лушок о том, что здесь были сардаукары, — вздорная ложь, достойная осмеяния.
— Как угодно императору, — сказал Раббан.
— Да, так угодно императору.
— А как быть с контрабандистами?
— Им никто не поверит, Раббан. Их терпят, но им не верят. В любом случае следует подкупить кое-кого из них… и принять еще кое-какие меры… впрочем, я уверен — ты справишься с этим.
— Да, милорд.
— Помни — от Арракиса я жду лишь дохода, Раббан. И ты должен быть моим безжалостным кулаком на этой планете. Никакого снисхождения. Думай об этих тупицах так, как они заслуживают, — это завистливые рабы, что дожидаются только возможности для мятежа. И ни капли жалости и милосердия!
— Разве можно перебить население целой планеты? — спросил Раббан.
— Перебить? — в быстром движении головы барона почувствовалось удивление. — Кто сказал «перебить»?
— Ну, мне показалось, что вы хотите завезти туда новое население и…
— Я сказал давить их, племянник, — но не уничтожать. Не расходуй население зря, добейся от него полнейшего подчинения. Ты должен стать хищником, мой мальчик, — он ухмыльнулся с детским выражением на пухлом — лице. — А хищник никогда не останавливается. Никакого милосердия! Не смей. Милосердие — это химера. Оно отступает перед бурчанием в голодном брюхе, перед жаждой в пересохшей глотке. Ты всегда должен голодать и жаждать, — барон погладил свое жирное тело над поплавками. — Как я.
— Вижу, милорд.
Раббан повел взглядом из стороны в сторону.
— Теперь все ясно, племянник?
— Все, кроме одного, дядя. Остается этот планетолог, Кайнс.
— Ах да, Кайнс.
— Он человек императора. Его передвижения неограниченны. И он очень близок с фрименами, взял жену от них.
— Кайнс умрет к завтрашнему вечеру.
— Это опасная работа, дядя, — убийство императорского слуги.
— Ты что думаешь: я вдруг ни с того ни с сего зарвался? — резко сказал барон. В тихом голосе его слышалось непроизнесенное ругательство. — Потом тебе не следует опасаться, что Кайнс покинет планету, он же привык к специи.
— Конечно.
— Те, кому что-то известно, не станут ничего говорить, чтобы не лишиться специи, — сказал барон. — Кайнсу должно быть это понятно.
— Я забыл об этом, — поправился Раббан. Они молча глядели друг на друга. Наконец барон сказал:
— Кстати, в первую очередь тебе следует позаботиться о моем собственном запасе. Для семейных нужд у нас запасено с избытком, но самоубийственный рейд герцогских головорезов уничтожил почти все, что было припасено для продажи. Раббан кивнул:
— Да, милорд.
Барон просветлел:
— Ну, завтра утром ты соберешь остатки здешней администрации и объявишь им: «Наш высочайший падишах-император повелел мне принять во владение эту планету и окончить все раздоры».
— Понимаю, милорд.
— На этот раз я вижу, что действительно понимаешь. А теперь оставь меня, хочу еще поспать.
Выключив дверное пентополе, барон глядел в спину удаляющемуся племяннику.
«Танк, — думал барон, — живой танк, сила без мысли. Там, где он пройдет, останется кровавая жижа. И тогда я пошлю моего Фейд-Рауту, чтобы облегчить их судьбу… его будут приветствовать как избавителя. Обожаемый Фейд-Раута, благородный Фейд-Раута, посочувствовавший страданиям, спасший их от зверя. Фейд-Раута, за которым можно последовать и умереть. К тому времени мальчик научится угнетать безнаказанно. Я думаю, он именно тот, кто нужен. Он научится. И какое дивное тело! Действительно, очаровательный мальчик».
***
В пятнадцать лет он уже научился молчать.
Одолевая сопротивление пульта управления, Пол вдруг заметил, что разум его перебирает тесно переплетенные вокруг силы. Сверхментатское восприятие позволяло рассчитывать пылевые фронты, порывы ветра, мелкую турбулентность, случайные вихри за доли секунды.
Изнутри кабина озарялась лишь сердитым светом циферблатов приборов. Светло-коричневый поток непроницаемым полотном занавешивал окна кабины, но внутренним зрением он уже начинал прозревать сквозь этот занавес.
«Надо дождаться нужного вихря», — думал он.
Он уже давно успел заметить, что сила бури ослабевает, но топтер еще сильно трепало. Он поджидал, когда придет нужное завихрение.
Резкий толчок возвестил, наконец, об этом. Пол бесстрашно накренил аппарат налево. Джессика заметила маневр по указателю.
— Пол! — взвизгнула она.
Вихрь крутил их, вертел, переворачивал. И вдруг, словно щепку, муху, пыльный столб всосал их и выбросил вверх, к свету второй луны, серебрившей бурлящую пыль под собою.
Поглядев вниз, Пол заметил четко обрисованный пылью вихрь горячего воздуха, извергнувший их, стена взвихренного песка неслась по пустыне словно река все дальше и дальше…
— Вырвались… — прошептала Джессика.
Пол отворачивал топтер от бури, озирая ночное небо. Аппарат мерно взмахивал крыльями.
— Ускользнули, — проговорил он.
Сердце Джессики бешено колотилось. Глядя на отлетавшее облако, она заставила себя успокоиться. Чувство времени говорило, что в тесном сплетении элементарных сил они пробыли почти четыре часа, но для какой-то части ее существа полет длился целую жизнь. Она чувствовала себя заново родившейся.
«Как в литании, — подумала она, — мы обратились к буре лицом и не сопротивлялись. Буря прошла над нами и в нас. Но мы остались».
— Не нравится мне шум крыльев, — сказал Пол. — Они явно повреждены.
Скрежет неровных взмахов словно отдавался в рукоятках под его пальцами. Из бури, из облака пыли они вылетели, однако в своих видениях он не предугадывал, что будет дальше. Но они спаслись, и Пола знобило, словно его вот-вот посетит озарение.
Он поежился.
Ощущение было и магнетическое и ужасающее, он осознал, что ему нестерпимо хочется понять, что именно вызвало нервную дрожь ожидания. Частично причиной была насыщенная специей пища Арракиса. Но ему казалось, что и в литании крылось нечто, что слова ее имели собственную силу.
— Я не должен бояться…
Причина и следствие: он уцелел вопреки грозившим ему силам, и вот-вот накатит на него нечто… этого не было бы без магии литании.
— Там скалы, — сказала Джессика.
Пол сфокусировал все внимание на быстро кренившемся топтере. Выравнивая машину, он качнул головой.
Поглядев направо вперед, куда указывала его мать, он заметил выступившие из песка черные скалы. Ветер трепал его брюки вокруг лодыжек, вздымая пыль в кабине. Где-то внизу буря проела дыру…
— Лучше садись на песок, — сказала Джессика, — при торможении могут переломиться крылья.
Он кивнул ей туда, где зализанные песком скалы в лунном свете подымались над дюнами:
— Сяду как можно ближе к ним, проверь, как ты пристегнута?
Она повиновалась, размышляя: «У нас есть вода и конденскостюмы. Если мы найдем пищу в пустыне, то можем сколько-нибудь продержаться. Фримены здесь живут. Что могут они, сумеем и мы».
— Сразу, как только остановимся, беги к скалам, — сказал Пол. — Я возьму ранец.
— Бежать, — сказала она и кивнула, — черви.
— Друзья наши, черви, — поправил он ее, — они получат этот топтер. И следов нашего приземления не останется.
«Как точно он рассуждает», — подумала она.
Они планировали все ниже… ниже…
Под крылом мелькали тени дюн, скал. С мягким толчком топтер врезался в гребень дюны, скользнул над долиной, врезался в гребень, другой.
«Тормозит о песок», — поняла Джессика и с восхищением отметила его уверенность.
— Держись! — предупредил Пол.
Он нажал на тормоз, расправляя крылья, сперва мягко, потом сильнее и сильнее. Крылья изогнулись, подъемная сила их уменьшалась все быстрее и быстрей. В поредевших перьях посвистывал ветер.
Резко, почти вдруг, ослабленное бурей левое крыло вывернулось внутрь и вверх, хлопнуло по борту топтера. Аппарат перевалил через гребень дюны, заваливаясь налево, закувыркался по склону вниз и зарылся носом в противоположную дюну, вздымая каскады песка. Они остановились, аппарат повалился на левый поврежденный бок, правое крыло торчало вверх, к звездам.
Отстегнув пряжки пристежного ремня, Пол, перевалившись через мать, распахнул дверь. В кабину хлынул песок, принесший с собой сухой запах горячего кремня. Он схватил с заднего сидения ранец, увидел, что мать уже отстегнулась. Встав сбоку на правое кресло, она выбралась на металлическую обшивку аппарата. За ней последовал Пол, не выпуская лямок ранца из рук.
— Беги! — скомандовал он.
Он показал ей на поверхность дюны, в сторону выступавшей над нею источенной песком каменной башни.
Спрыгнув с топтера, то и дело оступаясь, Джессика побежала вверх, к гребню. Она слышала, как за спиной тяжело дышал Пол.
— Вдоль гребня, — приказал Пол, — там быстрее бежать.
Они направились к скалам, песок под ногами осыпался.
Теперь до них донесся новый, впечатляющий звук: смесь шепота, шипения, абразивного шороха.
— Червь! — сказал Пол. Звук приближался.
— Быстрее! — крикнул Пол, задыхаясь.
Первый выступ скалы словно пляж, вдающийся в песок, был перед ними метрах в десяти, когда они услышали за спиной треск и скрежет металла.
Пол перекинул ранец в правую руку, держа его за ремни. Он хлопал его по ноге. Другой рукой он взял за руку мать. Они лезли вверх по вздымающейся скале, по засыпанной щебенкой поверхности проточенного ветром изогнутого канала, сухой воздух царапал горло.
— Я больше не могу бежать, — выдохнула Джессика.
Пол остановился и, втолкнув ее в расселину, обернулся, чтобы глянуть в пустыню. Скалистый островок в пустыне огибала движущаяся гора, на поверхности которой рябили песчаные волны… гребень ее был почти на уровне глаз Пола… в километре. За ним дюны были будто сглажены… след петлей охватывал то место пустыни, где они только что бросили сломанный орнитоптер.
Там, где побывал червь, даже следов топтера не было видно.