— Минуточку, — сказал он вслух, возвращаясь мысленно к той встрече в огромном зале. Он представил немую зону в нише, где они тогда стояли, и это ему помогло. — Я говорил примерно так: «Император знает, что всегда приходится идти на определенные человеческие жертвы». Я имел в виду потери наших войск. Потом я что-то сказал о возможном решении проблемы Аракиса, и что императорская планета-тюрьма навела меня на мысль попробовать сделать нечто подобное…
— Проклятие! — воскликнул Хайват. — Ну, и что он ответил?
— Как раз тогда он и начал спрашивать меня о тебе. Хайват откинулся на спинку стула и задумчиво прикрыл глаза.
— Так вот почему они начали приглядывать за Аракисом. Ладно, что сделано, то сделано, — он снова открыл глаза. — На сегодняшний день они наверняка уже наводнили Аракис своими шпионами. Два года!
— Неужели мое невинное предположение, что…
— Для Императора нет невинных предположений! Какие инструкции вы дали Раббану?
— Я просто сказал, что он должен приучить Аракис бояться нас.
Хайват покачал головой.
— Сейчас у вас есть два выхода, барон. Либо перебить всех местных жителей, всех до единого, либо…
— Разбрасываться такой рабочей силой?!
— Вы что, предпочитаете, чтобы Император со сворой преданных ему Великих Домов явились сюда и провели чистку здесь, выскребли бы Гиду Приму, как пустую тыкву?
Барон долго и пытливо смотрел на ментата и наконец ответил:
— Он не посмеет!
— Кто, он?
У барона задрожали губы.
— А второй выход?
— Бросить вашего дорогого племянника, Раббана, на произвол судьбы.
— Бросить… — барон запнулся и посмотрел на Хайвата.
— Не посылайте ему больше ни войск, ни какой-либо другой помощи. На все его запросы отвечайте только одно: вы слышали, как скверно он ведет дела на Аракисе и собираетесь как можно скорее принять меры для исправления ситуации. Я позабочусь, чтобы часть ваших депеш была перехвачена императорскими шпионами.
— А как же пряности, валовый доход, при…
— Контролируйте только вашу баронскую прибыль, но не спускайте с него глаз. Требуйте от Раббана фиксированных сумм. Мы можем…
Барон развел руками.
— Он такой скользкий тип, мой племянник, Я никогда не смогу быть уверен…
— У нас все-таки есть и собственные шпионы на Аракисе. Скажите Раббану, что либо он выдает установленную норму пряностей, либо вы его смещаете.
— Я знаю своего племянника. Это только заставит его еще больше угнетать население.
— Конечно заставит! Нам и не надо, чтобы положение менялось сейчас! Сейчас вам нужно только одно — чтобы ваши руки оставались чистыми. Пусть Раббан подготовит для вас новую Сальюзу Секунду. Нам не потребуется посылать ему никаких узников. У него есть целое население. Если Раббан станет еще больше измываться над людьми, чтобы выбить из них необходимую норму, Император ничего не заподозрит. Это достаточно веская причина, чтобы взять всю планету в ежовые рукавицы. А вы, барон, ни словом, ни делом не будете показывать, что преследуете свои собственные цели.
Барон не смог сдержать восхищения.
— Ах Хайват, ты просто сущий дьявол! Ну, а как мы дальше раскрутим Аракис и извлечем пользу из всего, что нам приготовит Раббан?
— Ну это проще простого, барон. Если каждый последующий год вы будете устанавливать норму чуть выше, чем в предыдущем, то скоро она достигнет потолка. Производительность труда начнет падать. Тогда вы удалите Раббана и сами заступите на его место… чтобы выровнять положение.
— Отлично! А вдруг я почувствую себя усталым для таких дел и поручу Аракис кому-нибудь другому.
Хайват долго всматривался в круглое, жирное лицо напротив. Наконец старый воин закивал головой.
— Фейд-Роте. Значит, вот в чем причина нынешнего угнетения Аракиса. Вы сами сущий дьявол, барон. Возможно, нам удастся совместить оба плана. Да. Ваш Фейд-Рота может отправиться на Аракис и стать его спасителем. Он может завоевать там популярность. Да.
Барон улыбнулся. И, улыбаясь, подумал: Так, а как же все это стыкуется с личными планами Хайвата?
Хайват, поняв, что его отпускают, встал и вышел из комнаты с красными стенами. И, пока шел, никак не мог отделаться от тревожных ощущений, охватывавших его всякий раз, как он начинал просчитывать связанные с Аракисом варианты. Его беспокоил новый религиозный вождь, про которого его предупреждал скрывающийся у контрабандистов Джерни Халлек, этот Муад-Диб.
Возможно, мне не следовало советовать барону позволить новой религии расцветать всюду, где ей вздумается, даже среди народов долин, говорил он себе. Ведь всем известно, что с ростом угнетения религия расцветает. Он вспомнил донесения Халлека о военной тактике вольнаибов. Она чем-то неуловимо напоминала тактику самого Халлека… и Айдахо… и даже Хайвата.
Может быть, Айдахо удалось уцелеть? спрашивал он себя.
Но это был глупый вопрос. Он даже не допускал мысли, чтобы Айдахо или Поль могли остаться в живых. Он знал — барон убежден, что все Атрейдсы мертвы. Его орудием была бен-джессеритка, этого барон не скрывал. А это могло значить только одно — что всем им конец, даже ее собственному сыну.
Какую же лютую ненависть должна была она питать к Атрейдсам, думал он. Что-то вроде той, какую я питаю к барону. Будет ли мой удар таким же окончательным и решающим, как ее?
~ ~ ~
Во всякой вещи есть некий элемент, являющийся частицей нашей Вселенной. Ему свойственны симметрия, изящество, элегантность — все те качества, которые всегда пленяют истинного художника. Вы найдете это в смене времен года, в том, как змеится песок по гребню дюны, как растопырены веточки креозотового куста, в форме его листьев. Мы стараемся подражать этому образцу в нашей жизни и в устройстве нашего общества, отыскиваем его ритмы в наших танцах, ищем в нем покой и утешение. Тем не менее нельзя не замечать опасности, таящейся в стремлении к бесконечному совершенству. Ведь очевидно, что бесконечное совершенство должно во всем опираться само на себя. А поэтому все, стремящееся к подобному совершенству, стремится навстречу собственной смерти.
Поль-Муад-Диб помнил, что ужин был обильно насыщен пряностями. Это воспоминание прочно застряло в мозгу, ибо оно было опорной точкой, исходя из которой он мог заключить, что все, переживаемое им сейчас, всего лишь видение.
Я — театр, где разыгрываются самые разные сюжеты, говорил он себе. Я принесен в жертву собственным провидческим способностям, мировому человеческому разуму и своему ужасному предназначению.
Его не покидал страх, что однажды он не сумеет совладать с этим и потеряет свое место во времени, и тогда настоящее, прошлое и будущее перемешаются без всякого различия между ними. Им овладела провидческая усталость. Он знал, что устал от необходимости всегда держать в памяти будущее, тогда как память по самой своей сути каждое мгновение неразрывно связана с прошлым.
Еду приготовила мне Чейни, сказал он себе.
Но Чейни была далеко на юге — в холодных краях с жарким солнцем — надежно укрыта в одном из новых сичей, там она в безопасности вместе с их сыном Лето Вторым.
Или это еще только должно произойти?
Нет, убежденно думал он, потому что его сестра Странная Аля отправилась вместе с его матерью и Чейни в дальний, длиной двадцать бил, путь на юг в паланкине Преподобной Матери, установленном на спине дикого творила.
Он отогнал беспокойную мысль об опасности путешествия на гигантском черве и спросил себя: Или Аля еще не появилась на свет?
Я был в раззье, вспомнил Поль. Мы пошли в поход мести на Аракин за водами наших друзей. И я нашел останки моего отца на погребальном кострище. Я замуровал его череп в вольнаибских скалах, в гряде, которая выходит на Харг Пасх.
Или все это еще только будет?
Мои раны настоящие. Мои шрамы настоящие. Череп моего отца в самом деле замурован в скале.
Все еще в полусне Поль вспомнил, что Хара, жена Джамиса, однажды ворвалась к нему, крича, что в коридоре сича идет бой. Это было в промежуточном сиче, еще до того, как женщин и детей отправили на юг. Хара стояла в дверном проеме его внутренних покоев, черные крылья ее волос были перехвачены сзади шнурком с водными бирками. Она отодвинула занавеску в сторону и сказала, что Чейни только что кого-то убила.
Это уже случилось, сказал себе Поль. Это действительность, а не рожденное из времени наваждение, которое может возникнуть и исчезнуть.
Он вспомнил, как выскочил наружу и увидел Чейни, стоящую в коридоре в желтом свете поплавковых ламп, закутанную в блестящую синию ткань, с откинутым назад капюшоном и горящим от возбуждения личиком. Она как раз убирала в ножны свой ай-клинок. Сбившиеся в кучу люди поспешно уносили что-то на плечах в глубь коридора.
И Поль вспомнил, как сказал себе: Всегда можно догадаться, когда они несут труп.
Водные бирки Чейни, которые в сиче она открыто носила на веревочке вокруг шеи, звякнули, когда она повернулась к нему.
— Чейни, в чем дело? — спросил он.
— Я убрала типа, который явился бросить тебе вызов на поединок, Узул.
— Ты убила его?
— Да. Но, возможно, мне следовало оставить его Харе.
(И Поль вспомнил выражение лиц окружавших их вольнаибов, которые оценили ее слова. Даже Хара засмеялась).
— Но он пришел бросить вызов мне!
— Ты научил меня своему тайному искусству, Узул.
— Верно! Но ты не должна…
— Я родилась в пустыне, Узул. И умею владеть ай-клинком.
Он подавил гнев и постарался говорить спокойно.
— Возможно, все это так, Чейни, но…
— Я больше не ребенок, который ловит в сиче скорпионов при свете поплавкового фонарика. Я не играю в игрушки.
Поль сердито посмотрел на нее и не мог не заметить необычно жесткого выражения на ее лице.