«Ну что он все повторяет банальности?» — думал Кайнс.
Он попытался представить себе влажный воздух… Траву, покрывшую дюны, длинный канат, несущий воду через пустыню, деревья, склоняющиеся над ним. Открытой воды он никогда и не видел, разве что на иллюстрациях в книгах. Открытая вода… для полива… Для орошения одного гектара в период роста требуется пять тысяч кубических метров воды.
— Нашей первой целью на Арракисе, — сказал отец, — является создание травяных участков из мутировавших стойких трав. Когда травяные поля свяжут влагу, можно будет перейти к созданию лесов на холмах, а затем появятся несколько открытых водоемов, сперва небольших, цепочками по преобладающему направлению ветра, а позади них — ветровые ловушки, они уловят ту влагу, которую украдет ветер. Мы должны создать вместо сирокко влажные ветры, но от ветровых ловушек нам никогда не уйти.
«Эти вечные лекции, — подумал Кайнс. — Почему он все никак не заткнется? Или не видит, что я умираю?»
— И ты умрешь, — наставительным тоном сказал отец, — если не уберешься с того пузыря, что зреет как раз под тобою. Ты это и сам прекрасно знаешь, раз обоняешь предспециевые газы. Малые делатели начинают терять воду, выделять ее в реагирующую массу.
Мысль, что под ним вода, сводила с ума. Он представил себе ее — под слоем пористых скал, надежно закупоренную кожистыми полурастениями, малыми делателями, и тонкие трещины, по которым прохладнейшая жидкость, восхитительная вода вливалась в…
…предспециевую массу!
Он вдохнул терпкий сладковатый запах. Он стал гуще, чем был.
Кайнс заставил себя встать на колени, услыхав над собой крики птиц, хлопанье крыльев.
«Вокруг специевая пустыня, — думал он, — вокруг даже днем должны быть фримены. Конечно же, они видят птиц и должны заинтересоваться».
— Движение в ландшафте необходимо для животной формы жизни, — сообщил было примолкший отец. — Мы должны использовать человека в качестве конструктивной экологической силы, он должен вводить адаптированные формы растительной жизни. Тут — растение, там — животное, а здесь — человек, чтобы преобразить водяной цикл, создать новый тип ландшафта.
— Заткнись! — прохрипел Кайнс.
— Именно линии движения дали нам впервые ключ к связи между червем и специей, — сказал отец.
«Червь, — подумал с прихлынувшей надеждой Кайнс. — Делатель точно придет, когда пузырь прорвется. Но у меня нет крючьев, как влезть на большого делателя без них?»
Разочарование лишило его последних остатков сил. Вода так близко, всего в сотне метров под ним! И червь обязательно появится, только нечем удержать его на поверхности и управлять им.
Кайнс повалился на песок, во вдавленную им же самим яму. Горячий песок где-то далеко-далеко жег его левую щеку.
— Среда Арракиса обусловлена эволюцией местных жизненных форм, — заговорил вновь отец. — Не странно ли, что почти никто не отрывался от специи, чтобы заметить: на планете существует почти идеальный баланс кислорода, азота и углекислоты, и это без крупных участков растительности. Надо проследить энергетику планеты… безжалостный процесс, но, тем не менее, это процесс. В нем оказался разрыв? Его не может быть — значит, его занимает нечто. Наука и создается из множества фактов, которые кажутся очевидными, когда их объяснили. Я был уверен, что малый делатель существует там, в глубине под песками, задолго до того, как увидел его.
— Пожалуйста, отец, прекрати эту лекцию, — шепнул Кайнс.
Рядом с его простертой рукой на песок опустился коршун. Кайнс видел, как он сложил крылья, боком глянул на него. Из оставшихся сил он хрипло застонал… Птица отпрыгнула на два шага, но не отводила от него холодного взгляда.
— До сих пор люди и плоды их трудов словно болезнь поражали кожу любой планеты, — продол жил отец, — природа компенсирует хворь — или ослабляет, или изолирует ее — и включает тогда систему в замкнутом виде.
Коршун опустил голову, расправил крылья и вновь сложил их. Все внимание его теперь было обращено к бессильной руке.
Кайнс понял, что сил у него не осталось уже и на хриплый шепот.
— Историческая система взаимного мародерства и вымогательства прекращается здесь, на Арракисе, — сказал отец. — Нельзя бесконечно красть, не учитывая потребности тех, кто придет после тебя. Физические свойства планеты вписаны в ее экономические и политические анналы. Записи эти перед нами, и наш курс очевиден.
«Неужели он так и не прекратит? — подумал Кайнс. — Лекции, лекции, лекции… вечные лекции».
Коршун на шажок подпрыгнул к простертой руке; наклонив голову, глянул одним глазом, потом другим на открытую плоть.
— Арракис, — планета монокультуры, — объявил отец, — только одной. И ее урожай обеспечивает правящему классу существование, которое правящие классы вели всегда и всюду во все времена, оставляя крохи для прокорма человекообразной массы полурабов. И наше внимание привлечено к этим массам и крохам. Они гораздо более ценны, чем это предполагалось.
— Отец, я не слушаю тебя, — прошептал Кайнс, — уходи.
А потом снова подумал: «Мои фримены, конечно же, неподалеку, они не могут помочь, но птиц видят и придут, просто чтобы убедиться, нет ли здесь влаги».
— Народ Арракиса, труженики его, узнают, что цель наша в том, чтобы по здешней земле текли воды, — провозгласил отец. — Большинство их, конечно, будут лишь полумистически представлять, как мы собираемся этого добиться. Многие, не представляющие массовых ограничений, решат даже, что мы привезем сюда воду с какой-нибудь богатой ею планеты. Пусть они думают что угодно — это безразлично, пока они верят нам.
«Еще минута — я встану и скажу ему все, что о нем думаю, — решил Кайнс, — стоит и болтает вместо того, чтобы помочь».
Птица подскочила еще на шажок к откинувшейся руке. Позади нее на пески опустились еще два коршуна.
— Религия и закон для масс должны быть едины, — сказал отец. — Акт неповиновения должен являться грехом и наказываться священством. Отсюда следует двойная выгода: объединение народа и усиление в нем повиновения и храбрости. Но полагаться мы должны не на храбрость отдельных личностей, а на храбрость населения в целом.
«Ну, куда же запропало это мое население, когда оно мне более всего необходимо?» — думал Кайнс. Собрав все силы, он сдвинул ладонь на палец, грозя коршуну. Тот отскочил к компаньонам, все чуть не взлетели.
— Наша эпоха получит ранг естественного феномена, — сказал отец. — Жизнь на планете — сложная ткань, сотканная из множества нитей. Изменения флоры и фауны в первую очередь будут определяться грубыми физическими силами, которыми мы манипулируем. Когда они установятся… впрочем, такие изменения сами станут управляющими факторами, и нам придется иметь дело и с ними. Имей в виду, кстати, что нам необходимо контролировать три процента поверхностной энергии… только три процента, чтобы система стала самовоспроизводящейся.
«Почему ты не помогаешь мне? — удивился Кайнс. — Вечно одно и то же: когда ты нужен, всегда тебя нет». Он хотел повернуть голову, глянуть на говорящего и взглядом заставить старика замолчать. Мускулы не повиновались ему.
Коршун шевельнулся. Он приблизился к ладони осторожными шажками, товарки его наблюдали, не выказывая якобы интереса. Коршун остановился лишь в шаге от его ладони.
Глубочайшая ясность переполнила ум Кайнса. Он вдруг понял, что Арракис имеет возможность, которой отец так и не увидел. И варианты развития событий затопили его голову.
— Не может быть для твоего народа несчастья ужаснее, чем быть отданным в руки героя, — сказал отец.
«Просто читает в уме, — подумал Кайнс. — Ну и пусть… В мои стойбища уже разосланы предупреждения. Их-то ничто не остановит. Если сын герцога жив, его найдут и сохранят, как я и приказал. Женщиной, его матерью, они могут пренебречь, но мальчика сохранят».
Коршун подпрыгнул ближе, готовясь клюнуть в ладонь. Наклонив голову, вглядывался в распростертую на спине плоть. И вдруг вытянул шею и с криком взмыл вверх. Прочие последовали за ним.
«Они пришли! — подумал Кайнс. — Пришли мои фримены!»
И тут в песке глухо заурчало.
Этот звук знал каждый. Любой фримен мог отличить его от издаваемых червем звуков, от всех шумов пустыни. Где-то в глубине под ним предспециевая масса впитала достаточно воды и ткани малых делателей достигли критической стадии роста. Глубоко в песке образовался гигантский пузырь двуокиси углерода и устремился вверх, увлекая за собой вихрь пыли. Он вынесет наверх то, что формировалось в глуби, и утянет вниз все, лежащее на поверхности.
Коршуны кружили над ним, криками выражая разочарование. Они знали, что происходит. Как и любое рожденное в пустыне существо.
«А я рожден в пустыне, — думал Кайнс, — видишь меня, отец? Да, я рожден в пустыне».
Пузырь поднял его, лопнул, и он почувствовал, как пыльный вихрь охватывает его, затягивая в прохладную тьму, на мгновение ощущение прохлады и влаги принесли блаженство и облегчение. И пока родная планета убивала его, Кайнс успел подумать, что и отец, и другие ученые равно не правы: во вселенной главенствуют ошибка и случай. С этим могли согласиться и коршуны.
***
Пророчества и предвиденья… Как проверить их перед лицом не получивших объяснения фактов? Усомнись, насколько волна предвиденья, как называл ее Муад'Диб, предсказывает грядущее, не лепит ли будущее пророк в соответствии с пророчеством? Видит ли пророк будущее?.. Или же на самом деле он просто видит в нем слабое место, дефект, щель, которую можно расширить, разбить словом или решением, как резчик алмазов разбивает драгоценный камень ударом ножа?
«Забери их воду», — так крикнул этот мужчина. Пол подавил страх, глянул на мать. Обученным взором он заметил в ее мышцах готовность к бою, к молниеносному выпаду.
— Жаль, если нам придется тратить силы, чтобы справиться с вами, — сказал голос над ними.