф.
– Но доктор Кайнс мертв.
– Ах, да… к несчастью.
– Мы знакомились с результатами облета южных краев, – сказал граф. – Есть свидетельства существования там растительности.
– Значит, Гильдия наконец согласилась следить за Арракисом из космоса?
– Вы же знаете, барон. Император не может легально установить наблюдение за планетой.
– А я не могу позволить себе такие расходы, – сказал барон, – и кто же совершил… облет?
– Ну… контрабандист.
– Кто-то обманул вас, граф, – произнес барон, – контрабандисты так же не могут проникнуть в южные широты, как и люди Раббана. Бури, электростатика от песка и все прочее… знаете сами. Навигационные маяки ломаются быстрее, чем их устанавливают.
– О статике и ее различных видах мы, пожалуй, поговорим в другое время.
«Ах-х», – подумал барон.
– Значит, вы нашли ошибку в моем анализе? – требовательно спросил он.
– Когда вы представите себе масштаб ваших собственных ошибок, для самооправдания не останется места, – ответил граф.
«Он намеренно пытается разозлить меня», – подумал барон и сделал два глубоких вдоха, чтобы успокоиться. Он ощутил запах собственного пота, кожа под лентами поплавков вдруг засвербела.
– Император не может сожалеть о смерти наложницы и ее сына, – бросил барон. – Они бежали в пустыню… навстречу буре.
– Да, при вас на этой планете произошло много несчастных случаев, – согласился граф.
– Мне не нравится этот тон, – заметил барон.
– Не надо путать гнев и насилие, – сказал граф. – Должен предостеречь вас: если со мной здесь тоже произойдет несчастный случай, все Великие Дома узнают, чем вы занимались на Арракисе. Все и так уже давно подозревают, что вы нечисто ведете дела.
– Мое самое последнее дело на этой планете, – отозвался барон, – доставка туда нескольких легионов сардаукаров.
– И вы думаете, что сумеете замахнуться на Императора?
– Не смею и думать об этом.
Граф улыбнулся:
– Найдутся командиры, которые присягнут, что сардаукары очутились там без всякого приказания со стороны Императора, просто из ненависти к туземному отребью.
– Такое признание вызовет сомнения у многих, – произнес барон, почувствовав опасность. «Неужели сардаукары действительно настолько дисциплинированны?» – подумал он.
– Император хочет заслушать ваши счетные книги, – сказал граф.
– В любой момент.
– И у вас… ах… нет возражений?
– Никаких. В своем директорате КАНИКТ я могу отчитаться до последнего медяка.
Барон подумал: «Пусть он предъявит мне вымышленное обвинение. И я встану тогда, словно Прометей, и скажу всем: внемлите, меня оболгали. И потом пусть он попробует еще раз обвинить меня, даже если обвинение будет истинным. Великие Дома не поверят обвинителю, промахнувшемуся однажды».
– Вне сомнения, ваши книги выдержат любую проверку, – пробормотал граф.
– Почему же Император столь заинтересован в уничтожении фрименов? – спросил барон.
– Хотите изменить тему разговора? – Граф передернул плечами. – Это желание сардаукаров, не Императора. Им нужна практика, чтобы не отвыкнуть, они должны убивать… кроме того, они не любят бросать дела на полдороге.
«Он пытается испугать меня, напомнить, что за его спиной – эти кровожадные убийцы».
– Небольшая резня всегда помогала делу, – сказал барон, – но надо когда-нибудь остановиться. Иначе кто будет добывать специю?
Граф издал короткий лающий смешок:
– Вы думаете, что сумеете запрячь Вольный народ?
– Ну для этого их всегда было слишком мало, – сказал барон, – но резня тревожит остальное население. Кстати, есть и другое решение арракийской проблемы, мой дорогой Фенринг. Должен признаться, что источником вдохновения для меня послужили деяния самого Императора.
– Ах-х?
– Видите ли, граф, меня вдохновляет пример тюремной планеты Императора, Салузы Секундус.
Поблескивая глазами, граф внимательно поглядел на барона.
– И какую же связь вы усматриваете между Арракисом и Салузой Секундус?
Почувствовав напряженность во взгляде Фенринга, барон произнес:
– Пока никакой.
– Пока?
– Признайте, число рабочих рук на Арракисе можно увеличить, если использовать планету для наказания.
– Вы ожидаете увеличения числа заключенных?
– Там было восстание, – признался барон, – мне пришлось крепко нажать на них, Фенринг. В конце концов, вы знаете, какую цену пришлось мне уплатить этой проклятой Гильдии за перевозку наших объединенных сил на Арракис. Эти деньги надо вернуть.
– Я предполагаю, вы, барон, не воспользуетесь Арракисом в качестве тюрьмы без разрешения Императора.
– Конечно же, нет, – отозвался барон, озадаченный внезапным холодком в тоне Фенринга.
– Еще один вопрос, – сказал граф. – Мы узнали, что ментат герцога Лето, Сафир Хават, жив и служит вам.
– Я не смог заставить себя уничтожить такую ценность, – согласился барон.
– Вы солгали командиру сардаукаров, что Хават мертв.
– Чистейшая белая ложь, мой дорогой граф. Меня слишком утомил долгий спор с вашим человеком.
– Это Хават был предателем?
– О, добродетель, нет! Поддельный доктор. – Барон вытер выступивший на шее пот. – Вы должны понять меня, Фенринг, я остался без ментата. Вы это знаете. Я никогда не оставался без ментата. Это весьма неудобно.
– Как вы убедили Хавата сотрудничать?
– Его герцог умер. – Барон выдавил улыбку. – Хавата можно не опасаться, мой дорогой граф. Плоть ментата пропитана остаточным ядом. Мы постоянно даем ему противоядие с пищей. Без него – яд сработает, и Хавата не станет через несколько дней.
– Отмените противоядие, – скомандовал граф.
– Но он же полезен!
– Он знает слишком много такого, чего не должна знать ни одна живая душа.
– Вы же говорили, что Император не боится разоблачения.
– Не затевайте эту игру, барон!
– Я подчинюсь такому приказу в письменном виде и с имперской печатью, – сказал барон, – но не вашей прихоти…
– Вы считаете это прихотью?
– Чем же еще? К тому же и за Императором есть небольшой должок, Фенринг. Я избавил его от беспокойного герцога.
– С помощью какой-то горстки сардаукаров…
– Какой еще Дом укрыл бы под своими мундирами руку Императора в этом деле?
– Император задавался этим вопросом, барон, но с несколько иными акцентами.
Барон вглядывался в невозмутимое лицо Фенринга, не выказывавшего никакого волнения.
– Ах-х, кстати, – протянул барон, – надеюсь, Император не считает, что сумеет провести такую же операцию против меня в полной тайне?
– Он рассчитывает, что необходимости в ней не возникнет.
– Не думает же Император, что я ему угрожаю! – расчетливо добавив в голос гнев и горечь, барон соображал: «Пусть-ка поверит! Тогда я смогу усесться на трон, бия себя кулаком в грудь и вопя, что меня оболгали».
Сухо и отчужденно граф произнес:
– Император верит тому, что говорят его чувства.
– Неужели Император посмеет обвинить меня в предательстве перед всем Советом Ландсраада? – Барон в надежде даже задержал дыхание.
– Что значит здесь слово «посмеет» в отношении к Императору?
Чтобы скрыть выражение лица, барон отвернулся. «Неужели все может случиться еще при моей жизни! – подумал он. – Император! Пусть он только обвинит меня! А там – подкуп и принуждение… да все Великие Дома объединятся! Они бросятся под мое знамя, как фазаны в укрытие. Чего еще они так боятся, как не сардаукаров, поодиночке расправляющихся с ними?»
– Император искренне надеется, что ему никогда не придется обвинить вас в предательстве, – произнес граф.
Барон попытался удержаться от иронии, ограничиться выражением оскорбленного достоинства, с трудом справился с собой и произнес:
– Я всегда был самым верным его подданным. Не могу даже сказать, как ваши слова ранили меня.
– Ум-м-м-м-ах-хм-м-м, – ответил граф.
Не поворачиваясь лицом к графу, барон кивнул:
– Пора отправляться на арену.
– Действительно, – согласился тот.
Они вышли из конуса тишины и бок о бок направились к Малым Домам, переминавшимся в ожидании у входа. Где-то в глубине дома звякнул колокол – до начала поединка на арене оставалось двадцать минут.
– Малые Дома ждут, что вы возглавите их, – сказал граф, кивая в сторону ожидавших.
«Опять двусмысленность», – подумал барон.
Он поглядел на новые талисманы, повешенные по сторонам входа в зал: задранную вверх бычью голову и писанный маслом портрет старого герцога Атрейдеса, отца покойного герцога Лето. На этот раз они пробудили в бароне недобрые предчувствия, он задумался: «Интересно, какие же отклики эти предметы вызывали в душе самого герцога Лето в залах Каладана и Арракиса: забияка-отец и бычья голова с его кровью, запекшейся на рогах».
– Человечество, ах, знает лишь, м-м-м-м, одну науку, – промолвил граф, проходя мимо подтянувшихся поближе подданных в приемную – узкую комнату с высокими окнами, пол которой был выложен белой и пурпурной плиткой.
– И что же это за наука? – осведомился барон.
– Это, ум-м-м-ах-х, наука, ах-х-х, недовольства, – ответил граф.
Малые Дома, следовавшие позади с овечьей кротостью и вниманием на лицах, рассмеялись с весьма уместным одобрением, но гармонию нарушили пажи, вдруг распахнувшие наружные двери. Там, урча двигателями, в линию выстроились наземные автомобили, на капотах которых трепетали флажки.
Повысив голос, чтобы преодолеть внезапный шум, барон произнес:
– Надеюсь, мой племянник не разочарует сегодня вас на арене, граф Фенринг.
– Пока, ах-х-х, меня, ум-м-м-м, наполняет лишь, хм-м-м-м, чувство предвкушения, да, – сказал граф. – При вербальном процессе, ах-х-х, всегда, ум-м-м-м-ах-х-х, следует задаваться вопросами, ах-х-х-х, родства.
Свой внезапный испуг барон скрыл, якобы поскользнувшись на первой ступеньке спуска.