– Ну откуда ей знать, какими были дети на Бела Тегейзе? – взорвалась Хара.
– Но он же просто похож! – отвечала Алия. – Мальчик Субиэй как две капли воды похож на сына Миты перед расставанием…
– Алия! – сказала Джессика. – Я же предупреждала тебя.
– Но, мама, я же видела… это же правда…
Джессика покачала головой, заметив признаки возбуждения на лице Хары. «Кого я родила? – подумала Джессика. – Дочь моя от рождения знала не просто все то, что и я сама… Она знала больше – все, что знали Преподобные Матери в том уходящем в глубь времен коридоре внутри меня».
– И не только ее речи, – сказала Хара, – и эти ее упражнения: сядет, уставится в камень и шевелит одним только мускулом… у носа или на спине… на пальце или…
– Упражнения Дочерей Гессера, – сказала Джессика. – Тебе известно о них, Хара. Разве у моей дочери не может быть подобной наследственности?
– Преподобная Мать, ты знаешь, что для меня все это ничто, – отвечала Хара, – но люди есть люди, и они бормочут… Это опасно. Они говорят, что твоя дочь – демон, что дети отказываются с ней играть, что…
– У нее так мало общего с другими детьми, – отвечала Джессика. – Она не демон! Просто…
– Конечно, она не демон!
Джессика сама удивилась яду в тоне Хары, поглядела на Алию. Та, казалось, углубилась в раздумья… словно чего-то ждала. Джессика вновь обратилась к Харе.
– Я уважаю домочадцев моего сына, – сказала Джессика, почувствовав, как шелохнулась рядом с ней Алия. – Говори прямо, что тебя беспокоит.
– Я не долго еще пробуду в его доме, – отвечала Хара, – я ждала все это время ради своих сыновей… той школы, которую они смогут пройти как сыновья Усула. Это немногое, что я могу им дать, раз всем известно, что я не разделяю ложе с твоим сыном.
И вновь Алия шевельнулась рядом с нею, теплая, полусонная.
– Ты была бы хорошей подругой моему сыну, – сказала Джессика и подумала про себя (эти думы не оставляли ее): «Подругой… не женою». Мысли Джессики устремились прямо к сердцевине событий, вечной теме для разговоров в ситче, начавшихся, когда союз сына с Чани стал очевидным и постоянным, как настоящая женитьба.
«Я люблю Чани», – подумала Джессика и напомнила себе, что долг короля требует, чтобы даже любовь уступала место необходимости.
– Думаешь, я не знаю, что ты наметила для своего сына?
– Что ты имеешь в виду? – требовательным тоном спросила Джессика.
– Ты хочешь, чтобы все племена объединились под рукой Его, – сказала Хара.
– Разве это плохо?
– Это опасно… для него… и Алия – часть этой опасности.
Алия завозилась, усаживаясь поближе к матери, глаза ее теперь внимательно изучали Хару.
– Я следила за вами обеими, – сказала Хара, – когда вы рядом. Алия для меня родная плоть, ведь она сестра тому, кто мне словно брат. И я следила за ней и охраняла ее от самого младенчества, со времени раззии, когда мы укрылись здесь. Разве хоть один ребенок усвоил водную дисциплину раньше ее? И какой еще ребенок впервые заговорил такими словами: «Я люблю тебя, Хара»?
Хара поглядела на Алию:
– Почему, ты думаешь, я терплю ее уколы? Я знаю, что они не со зла.
Алия подняла глаза на мать.
– Да, у меня достаточно разума, Преподобная, – сказала Хара. – И я могла стать сайидиной. И я понимаю, что видят мои глаза.
– Хара. – Джессика передернула плечами. – Не знаю, что сказать тебе. – И удивилась себе самой: слова эти были истиной.
Алия распрямилась, расправила плечи. Джессика почувствовала, что ее ожидание кончилось, ею владела теперь смесь решимости и печали.
– Мы допустили ошибку, – сказала Алия. – Теперь Хара просто необходима нам.
– Все случилось во время обряда семени, – сказала Хара, – когда ты преобразовала Воду Жизни, Преподобная Мать, Алия была уже в твоем чреве.
«Нам необходима Хара», – отметила Джессика.
– Кто еще может успокоить людей, объяснить им, кто я? – спросила Алия.
– И что ты хочешь, чтобы она сделала? – сказала Джессика.
– Она все знает сама, – ответила Алия.
– Я скажу им всю правду, – проговорила Хара. Лицо ее вдруг постарело, оливковую кожу избороздили грустные морщины – ведьма, да и только! – Я скажу им, что Алия – девочка лишь по виду, что она никогда не была маленькой.
Алия покачала головой. Слезы показались на ее щеках. Волну печали, исходящую от девочки, Джессика ощутила, как собственную грусть.
– Я знаю: я просто урод! – прошептала Алия. Горечь взрослой интонации, исходящей из почти младенческого рта, делала эти слова невыносимыми.
– Ты не урод! – отрезала Хара. – Кто осмелился сказать, что ты урод?
И снова Джессика удивилась про себя ярости в тоне Хары и симпатии к девочке. Она понимала – Алия не ошиблась, Хара действительно нужна им. Племя поймет Хару, ее слова и эмоции, ведь было ясно – она любит Алию как собственную дочь.
– Ну, кто это говорил? – повторила Хара. Уголком абы Джессики Алия вытерла слезы.
А потом разгладила смявшуюся ткань и промокшее пятно.
– Значит, и тебе незачем говорить такие слова! – потребовала Хара.
– Да, Хара.
– А теперь, – сказала Хара, – можешь рассказать мне, что с тобой было, и я передам остальным. Рассказывай все.
Алия сглотнула, посмотрела на мать. Джессика кивнула.
– Однажды я проснулась, – начала Алия, – все было, как пробуждение ото сна, только перед этим я не засыпала, я это помнила. Было тепло и темно. И мне было страшно.
Слушая лепечущий детский голосок, Джессика вспоминала тот день, сумрак в громадной пещере.
– И когда я испугалась, – сказала Алия, – то решила бежать, но бежать было некуда. А потом я увидела искорку… ну не совсем увидела, если точно. Просто она была рядом со мной, и я ощущала ее чувства… Она утешала меня, приговаривала, что все будет в порядке. Это была моя мать.
Хара потерла глаза, ободряюще улыбнулась Алие. Глаза фрименки по-дикарски поблескивали, она изо всех сил вслушивалась в слова.
А Джессика подумала: «Как можно знать мысли моей дочери… при ее невероятном опыте и воспитании?»
– И когда я почувствовала себя в безопасности и приободрилась, – рассказывала Алия, – рядом с нами оказалась еще одна искорка… тут все и случилось. Другая искра – это была старая Преподобная Мать. Она… передавала жизни моей матери… все-все… И я была вместе с ними и видела все… полностью. А когда все закончилось и я оказалась там среди остальных… мне потребовалось много времени, чтобы отыскать себя. Их было так много.
– Как жестоко все вышло, – сказала Джессика, – разве можно, чтобы живое существо обретало сознание именно так? Но самое удивительное, что ты смогла воспринять случившееся.
– Ничего другого мне и не оставалось! – сказала Алия. – Я не умела отвергнуть собственное сознание… или спрятать его, или отключить… Все просто шло само собой… все…
– Мы не знали, – пробормотала Хара. – Когда мы дали твоей матери Воду, чтобы преобразовать, мы не знали, что ты уже существуешь в ее недрах.
– Не печалься об этом, Хара, – сказала Алия. – И мне тоже не следует грустить. В конце концов, у нас есть и повод для радости: я – тоже Преподобная Мать, значит, у племени две Препо…
Она умолкла, прислушиваясь.
Откинувшись спиной на подушку, Хара поглядела на Алию, потом на Джессику.
– Разве ты не догадывалась? – спросила Джессика.
– Тише, – шепнула Алия.
Вдалеке, за отделявшими их от коридора занавесками, послышались громкие, протяжные крики. Певучие крики становились все громче, теперь можно было различить и слова: «Йа! Йа! Йом! Йа! Йа! Йом! My зейн, уаллах! Йа! Йа! Йом! My зейн, уаллах!»
Распевавшие вошли в ситч снаружи, их крики постепенно удалялись.
Когда стало достаточно тихо, Джессика начала обряд, и печаль слышалась в ее голосе:
– Это было в апреле на Бела Тегейзе, был Рамадан.
– Моя семья сидела в дворике, у бассейна, – продолжила Хара, – а воздух был влажен от капель фонтана. Дерево портигалс было рядом, с круглой кроной, темно-зеленое. А в корзине был миш-миш, и баклава, и кувшинчики с ливаном – добрая снедь и питье. И был мир и в наших домах, и в садах. Мир во всей земле.
– И жизнь была исполнена счастья, но явились налетчики, – сказала Алия.
– От криков друзей кровь застывала в жилах, – сказала Джессика. Воспоминания о тех днях, что были унаследованы ею, ожили в ее душе.
– «Ла-ла-ла», – рыдали женщины, – продолжила Хара.
– Налетчики ворвались через муштамаль. Они ринулись к нам; с ножей, что забрали жизни наших мужчин, капала кровь.
Все трое приумолкли. Как все в ситче в этот момент, они вспоминали, не давая улечься горю.
Наконец Хара произнесла ритуальную фразу, завершавшую обряд, придав словам жестокость, непривычную еще для Джессики.
– Никогда не простим, никогда не забудем, – сказала Хара.
В задумчивой тишине, наступившей после этих слов, они услышали бормотание, шорох многих одеяний. Джессика почувствовала, что кто-то остановился возле входа в ее покои.
– Преподобная Мать?
Раздался женский голос, Джессика узнала ее – Тартар, одна из женщин Стилгара.
– Что случилось, Тартар?
– Неприятности, Преподобная Мать!
Со внезапно замеревшим от страха сердцем Джессика выдохнула:
– Пол…
Тартар отодвинула занавески, вступила в комнату. Джессика успела заметить, что передняя уже забита людьми, потом занавеси упали. Она поглядела на Тартар – невысокую женщину в черном платье с красной вышивкой – та не отводила своих синих глаз от Джессики, на ноздрях изящного носа виднелись мозоли от фильтров.
– В чем дело? – волновалась Джессика.
– Из песка пришло слово, – сказала Тартар. – Делатель проверяет Усула… это случится сегодня. Молодежь уверяет, что неудачи не может быть и к ночи твой сын станет наездником. Молодежь собирается для раззии. Они отправятся на север, навстречу Усулу. И собираются поднять там шум. Они хотят заставить его вызвать Стилгара и возглавить все племена.
«Собирать воду, засаживать дюны, медленно, но верно преобразовывать собственный мир… Теперь им мало, – думала Джессика, – легких набегов, результат которых известен заранее… теперь им этого мало… Мы вышколили их. Они ощутили собственную силу и рвутся в бой».