— Вы мне угрожаете? — огрызнулся он.
— Нет, просто указываю тебе, что нам наносят удар, зная наши взаимоотношения. Умный, дьявольски умный удар. И я предлагаю отвести этот удар, изменив наши с тобой отношения так, чтобы не осталось и щели, куда может войти лезвие врага.
— Вы обвиняете меня в нашептывании герцогу беспочвенных подозрений?
— Да, беспочвенных.
— И вы будете бороться собственным шепотом?
— Это твоя жизнь проходит среди шепота, Сафир, не моя.
— Значит, вы сомневаетесь в моих способностях?
Она вздохнула:
— Сафир! Я хочу, чтобы ты понял роль своих собственных эмоций во всем этом. Обычный человек — это просто животное без всякой логики. И предположение, что логику можно распространить на все стороны жизни — не всегда верно, но допустимо в меру полезности. Ты — воплощение логики, ты — ментат. И твои решения складываются в концепции, которые ты потом проектируешь вовне, всесторонне изучая и рассматривая их.
— Вы что, пытаетесь учить меня моей работе? — спросил он, не скрывая презрения.
— Все, что вне тебя, можно рассматривать с помощью твоих логических методов, — сказала она. — Но одна из основных черт человека заключается в том, что глубоко личные вопросы трудно выявить в той степени, чтобы их можно было анализировать логически. Так можно даже сломать человека, и он будет потом обвинять всех и вся, скрывая истинные причины.
— Вы злонамеренно пытаетесь подорвать мою веру в собственные способности, — ментат задохнулся от негодования. — Да если бы мне на этом попался кто-нибудь из наших… на попытке обезвредить любое оружие из нашего арсенала, я бы не стал сомневаться, вынося ему приговор и приводя его в исполнение.
— И самый лучший ментат обязан считаться с возможностью ошибки в расчетах, — сказала она.
— Я всегда это утверждал.
— Тогда считай: пьянство и ссоры среди людей, сплетни и дикие слухи об Арракисе, они не обращают внимания на простейшие…
— Праздность, не более, — ответил он. — Не пытайтесь отвлечь мое внимание, сделать тайну из пустяка.
Она глядела на него, думая о людях герцога, вместе завивавших в бараках горе веревочкой, там даже в воздухе ей чудилось напряжение, запах горящей изоляции. «Они как космические скитальцы из древней, еще догильдийской легенды, — подумала она. — Как сотоварищи затерявшегося звездопроходца Амполироса… с их пренебрежением к собственному оружию… вечно ищущие, вечно готовящиеся и всегда застигнутые врасплох».
— Почему ты никогда в полной мере не использовал на благо герцога мои способности? — спросила она. — Опасаешься конкурента?
Он яростно глядел на нее, старые глаза горели гневом.
— Не думайте, что мне ничего не известно о вас… Дочерях Гессера… — Хмурясь, он умолк.
— Не стесняйся, говори, что хотел сказать: о ведьмах-гессеритках.
— Я знаю кое-что об основах вашей подготовки, — произнес он, — видел, как она прет из Пола. Меня не обманешь этой ложью для простаков: мы — Дочери Гессера, мы существуем лишь чтобы служить!
«Шок должен быть жестоким, он уже почти созрел для удара», — подумала она.
— Ты с уважением слушаешь меня в совете, — сказала Джессика, — но редко интересуешься моим мнением. Почему?
— Я не верю в цели Бинэ Гессерит, — сказал он. — Вам-то может казаться, что вы видите человека насквозь, что можете заставить его сделать именно то, что вы…
— Сафир, ты — бедный глупец! — яростно перебила его Джессика.
Нахмурившись, он откинулся в кресле.
— Какие бы слухи о наших школах до тебя не доходили, — сказала она, — правда гораздо сильнее. Если бы я захотела погубить герцога… или тебя… да кого угодно, ты не смог бы помешать мне.
Она подумала: «Почему я позволяю, чтобы гордость моя произносила эти слова? Не этому учили меня. И не так можно потрясти его».
Хават запустил руку в карман к крошечному эжектору с отравленными иглами. «На ней нет щита, — подумал он, — а если она просто блефует? Сейчас я мог бы с легкостью убить ее… но, ах-х-х, каковы будут последствия, если я ошибаюсь…»
Джессика заметила, как его рука опустилась в карман, и проговорила:
— Давай поклянемся, что не применим насилие друг против друга.
— Достойная клятва, — согласился он.
— Пока эта хворь еще разделяет нас, — сказала она, — вновь прошу тебя, подумай, не разумнее ли считать, что Харконнены внушили нам эти подозрения, чтобы восстановить нас обоих друг против друга?
— Похоже, вновь пат, — объявил он.
Она вздохнула, подумав: «Он уже почти совсем готов для удара».
— Герцог и я словно отец и мать для наших людей, — сказала она, — положение…
— Он ведь не женился на вас, — спокойно возразил Хават.
Она заставила себя успокоиться, подумав: «Что же — это неплохой выпад».
— Но он не женится ни на ком другом, — ответила Джессика. — Пока я жива. И, как я сказала, мы словно отец и мать… Но чтобы разрушить это естественное положение, возмутить его, разорвать, смешать… Ну, да… кого Харконненам наиболее целесообразно наметить своей целью?
Он уже чувствовал, куда она метит, и брови его угрожающе сдвинулись.
— Самого герцога? — спросила она. — Привлекательная цель, конечно. Но кого еще, кроме, может быть, Пола, охраняют лучше? Меня? Соблазнительно, но они знают, что Дочерь Гессера — плохая мишень. Но есть еще лучшая цель — человек, чьи служебные обязанности сливаются в громадное слепое пятно. Человек, для которого подозревать столь же естественно, как и дышать. Чья жизнь складывается из намеков и тайн, — она резко ткнула в него пальцем. — Это ты, Хават!
Ментат вскочил на ноги.
— Я не отпускала тебя, Сафир! — вскричала она.
Старый ментат почти рухнул в кресло, столь быстро повиновались его мускулы. Она сухо улыбнулась.
— Ну вот, теперь ты кое-что узнал на деле о нашей подготовке, — добавила Джессика.
Хават сухо глотнул. Она повелевала им, как королева. Властному приказу, ее тону и манере он не мог не подчиниться. Само тело его повиновалось ее словам быстрее, чем он успел осознать. И ничто не могло бы воспрепятствовать повиновению: ни логика, ни ярость, ни гнев… ничто. Чтобы сделать такое, она должна была глубоко, насквозь видеть его… о такой глубине контроля он не мог прежде даже помыслить.
— Я только что говорила тебе, что мы должны понимать друг друга, — сказала она. — Но я имела в виду, что ты должен понять меня… Я вижу, ты понял, что я-то тебя понимаю. И говорю тебе: лишь твоя преданность герцогу сможет уберечь тебя от меня.
Не отводя от нее глаз, он облизнул губы.
— Если бы я хотела жить с марионеткой, герцог женился бы на мне, — сказала она, — и даже думал бы, что сделал это по собственной воле.
Хават нагнул голову, глядя исподлобья сквозь редкие ресницы. Только крайнее усилие воли не позволяло ему теперь крикнуть охрану. Усилие воли… и неуверенность. Даже кожа его не забыла эту покорность. В тот миг она могла бы извлечь оружие и спокойно убить его.
«Неужели у каждого человека есть такое слепое пятно? — думал он. — Неужели каждого из нас можно заставить что-то сделать, даже не осознав поступка? — Мысль эта потрясла его. — Кто же может остановить личность, обладающую такой силой?»
— Теперь ты увидел кулак в мягкой перчатке Бинэ Гессерит, — сказала она, — немногие остаются в живых после этого. Такая штука для нас несложна. Со всем моим арсеналом ты не знаком, учти.
— Почему же вы не обратите всей этой силы против врагов герцога? — спросил он.
— Как? И против кого? — возразила она. — Надо ли делать из герцога слабака, не способного действовать без моей помощи?
— Но с такой силой…
— Сила — это обоюдоострый меч, Сафир, — сказала она. — Ты сейчас думаешь: как ей просто заставить свое живое орудие смертельно ранить врага! Истинно, Сафир. Даже тебя. Но чего я добьюсь? Если бы мы, Дочери Гессера, делали такое, что подумали бы о нас? Мы не хотим этого, Сафир. Мы не хотим погубить себя сами. — Она кивнула головой. — Мы действительно существуем только чтобы служить.
— Мне нечего ответить, — произнес он. — Вы знаете, мне нечего ответить.
— И ты не скажешь никому о том, что произошло между нами, — произнесла она. — Я ведь знаю тебя, Сафир.
— Миледи… — старик вновь попытался глотнуть сухой глоткой.
Он думал: «Да, силы ее велики. Но тем более грозным оружием станет она в руках Харконненов».
— Герцога могут погубить не только враги, но и друзья, — сказала она. — Я надеюсь, теперь ты продумаешь свои подозрения и поймешь, что для них нет причины.
— Если это можно будет доказать, — сказал он.
— Если, — фыркнула она.
— Если, — сухо повторил он.
— Ты слишком упрям, — проговорила она.
— Осторожен, — произнес он, — к тому я всегда учитываю возможность ошибки.
— Тогда я задам тебе еще один вопрос: если ты стоишь перед другим человеком, связанный и беспомощный, — в руках у него нож, приставленный к твоему горлу, но он тебя не убивает, наоборот, развязывает путы, и дает нож тебе в руки…
Она поднялась, повернулась к нему спиной и сказала:
— А теперь можешь идти, Сафир.
Старый ментат поднялся, рука его нерешительно поползла в карман к смертоносному оружию. Он вспомнил арену, давнюю корриду отца герцога (все-таки он был храбр, какими бы ни были его промахи). Свирепый черный зверь замер в смятении с опущенной головой. Старый герцог спиной обернулся к рогам, плащ с капюшоном небрежно переброшен через руку, рев одобрения на трибунах.
«Бык — я, а она — матадор», — подумал Хават. Он отнял руку от оружия, поглядев на выступивший на ладони пот.
И понял, чем бы все это в конце концов ни закончилось, мига этого он не забудет, не забудет и высшего восхищения леди Джессикой.
Спокойно повернувшись, Хават вышел из комнаты.
Джессика отвела взор от его отражавшейся в оконных стеклах фигуры и обернулась лицом к закрывшейся двери.
— А теперь последуют и соответствующие поступки, — прошептала она.