Переведя взгляд на руку, Фейд-Раута заметил кровавую царапину на левом предплечье, словно указывающую вниз на брюки, где на левом бедре свежим пятном темнел контур ястреба.
Ястреба!
Фейд-Раута поднял взгляд, глубоко сидящие глаза раба с непривычной пристальностью смотрели на него.
«Один из воинов герцога, взятых на Арракисе! — подумал Фейд-Раута. — Не простой гладиатор!» По коже его пробежал холодок… что если у Хавата есть собственный план сегодняшнего поединка… финт в финте, и в нем финт, и снова финт. И что бы ни случилось, за все ответит надсмотрщик.
Главный помощник Фейд-Рауты шепнул ему на ухо:
— Не нравится он мне, милорд. Позвольте мне воткнуть дротик-другой ему в руку.
— Я сам сделаю это, — ответил Фейд-Раута, принял от помощника две тонкие длинные стрелки, взвесил. Они обычно тоже были отравлены, но в этот раз яда на них не было, и главный помощник поплатится сегодня жизнью за это… что тоже являлось частью плана.
«Вы выйдете из всей истории героем, — сулил ему Хават. — В честном поединке мужественно сразите очередного гладиатора, невзирая на предательство, в котором будут уверены все. Надсмотрщика казнят, и на его место вы сможете поставить своего человека».
Затягивая момент, Фейд-Раута сделал еще пять шагов вперед, внимательно рассматривая раба. Сейчас, он знал, знатоки наверху уже поняли, что на арене творится что-то неладное. Кожа гладиатора была оранжевой, как и следовало, но держался он прямо и стоял совершенно невозмутимо. Сейчас болельщики перешептываются: «Глядите, он стоит. Он должен двигаться, наступать или обороняться. А он сберегает силы… он стоит. Почему он ждет?»
Фейд-Раута почувствовал, что успокаивается. «Если Хават и замыслил предательство, — подумал он, — с этим рабом я управлюсь. Ведь яд на моем длинном ноже, не на коротком. Даже сам Хават не знает об этом».
— Хей, Харконнен! — крикнул раб. — Ты приготовился к смерти?
Мертвое молчание стиснуло арену. Рабы никогда не вызывали на бой.
Теперь Фейд-Раута ясно видел глаза гладиатора, глядевшего на него с холодной свирепостью отчаяния. На-барон отметил, как держался противник, — свободно и непринужденно, мышцы его были готовы к победе. По устному телеграфу рабов до него донеслась весть от Хавата: «У тебя будет реальная возможность убить на-барона». Пока все шло по плану.
Жесткая улыбка тронула губы Фейд-Рауты. Он поднял дротик — манера гладиатора сулила ему успех.
— Хей! Хей! — повторил раб и, согнувшись, сделал два шага навстречу.
«Теперь никто не ошибется и на галерке», — подумал Фейд-Раута.
Раб уже должен был поддаться ужасу. И в каждом его движении должно было уже чувствоваться: надежды нет ни на победу, ни на жизнь. Ему должны были прожужжать все уши рассказами о ядах, которые на-барон выбирает для кинжала в белой перчатке. Быстрой смерти его рука не сулила, — на-барон любил редкие яды, а иногда даже принимался, стоя над корчащейся жертвой, комментировать интересные побочные эффекты. И страх на лице раба был, только не ужас.
Подняв дротик повыше, Фейд-Раута почти приветственно кивнул.
Гладиатор ударил вперед.
Выпад и защита были великолепны, с такими Фейд-Рауте еще не приходилось встречаться. Выверенный удар сбоку лишь на какую-то долю секунды опоздал, не успев перерезать сухожилие на левой ноге на-барона.
С легкостью танцора Фейд-Раута уклонился в сторону… в правом предплечье раба подрагивал тонкий дротик. Крючья его глубоко впились в плоть, так что гладиатор не мог его вырвать, не разорвав сухожилий.
Галереи дружно вздохнули.
Звук этот наполнил Фейд-Рауту вдохновением.
Он знал теперь, что чувствует его дядя там, наверху, рядом с Фенрингами, наблюдателями императора. Прекратить бой он не мог, при свидетелях приходилось соблюдать приличия. А события на арене барон мог истолковать лишь весьма однозначно, — как угрозу самому себе.
Раб отступил подальше… взяв в зубы нож, он примотал дротик лентой султана к руке.
— Я не чувствую этой иголки! — крикнул он. И вновь двинулся вперед, держа нож наготове, боком, чтобы по возможности укрыться за полущитом.
И это, вполне понятно, не ускользнуло от глаз наблюдателей. Помощники Фейд-Рауты кричали, спрашивали, не нужна ли их помощь. Он махнул, чтобы они отошли к запасной двери.
«Теперь я устрою им такое представление, какого здесь еще не видели! — подумал Фейд-Раута. — Это будет не привычное для всех убийство беззащитного одурманенного раба, когда можно сидеть и восхищаться стилем. Нет, то, что я сделаю, вывернет наизнанку их куриные потроха. А когда я стану бароном, этот день вспомнят, и среди них не останется ни одного, кто не убоится меня, вспоминая этот день».
Фейд-Раута медленно отступал перед по-крабьи, бочком приближающимся гладиатором. Под ногой похрустывал песок. Он слышал, как тяжело дышал раб, чувствовал запах его крови и собственного пота.
Забирая вправо, на-барон все отступал, держа наготове новый дротик. Раб легким движением метнулся в сторону, Фейд-Раута, казалось, пошатнулся, на галереях раздался визг.
Раб вновь ударил.
«Боже, что за воин!» — успел подумать Фейд-Раута, уклоняясь. Лишь быстрота молодости спасла его, но над спиной раба теперь подрагивал второй дротик, впившийся в дельтовидную мышцу.
Пронзительные крики одобрения хлынули с трибун.
«Они приветствуют меня», — подумал Фейд-Раута. В голосах их он слышал дикарское самозабвение, что и сулил ему Хават. Здесь еще никогда не приветствовали так бойца от семейства. Не без горечи припомнились слова Хавата: «Более всего ужасает враг, которым ты восхищаешься».
Фейд-Раута поспешил вернуться на середину арены, чтобы все хорошо видели дальнейшее. Вытащив длинный нож и нагнувшись, он стал ожидать приближения раба.
Задержавшись на мгновение, чтобы подвязать к руке и второй дротик, тот двинулся следом.
«Пусть семейка теперь поглядит на меня, — думал Фейд-Раута. — Я враг им — пусть они обо мне так и думают».
Он извлек и короткий клинок.
— Я не боюсь тебя, свинья Харконнен, — крикнул гладиатор. — Мертвому мучения нипочем. И я умру на собственном клинке прежде, чем твои помощники наложат на меня руку. А ты сейчас ляжешь, ляжешь первым.
Фейд-Раута ухмыльнулся, выставил вперед длинный клинок, тот, что с ядом.
— А попробуй-ка это, — сказал он, сделав выпад рукой с коротким клинком.
Обеими руками гладиатор остановил удар, зажав руку на-барона с коротким клинком… ту, в белой перчатке, что по традиции должна была нести яд.
— Ты умрешь, Харконнен, — задыхаясь проговорил гладиатор.
Схватившись, они раскачивались из стороны в сторону. Там, где щит Фейд-Рауты соприкасался с полущитом гладиатора, вспыхивали синие всполохи. В воздухе запахло озоном.
— Умрешь от собственной отравы, — проскрежетал раб.
Медленно развернув от себя руку в белой перчатке, он надавил, направив смазанный ядом нож к телу на-барона.
«Пусть посмотрят!» — думал Фейд-Раута. Он втиснул в щит длинный клинок, но тот лишь беспомощно царапнул о примотанное к руке древко дротика.
Отчаяние охватило Фейд-Рауту. Он не мог даже и подумать, что дротики окажутся на руку рабу. Они прикрыли гладиатора словно щитом. Как он силен! Короткий клинок неотвратимо приближался, и Фейд-Раута подумал: «Пора, иначе гладиатор умрет на собственном клинке».
— Подонок! — выдохнул Фейд-Раута.
Повинуясь звукам этого слова, мускулы гладиатора расслабились на мгновение. Для Фейд-Рауты этого было довольно.
Гладиатор слегка приоткрылся, щель в защите оказалась достаточной для длинного клинка. Отравленное острие оставило на груди раба красную черту. Яд был смертельным. Раб отшатнулся.
«И пусть моя драгоценная семейка посмотрит, — думал Фейд-Раута, — пусть подумают они о рабе, что попытался обратить против меня нож, который он полагал отравленным. И пусть подумают над тем, почему на арене оказался гладиатор, способный на подобное. А потом запомнят, что не следует быть уверенным в том, что знаешь, какая из моих рук нанесет яд».
Фейд-Раута молча наблюдал, как замедляются движения раба. Они несли на себе печать нерешительности… и понимания. На лице его теперь четко и ясно для любого из зрителей было написано — смерть. Раб понял, что случилось и как. Яд оказался не на том клинке.
— Ты! — простонал умирающий.
Фейд-Раута отступил, чтобы не мешать смерти. Парализующее вещество, входящее в состав яда, еще не успело подействовать в полной мере, но уже заметно замедляло движения гладиатора.
Словно бы его натянули канатом, гладиатор пару раз неуверенно шагнул вперед, каждый шаг его был шаг единственный во всей его собственной вселенной. Он еще держал нож, но клинок подрагивал в его руке.
— Однажды… один… из нас… доберется… до тебя, — выдохнул он.
Горестная гримаса искривила его рот. Он сел на песок, рухнул, покатившись в сторону от Фейд-Рауты, и застыл лицом вниз.
В охватившем арену молчании Фейд-Раута подошел к простертому телу, носком повернул гладиатора лицом вверх, чтобы на галереях видели лицо, — ведь яд уже начинал дергать и выворачивать мускулы. Но из груди гладиатора торчал его собственный нож.
Несмотря на разочарование, Фейд-Раута почувствовал известное восхищение мужеством раба, сумевшего одолеть паралич и покончить с собой. А следом за восхищением пришло понимание: воина, лежащего перед ним, воистину следовало бояться.
Когда человек преодолевает человеческую природу на твоих глазах, — это ужасает.
Углубившись в эту мысль, Фейд-Раута не сразу заметил бушующие трибуны. Они приветствовали его с полным самозабвением.
Фейд-Раута повернулся, глянул вверх.
Кричали все, кроме барона, в глубокой задумчивости глядевшего на арену, взяв себя за подбородок. Граф и леди Фенринг молча смотрели на него, спрятав лица под улыбками.
Граф Фенринг обернулся к своей даме и промямлил:
— Ах-х-х-ум-м-м, перспективный, ум-м-м-м, молодой человек. Эх-м-м-м-ах, моя дорогая?