«Решит ли он ее, — спрашивали друг у друга фримены. — Когда же станет раем Арракис?»
И словно учитель, объясняющий ребенку, сколько будет, если к двум прибавить два, Кайнс отвечал им: «Через триста или пятьсот лет».
Мелкие людишки завыли бы от разочарования. Но кнутобои Харконненов успели научить Вольный народ терпению. Срок, правда, оказался чуть дольше, чем они ожидали, но все могли уже убедиться, что благословенный день грядет. Затянув кушаки потуже, они приступили к работе. Разочарование некоторым образом сделало перспективу рая реальнее.
На Арракисе экономили не воду — влагу. Домашних животных почти не держали, в хозяйстве ими пользовались лишь изредка. Иные из контрабандистов заводили одомашненного пустынного осла-кулана, но трата воды была слишком велика, даже если животных облачали в специальные конденскостюмы.
Кайнс подумывал о создании перерабатывающих заводов, собирался извлекать воду из кислорода и водорода местных пород, но затраты энергии и стоимость оказались чересчур велики. В полярных шапках (если забыть о ложном чувстве безопасности, которое они вселяли в души пеонов) содержалось слишком мало воды… но он уже подозревал, где искать ее. Ветры, дующие в известных широтах в определенную сторону, всегда несли влагу. Ключом ко всему был сам состав атмосферы. 12,3 процента кислорода, 75,4 процента азота и 0,023 процента двуокиси углерода, остальное газообразные примеси.
В северном полушарии редкое из местных растений, имеющих корни, поднималось выше 2500 миллиметровой отметки. Из двухметровых корневищ можно было получить пол-литра воды. На планете уже росли и растения земных пустынь, самые живучие приспосабливались, если их высаживали в низинах возле ловушек росы.
И тогда Кайнс увидел солончак.
На перелете от станции к станции топтер его отнесла в сторону буря. А когда она закончилась, под ним оказалась низина — гигантское овальное углубление километров в триста по продольной оси, белизной своей заставившее его полюбопытствовать. Кайнс опустился и тронул языком вылизанную бурей поверхность пустыни.
Соль.
Теперь он был уверен.
Открытая вода на Арракисе была. Когда-то. И он стал вновь просматривать свидетельства о сухих впадинах, где время от времени, не скапливаясь, выступали капли воды.
Кайнс посадил своих новичков-лимнологов из числа фрименов за работу, основным ключом были кожистые лохмотья, иногда попадающиеся в специевом теле после выброса. Их приписывали мифической «песчаной форели» фрименских сказок. Но из фактов сложилось свидетельство, доказательство существования некоего существа, которому принадлежала такая кожа. Оно плавало в песке и окружало карманы с водой в пористом нижнем слое, где температура не превышала 280° абсолютной шкалы.
Эти «похитители воды» гибли миллионами при каждом выбросе специи. Изменение температуры на пять градусов убивало их. Немногие из уцелевших впадали в полуспячку — оцепенение, из которого через шесть лет выходили преображенными в крошечных, всего шесть метров длиною, песчаных червей. Мало кому из них удавалось избежать зубов своих старших братьев и наполненных водой карманов в предспециевой массе и достичь зрелости в облике гиганта Шай-Хулуда. (Вода ядовита для них, фримены знали это уже давно и топили в воде редкого в Малом эрге «чахлого» червя, чтобы получить проясняющий сознание наркотик, который они называли Водой Жизни. «Чахлый» червь — это примитивный вид Шай-Хулуда, достигающий в длину лишь девяти метров).
И цикл наконец оформился: от предспециевой массы — к малому делателю, от малого делателя — к Шай-Хулуду; Шай-Хулуд же рассеивал в песке специю, которой кормились микроскопические существа, корм Шай-Хулуда, называемые песчаным планктоном, они множились, росли, превращались в малых делателей.
Закончив исследование цикла гигантов, Кайнс и его люди свое внимание перенесли на микроэкологию, климат. На поверхности песка предел температуры — 344–359° Кельвина. Футом ниже становится прохладнее на 55 градусов, футом выше — на 25. В тени листьев или камней еще прохладнее на 18 градусов. Далее, питательные вещества — ведь песок на Арракисе, в основном, представляет собой отходы пищеварения червя. Пыль (действительно вездесущая здесь) образуется при постоянном движении поверхности, трении песчинок. Крупные песчинки всегда остаются на подветренной стороне дюны, наветренная же утрамбована ветром. Поверхность старых окислена, ее цвет желтый, молодые дюны имеют цвет материнской породы, обычно серый.
С подветренной стороны дюн и начались посадки. Целью фрименов было сперва негусто засадить дюны хотя бы невысокой травой с плотной кожицей, чтобы сковать дюны, лишить ветер главного его оружия, движущихся частиц.
Зоны для адаптации заложили на дальнем юге вдали от взглядов Харконненов. Мутировавшие пустынные травы высаживали сперва на откосах с подветренной стороны выбранных дюн, преграждавших путь господствующим западным ветрам. И когда их подветренные склоны удалось укрепить, дюны стали расти ввысь, и травы приходилось постоянно подсаживать. Так получились громадные зиги — волнистые дюны высотой более полутора километров.
А когда дюнные барьеры достаточно подросли, с подветренных сторон их стали засаживать серебряной травой, мискантусом, стойкой меч-травой. Все постройки на базах длиной свыше шести высот были закреплены — обсажены травой.
Потом пришел черед более глубоких посадок: сперва эфемеров (хеноподов, маревых, начиная с амаранта), потом наступило время шотландской щетки, низкорослого люпина, вьющегося эвкалипта (выведенного для северных краев Каладана), карликового тамариска, береговой сосны, а потом и истинно пустынных растений: канделильи, сагуаро, бис-наги. Где было возможно, вводили верблюжью полынь, травянистый лук, перистую гобийскую траву, дикую алфалфу, прячущиеся кусты, песчаную вербену, вечернюю примрозу, ладанники, дымовое дерево, креозотовый куст.
А потом уже дело дошло до животных, — роющих норы, вскрывающих почву и насыщающих ее кислородом: кошачьей лисицы, кенгуровой мыши, пустынного зайца, песчаной черепахи… и хищников, что должны контролировать их численность: пустынного коршуна, сов, карликовой и пустынной, и орла, а также насекомых, что заполняли недоступные для остальных ниши: скорпионов, сороконожек, роющего норы паука, ну и кусачей осы, наездников… и пустынной летучей мыши, чтобы приглядывать за ними всеми.
А потом, наконец, пришла пора и практических испытаний, время финиковых пальм, хлопка, арбузов, кофе, лекарственных растений… более двухсот видов съедобных растений были опробованы и адаптированы.
«Люди, неграмотные экологически, — говорил Кайнс, — когда речь идет об экосистеме, не понимают прежде всего именно то, что это система. Система! Для нее характерно изменчивое равновесие, которое может нарушить пустяк — ошибка в одной только нише. У системы есть порядок, она перетекает от точки к точке. Если что-либо преграждает это течение — порядок рушится. А без соответствующего образования можно не обнаружить даже намека на крах, пока не становится слишком поздно. Вот почему высшей функцией экологии является предвидение последствий».
А они сумели создать систему!
Кайнс и его люди ждали и наблюдали. Фримены теперь поняли, что он имел в виду, отмеряя срок в пятьсот лет.
Из пальмовых рощ пришло сообщение: там, где посадки граничат с пустыней, гибнет песчаный планктон, отравленный новыми формами жизни. Причина — белковая несовместимость. Там накапливалась отравленная вода, которой не смела коснуться жизнь Арракиса.
Кайнс отправился туда сам, в паланкине, словно раненый или Преподобная Мать, — он так и не стал наездником. Исследовав возникшие пустоши — а они воняли до неба, — он вернулся назад, объявив, что от Арракиса получен неожиданный дар.
Фиксацией азота при добавке серы пустоши можно было превратить в богатую почву для земных форм жизни. Посадки можно было продолжать.
Фримены осведомлялись, не повлияет ли это на сроки?
Кайнс обратился к планетной математике. К тому времени характеристики ветровых ловушек были уже надежно определены. Он не стал снижать допуски, понимая, что точность в планетологии немыслима. Часть растительного покрова должна была обеспечить фиксацию дюн, часть — пойти в пищу животным и людям, часть должна была связать влагу корнями и передавать ее в сухие окрестности.
К тому времени они уже нанесли на карту все перемещающиеся холодные точки в пустыне. Их следовало ввести в формулы. Даже Шай-Хулуду находилось место в схемах. Его нельзя уничтожать, иначе конец специи. Его внутренняя пищеварительная фабрика, с этой колоссальной концентрацией кислот и альдегидов, являлась гигантским источником кислорода. Средний червь (около 200 метров длиной) выделял в атмосферу столько же кислорода, сколько десять квадратных километров фотосинтезирующей зеленой растительности.
Приходилось считаться и с Гильдией. К этому времени уже определились размеры выплат Гильдии в специи, чтобы ни погодные спутники, никакие вообще наблюдатели не появлялись в небесах Арракиса.
Нельзя было игнорировать и сам Вольный народ. Их, фрименов, с ветряными ловушками и лоскутными землевладениями у источников воды, фрименов, просвещенных теперь экологически, обретших мечту — преобразование обширных районов Арракиса через стадию прерий в леса.
Таблицы позволили получить цифру, Кайнс назвал ее — три процента. Если им удастся вовлечь три процента зеленой массы растений Арракиса в образование углеводородных веществ, успех можно закрепить.
— Но сколько же ждать? — настаивали фримены.
— Ах, это… ну, лет триста пятьдесят.
Значит, этот умма не обманывал с самого начала. Свершения мечты не следовало ожидать ни при жизни ныне живущих, ни при жизни потомков их до восьмого колена. Но все-таки, так будет.
И работа продолжалась: они строили, сажали растения, копали, учили детей.
А потом Кайнс-умма погиб в пещере у котловины Пластыря.
К тому времени его сыну, Лайету-Кайнсу было девятнадцать. Он был уже настоящий фрименский наездник и успел убить к тому времени более сотни харконненовцев. Императорское назначение на место отца, о котором уже успел походатайствовать старший Кайнс, произошло само собой. Жесткая классовая структура фофрелюхов имела здесь четкую цель. Сын должен заменять отца.