Джессика подошла поближе к Стилгару. Ей уступали дорогу с непринужденной любезностью. Она заметила ушедший в себя взгляд Пола, но лишь тайна этого громадного водоема занимала сейчас все ее мысли.
Стилгар поглядел на нее:
— Среди нас есть нуждающиеся в воде, — сказал он, — но, вступив сюда, они и не подумают прикоснуться к воде. Сознаешь ли ты это?
— Я верю твоим словам, — ответила она. Он поглядел на воду:
— У нас здесь более тридцати восьми миллионов декалитров, — сказал он, — отгороженных от малых делателей, надежно укрытых и хранимых.
— Сокровищница, — сказала она.
Подняв светошар повыше, он поглядел ей в глаза.
— Не сокровищница, больше. У нас тысячи таких водоемов. Но лишь немногие знают все, — он склонил голову набок. На лицо легла желтоватая тень. — Слышишь?
Они прислушались. Теперь в пещере раздавались лишь звуки падавших капель. Весь отряд безмолвно прислушивался. Только Пол держался отстранение
Для него перезвон капель отмеривал уходящее время, навсегда утекавшее мимо. Эти мгновения, чувствовал Пол, не повторятся. Он ощущал необходимость действий, следовало решиться на какой-то поступок, но у него не было сил даже пошевельнуться.
— Мы знаем, сколько воды нам нужно, и, когда ее станет довольно, мы изменим лицо Арракиса.
Отряд благоговейно и негромко отозвался:
— Би-лал кайфа.
— Трава остановит дюны, — сказал Стилгар громче, — вода пропитает почву под корнями кустов и деревьев.
— Би-лал кайфа, — заголосили вокруг нараспев.
— Каждый год полярные шапки отступают все дальше и дальше, — продолжил Стилгар.
— Би-лал кайфа, — звенели голоса.
— Мы сделаем уютный дом из Арракиса с тающими ледниками на полюсах, с озерами в умеренных зонах… и лишь глубокую пустыню оставим делателю и его специи.
— Би-лал кайфа.
— И никто, ни один человек, не будет жаждать воды. Человеку будет дано черпать ее из родника, пруда, озера, канала. Она будет бежать по канатам, орошая наши посадки. И всякий будет вправе воспользоваться ею. Она будет его… лишь протяни руку.
— Би-лал кайфа.
Джессика чувствовала в этих словах религиозный обряд, инстинктивное благоговение. «Они в ладу с собственным будущим, — думала она, — у них есть вершина, которой следует достигнуть. Эта мечта ученого… а простые люди, крестьяне, как они отдались ей!»
Мысли ее вернулись к Лайету-Кайнсу, императорскому экологу планеты, ставшему здесь туземцем… Она удивилась. В душах фрименов пламенела мечта, и она чувствовала за ней руку эколога. И за такую свою мечту эти люди с радостью отдадут жизнь. Как повезло ее сыну: у его народа есть цель! Таких людей легко воспламенить, пробудить в них энергию и фанатизм. Из них можно выковать меч, который вернет Полу его законное положение.
— А теперь в путь, — сказал Стилгар, — дождемся восхода первой луны. Проводим Джемиса в дорогу — и домой.
Оставив за спиной водоем, люди последовали за ним вверх по лестнице, нерешительно бормоча.
Следуя за Чени, Пол понял, что миг выбора миновал, и теперь собственный миф поглотит его. Это место он видел не раз еще на Каладане, в пророческих снах, но увиденное сейчас дополнило видение. Пророческий дар имел пределы, он вновь ощущал это. Он словно бы мчался вместе с волной времени иногда на гребне, иногда за ним, а вокруг вздымались и рушились иные волны, то открывая его взору, то пряча переносимое ими.
А впереди нерушимым утесом маячил дальний джихад — свирепый и кровавый. Как скала над прибоем.
Миновав последнюю дверь, они вернулись в основную пещеру. Дверь закрыли, погасили огни, сняли покрышки со входов… снаружи была ночь, над пустыней высыпали звезды.
Джессика подошла к иссушенному краю скалы у входа, поглядела на звезды, низкие и сверкающие. Вокруг нее шевелились, за спиной настраивали бализет, Пол напевал, задавал тон. В голосе его была такая грусть! Это не понравилось ей.
Из темной глубины пещеры прозвучал голос Чени.
— Расскажи мне о водах твоего мира, Пол-Муад'Диб.
Пол отозвался:
— В другой раз, Чени. Обещаю.
Такая печаль!
— Хороший бализет, — произнесла Чени.
— Очень, — согласился Пол. — Как ты думаешь, Джемис не будет возражать, если я попользуюсь им?
«Он говорит о мертвом в настоящем времени», — подумала Джессика. Слова сына встревожили ее.
Вмешался мужской голос:
— Иногда он любил музыку, Джемис-то.
— Спой тогда какую-нибудь из ваших песен, — попросила Чени.
«Сколько женственного очарования в голосе этой девочки! — подумала Джессика. — Следует предостеречь Пола относительно женщин… и поскорее».
— Эту песню сочинил мой друг, — сказал Пол. — Я думаю, теперь он мертв, мой Гарни. Он называл ее вечерней песней.
Отряд притих, мальчишеский тенор Пола вздымался над звяканьем и треньканьем струн бализета.
Смеркается… время настало костра.
Ясное солнце кануло в реку тумана.
Смятенную душу очисть от дневного обмана,
Успокой мою память, о сердца сестра.
Музыка отдавалась в сердце Джессики, языческая и плотская, вдруг напомнившая ей о себе, о потребностях тела. В напряженном молчании она слушала.
Усыпанный звездами реквием ночи — для нас.
И счастье навеки, навеки — в глубине твоих глаз…
И любовь в одеянье цветочном ласкает сердца,
И любовь в одеянье цветочном навек, до конца.
Когда отзвучали последние звуки, среди мгновенной тишины Джессика подумала: «Почему мой сын поет любовную песню этой девочке? — Она даже испугалась. — Жизнь мчится, да так, что ее не ухватишь ни за какие вожжи. Почему он выбрал именно эту песню? — удивление не оставляло ее. — Часто инстинктивный выбор — самый правильный. Почему он это сделал?»
Пол молча сидел в наступившей тьме, единственная мысль владела им: «Моя мать — враг мне. Она не понимает этого, но тем не менее. Она навлекает на меня джихад. Она родила меня, воспитала. Она — враг мне».
***
Понятие прогресса — это просто защитный механизм, скрывающий от нас ужасы грядущего.
По случаю семнадцатого дня рождения Фейд-Раута Харконнен убил своего сотого раба-гладиатора в семейных играх. Гостившие на отеческой планете Харконненов имперские наблюдатели, граф Фенринг и его леди, были приглашены в этот день в золоченую ложу над треугольной ареной вместе с ближайшими родственниками.
Чтобы отметить рождение на-барона и напомнить всем прочим Харконненам и подданным, кто наследует титул, на Гайеди Прим был объявлен праздник. Старый барон повелел померидианно отдыхать от работ, и не без некоторых усилий главный город семьи Харко был приведен в веселый вид. Со стен домов свисали флаги, стены домов у Дворцовой дороги поблескивали свежей краской.
Но поодаль от главной улицы граф Фенринг и его леди заметили кучи мусора, бурые стены домов отражались в темных лужах, люди там передвигались с опаской.
Голубой дом барона выглядел безукоризненно, но гости догадывались, какой ценой было достигнуто внешнее совершенство: повсюду виднелась стража, блеск рукояток говорил тренированному взгляду, что оружием пользовались постоянно.
Даже внутри дома, на переходах, кое-где была выставлена стража, проверявшая идущих. Военная подготовка слуг выдавала себя во всем… в походке, в осанке… в том, как внимательно глаза их наблюдали, наблюдали и наблюдали.
— Чувствуется напряженность, — шепнул своей даме граф на тайном языке. — До барона начинает доходить, какой ценой он отделался от герцога Лето.
— Не хотелось бы напоминать тебе древнюю легенду о фениксе, — ответила она.
Они ожидали приглашения на арену в приемной. Зал был невелик, метров сорок длиной, вполовину этого шириной, но наклонные полуколонны по бокам и выгнутая арка потолка создавали впечатление куда более обширного помещения.
— Ах-х-х, вот и барон, — промолвил граф.
Барон шествовал к ним по залу, переваливаясь и раскачиваясь на гравипоплавках, поддерживавших его тушу. Щеки его тряслись, буйки дергались под оранжевым балахоном. На пальцах блестели кольца, поблескивали вплетенные в ткань опасветы.
У локтя барона выступал Фейд-Раута. Его темные волосы были завиты в тесные кольца, неестественно легкомысленные над запавшими глазами. На нем была яркая блуза и брюки в обтяжку, чуть расширявшиеся внизу.
Поглядев на осанку молодого человека, на его переливавшиеся под блузкой мускулы, леди Фенринг подумала: «Этот не позволит себе разжиреть».
Барон остановился перед ними, покровительственно взял Фейд-Рауту за руку и произнес:
— Мой племянник, на-барон Фейд-Раута Харконнен. — Повернув младенчески пухлое лицо к Фейд-Рауте, добавил — Граф и леди Фенринг, о которых я говорил.
Фейд-Раута вежливо склонил голову. Он вглядывался в леди Фенринг. Золотоволосая гибкая женщина, совершенная фигура ее задрапирована изящным, длинным платьем мутно-серого цвета, без украшений. Серо-зеленые глаза ее тоже были обращены к на-барону. Свойственное Бинэ Гессерит ясное спокойствие ее будоражило молодого человека.
— Ум-м-м-м-м-ах-хм-м-м-м, — протянул граф, изучая Фейд-Рауту, — хм-м-м, аккуратный, молодой человек, ах, моя, хм-м-м-м… дорогая? — граф поглядел на барона. — Дорогой мой барон, вы упомянули, что беседовали уже о нас с этим аккуратным молодым человеком. И что же вы сказали ему?
— Я рассказал ему о том великом уважении, которым наградил вас, граф, наш император, — ответил барон, мысленно взывая к племяннику: «Запомни его, Фейд, — убийца с обликом кролика, такие опаснее всего».
— Конечно, — согласился граф и улыбнулся своей даме.
Слова его и поступки показались Фейд-Рауте почти оскорблением. Но упрекнуть было не в чем, явного выпада со стороны графа не было. Молодой человек внимательно глянул на графа: небольшого роста, слабый на вид. Неприятное лицо с заостренными чертами, слишком большие темные глаза. На висках седина. И еще движения… он шевелил то рукой, то головой, говорил в противоположную сторону. Даже уследить было трудно.