— Почему? — пробормотала она. — Из ненависти? Он ударил Время, потому что оно причинило ему боль? Или… что?
Хейту показалось, что он слышит свое имя.
— Миледи?
— Если бы я могла выжечь это в себе! — воскликнула Алия. — Я не хочу отличаться от других.
— Успокойтесь, Алия, — бормотал он. — Вам нужно уснуть.
— Я хочу уметь смеяться, — прошептала она. Слезы катились по ее щекам. — Но я сестра императора, которому поклоняются, как Богу. Люди боятся меня. Я не хочу, чтобы меня боялись!
Он вытер слезы с ее лица.
— Я не хочу быть частью истории, — шептала она. — Я хочу быть любимой… и любить.
— Вы любимы.
— Ах, верный, верный Дункан…
— Пожалуйста, не зовите меня так.
— Но это так. А верность — редкий товар. Ее можно продать, но купить нельзя.
— Мне не нравится ваш цинизм.
— Будь проклята твоя логика! Это — правда!
— Спите!
— Ты любишь меня, Дункан?
— Да.
— Может, это ложь, в которую легче поверить, чем в правду? — спросила она. — Почему я боюсь верить тебе?
— Вы боитесь моих отличий, как и своих.
— Будь мужчиной, а не ментатом!
— Я и ментат и мужчина.
— Ты сделаешь меня своей женщиной?
— Я сделаю то, чего потребует любовь.
— И верность?
— И верность.
— Вот этим ты и опасен, — сказала она.
Ее слова обеспокоили его. Ни следа этого беспокойства не отразилось на его лице, ни одна мышца не дрогнула, но она знала. Это беспокойство было в видении. Она чувствовала, что утратила часть видения, но кое-что из будущего помнила.
— Дункан, не давай мне уходить, — прошептала она.
— Спите. Не боритесь со сном.
— Я должна… должна. Он наживка в собственной ловушке. Он слуга силы и ужаса. Насилие… обожествление — это тюрьма, в которую он заключен. Он потеряет все. Его разорвут на части.
— Вы говорите о Поле?
— Его увлекают к пропасти, — хрипела она, изгибая шею. — Слишком велика тяжесть, слишком много горя. Его уводят от его любви. — Она опустилась на кровать. — Создают вселенную, где он не позволит себе жить.
— Кто это делает?
— Он сам! Ты такой прочный… Он — лишь часть рисунка. И слишком поздно… слишком поздно… слишком поздно…
Говоря это, она чувствовала, как сознание опускается слой за слоем. Тело и мозг разделились и слились в вихре прошлых видений… движущихся, сменяющих друг друга… Она чувствовала биение сердца зародыша, ребенка будущего. Меланж все еще владел ею, заставляя плыть по Времени. Она знала, что видит жизнь еще не зачатого ребенка. Но одно она знала точно: этому ребенку уготовано то же самое пробуждение, что и ей самой. Он будет сознательным, мыслящим существом еще до рождения.
Существуют пределы силам, которые можно применить без риска самоуничтожения. Знание этих пределов — истинное искусство управления. Неправильное использование силы — смертный грех. Закон не может быть обращен против мучеников, которых он создает. Нельзя угрожать индивиду и избежать последствий.
Чани смотрела на утреннюю пустыню с утеса у сьетча Табр. На ней не было стилсьюта, и от этого она чувствовала себя беззащитной перед пустыней. Вход в сьетч находился над ее головой, чуть позади.
Пустыня… Она чувствовала, что пустыня всюду следует за ней. Возвращение к пустыне не было возвращением домой. Просто она повернулась, чтобы увидеть то, что всегда было с ней.
Болезненная судорога прошла по ее животу. Роды уже скоро. Она преодолевала боль, оставаясь наедине с пустыней.
Дремотная неподвижность охватила землю. Тени лежали на дюнах и на террасах Защитной стены. Солнечный свет бил ей в глаза. Бледный ландшафт протянулся под голубым светом. Сцена соответствовала ее скептическому мрачному настроению, которое мучило ее с тех пор, как она узнала о слепоте Пола.
«Почему мы здесь?» — удивлялась она. Это не хайра, путешествие поиска. Пол ничего не искал здесь, кроме разве места для ее родов. Он собрал странную компанию для путешествия — Биджаз, тлелакский карлик; гхола Хейт, некогда Дункан Айдахо; Адрик, рулевой Союза; Гайус Хэлен Моахим, Преподобная мать Бене Гессерит, которую Пол терпеть не может; Лачма, странная дочь Отхейма, которая всюду передвигается под неусыпной охраной, наиб Стилгар, ее дядя, и его любимая жена Хара; Ирулэн, Алия…
Звуки ветра в круглых скалах аккомпанировали ее мыслям. Пустынный день занялся.
— Почему такой странный выбор сопровождающих? — спросила она.
— Мы забыли, — ответил на ее вопрос Пол, — что слово «компания» означает путешественников. Мы и есть такая компания.
— Но какова их ценность?
— Вот! — сказал он, обратив к ней пугающие пустые глазницы. — Мы утратили простой смысл жизни. Если ее нельзя запечатлеть, побить, прогнать, мы ее не ценим.
Задетая, она сказала:
— Я это и имела в виду.
— Ну, дорогая, — сказал он шутливо, — мы так богаты деньгами и бедны жизнью. Я злой, упрямый, глупый…
— Нет!
— Это правда. Но руки мои посинели от времени. Я иногда думаю… что мы пытаемся изобрести жизнь, не сознавая, что она уже изобретена.
И он коснулся ее живота, чтобы ощутить таящуюся там новую жизнь.
Вспомнив это, она положила обе руки на живот и вздрогнула, пожалев, что попросила Пола привезти ее сюда.
Пустынный ветер принес тяжелый запах с зеленой полосы у основания утеса. Чани вспомнилось поверье Свободных: злые запахи — злые времена. Она посмотрела туда и увидела появившуюся на дюне полоску червя. Он выползал из дюны, как из гигантского корабля, разбрасывая песок, но вдруг ощутил смертоносный для него запах воды и бежал, оставив за собой глубокий длинный след.
Червь заразил ее своим страхом. Она возненавидела воду. Вода, некогда душа Арраки, превратилась в яд. Вода приносит мор. Только пустыня чиста.
Внизу показался отряд Свободных, возвращающихся в сьетч. Они поднялись ко входу и она увидела их грязные ноги. Свободные с грязными ногами!
Дети сьетча начали петь, их голоса доносились изнутри. Эти голоса заставили ее почувствовать, как улетает время, словно ястреб от ветра. Она задрожала.
Какие бури видит Пол своим безглазым видением? Она ощущала в нем яростное безумие и страшную усталость — усталость от песен и споров.
Она заметила, что небо стало бледно-серым и наполнилось алебастровыми лучами и странными рисунками, вытканными принесенным ветром песком. Ее внимание привлекла белая полоска на юге. Неожиданно насторожившись, она истолковала знак: белое небо на юге — рот Шаи-Хулуда. Приближается буря, большой ветер. Ее предупреждало об этом трение песчинок о ее щеки. Ветер приносит с собой запахи смерти: запахи воды с каналов, горячего песка, кремня. Вода! Вот из-за чего Шаи-Хулуд насылает кариолисовые ветры.
На утесе, где она стояла, появились ястребы. Они искали убежища от ветра. Коричневые, как скалы, с алыми перьями в крыльях. Ее дух устремился к ним: у них было укрытие, у нее — нет.
— Миледи, поднимается ветер…
Она обернулась и увидела гхолу у входа в сьетч. Страх охватил ее. Очищающая смерть, вода, отданная телом назад племени, — это она понимала. Но… вернуться назад после смерти, как этот гхола…
Принесенный ветром песок хлестал ее лицо, от него покраснели щеки. Она оглянулась через плечо на пугающую песчаную полоску на небе. Пустыня стала коричнево-багровой, и дюны, точно волны, катились на берег. Чани вспомнила, как однажды Пол описывал ей море. Она заколебалась, охваченная чувством мимолетности. По сравнению с вечностью, это лишь песчинка. Прибой дюн прошел у основания утеса.
Буря снаружи стала для нее чем-то всеобщим… Все звери прячутся от нее, ничего не остается в пустыне, кроме ее собственных звуков: песок хлещет о скалы, воет ветер, гремят камни, сброшенные с вершины.
Это было лишь одно мгновение в ее жизни, на в это мгновение она почувствовала, как космическим ветром уносит всю планету — песчинку в пространстве.
— Нужно торопиться, — сказал рядом с ней гхола.
Она ощутила его страх за нее, заботу о ее безопасности.
— Она срывает мясо с костей, — сказал гхола, как будто ей нужно было объяснять, что такое буря.
Ее страх перед ним ушел. Чани позволила гхоле помочь ей добраться до входа в сьетч. Они добрались до извилистой перегородки, ограждавшей вход. Стражники открыли герметическую дверь и закрыли ее за ними.
Запахи сьетча ударили ей в ноздри. Она помнила эти запахи — испарения многих тел, эфирный запах перегонных кубов, знакомые ароматы пищи… и поверх всего этого вездесущий спайс.
Она глубоко вздохнула: «Я дома!»
Гхола высвободил свою руку и стал в стороне в терпеливом ожидании, будто выключенный робот. Но он ждал.
Чани задержалась у входа в комнату, удивленная тем, чему она не могла подобрать названия. Это ее настоящий дом. Ребенком она охотилась здесь за скорпионами при свете переносных глоуглобов. Но что-то здесь изменилось…
— Не пройдете ли вы к себе, миледи? — спросил гхола.
И тут же сильная схватка пробежала по ее животу. Она попыталась скрыть это.
— Миледи? — гхола поспешно подошел к ней.
— Почему Пол боится рождения нашего ребенка?
— Естественно, потому, что он опасается за ваше здоровье, — ответил гхола.
— А он не боится за ребенка?
— Миледи, он не может думать о ребенке, не вспомнив вашего убитого сардукарами первенца.
Она изучала гхолу — плоское лицо, непроницаемые металлические глаза.
Она поднесла руку к покрасневшей щеке. Действительно ли он Дункан Айдахо? Друг ли он? Говорит ли он сейчас правду?
— С вами должен быть врач, — сказал гхола.
И снова она услышала в его голосе страх за нее. Неожиданно она почувствовала, что мозг ее не защищен, что он готов подвергнуться потрясающему вторжению.
— Хейт, я боюсь, — прошептала она. — Где мой Узул?
— Его удерживают государственные дела.