В жизни своей ей пришлось уже изведать все виды ожидания.
«Мы здесь уже больше двух лет, — подумала она, — и не следует надеяться, что попытка вырвать Арракис из рук губернатора Харконненов, мудирнахья, Твари Раббана, может принести успех раньше, чем еще через дважды столько же лет».
— Преподобная Мать!
За тяжелым покрывалом входа раздался голос Харах, по-прежнему остававшейся в доме Пола.
— Да, Харах.
Покрывала раздвинулись, и Харах скользнула внутрь. На ней были стойбищенские сандалии, красно-желтый халат, оставлявший руки открытыми до плеч. Расчесанные надвое черные волосы охватывали голову надкрыльями жука. Остроносое, хищное лицо хмурилось.
За Харах следовала Алия, дитя примерно двух лет от роду.
Завидев дочь, Джессика, как всегда, невольно отметила ее сходство с Полом в этом возрасте: тот же серьезный вопрошающий взгляд, те же темные волосы, твердый рот. Были и кое-какие отличия… в том числе и то, что делало Алию несносной, с точки зрения взрослых. Дитя, чуть побольше младенца, держалось со спокойствием и самообладанием, не соответствующим возрасту. Взрослых шокировало, когда она улыбалась тонкой игре слов, касающихся взаимоотношений между полами. Или когда в нетвердом еще лепете ее неокрепшей гортани вдруг улавливали лукавые замечания, которые ну никак не могли принадлежать двухлетке.
С преувеличенным вздохом Харах осела на подушки, хмурясь ребенку.
Девочка подошла к матери, уселась на подушки и обхватила ее руку. Контакт плоти вновь восстановил тот душевный контакт, который они испытывали с самого дня зарождения Алии. Здесь речь была не о мыслях, хотя это иногда случалось, когда Джессика преобразовывала яд для церемоний. Это было нечто куда более существенное — мгновенное ощущение контакта с другой живой искрой, острое, дурманящее чувство нервного контакта, эмоционально связывавшего их в единое целое.
Джессика приветствовала Харах тоном, подобавшим обращению к челядинке сына:
— Субакх ул кухар, Харах. Хорошо ли провела ночь?
С той же привычной вежливостью та отвечала:
— Субакх ум нар. Мне хорошо, — совершенно ровным голосом, потом вздохнула.
Джессика чувствовала оживление Алии.
— Гханима моего брата сердится на меня, — отвечала та полумладенческим голосом.
Джессика отметила слово, которым Алия назвала Харах, — гханима. С учетом всех тонкостей речи фрименов слово это значило: «нечто, приобретенное в битве», и с неким намеком, не используемое теперь по своему назначению. Например, для украшения… или как наконечник копья в качестве гири.
Харах нахмурилась вновь:
— Не пытайся одернуть меня, дитя, я знаю свое место.
— Что ты делала сейчас, Алия? — спросила Джессика.
Ответила Харах:
— Не только отказалась играть с другими, но и отправилась куда не следовало бы.
— Я спряталась за занавесками и следила за родами Субиэй, — сказала Алия, — у нее мальчик, он все кричал, кричал! Такие легкие! И когда он уже накричался…
— Она подошла, тронула его, — перебила Харах, — и он замолчал. Каждый знает, что фрименский младенец должен откричать свое дома, в стойбище, чтобы не выдать всех криком во время хаджры.
— Он уже накричался, — отозвалась Алия. — Я просто хотела прикоснуться к искорке его жизни. И все. А когда он почувствовал меня, то не захотел больше кричать.
— Люди опять будут говорить, — сказала Харах.
— А мальчик у Субиэй здоров? — спросила Джессика. Она видела, как обеспокоилась Харах, и недоумевала, в чем причины ее беспокойства.
— Здоровый, лучше не пожелаешь — ответила Харах, — Все знают, что Алия не причинила ему вреда. И они беспокоились не о том, что она к нему прикасалась. Он сразу обрадовался и затих. Их опять смутила… — Харах передернула плечами.
— Странность моей дочери, — закончила за нее Джессика. — Ведь она говорит о том, чего ей ни помнить, ни знать не положено?
— Ну откуда ей знать, какими были дети на Бела Тегейзе? — взорвалась Харах.
— Но он же просто похож! — отвечала Алия. — Мальчик Субиэй как две капли воды похож на сына Миты перед расставанием.
— Алия! — сказала Джессика. — Я же предупреждала тебя.
— Но, мама, я же видела… это же правда…
Джессика покачала головой, заметив признаки возбуждения на лице Харах. «Кого я родила? — подумала Джессика. — Дочь моя от рождения не только знала все, что и я сама… она знала больше — все, что знали Преподобные Матери в том уходящем в глубь времен коридоре внутри меня».
— И не только ее речи, — сказала Харах, — и эти ее упражнения: сядет, уставится в камень и шевелит одним только мускулом… у носа или на спине… на пальце или…
— Упражнения Дочерей Гессера, — сказала Джессика. — Ты знаешь это, Харах. Разве у моей дочери не может быть подобной наследственности?
— Преподобная Мать, ты знаешь, что для меня все это ничто, — отвечала Харах, — но люди есть люди, и они бормочут… Это опасно. Они говорят, что твоя дочь — демон, что дети отказываются с ней играть, что…
— У нее так мало общего с другими детьми, — отвечала Джессика. — Она не демон! Просто…
— Конечно, она не демон!
Джессика сама удивилась яду в тоне Харах, поглядела на Алию. Та, казалось, углубилась в раздумья… словно чего-то ждала. Джессика вновь обратилась к Харах.
— Я уважаю домочадцев моего сына, — сказала Джессика, почувствовав, как шелохнулась рядом с ней Алия, — говори прямо, что тебя беспокоит.
— Я не долго еще пробуду в доме твоего сына, — отвечала Харах, — я ждала так долго ради своих сыновей… той школы, которую они получат как сыновья Усула. Это немногое, что я могу им дать, раз всем известно, что я не разделяю ложе с твоим сыном.
И вновь Алия шевельнулась рядом с нею, теплая, полусонная.
— Ты была бы хорошей подругой моему сыну, — сказала Джессика и подумала про себя (эти думы не оставляли ее): «Подругой… не женою». Мысли Джессики устремились прямо к сердцевине событий, вечной теме для разговоров в стойбище, начавшихся, когда союз сына с Чени стал постоянным, — к его женитьбе.
«Я люблю Чени», — подумала Джессика и напомнила себе, что долг короля требует, чтобы даже любовь уступала место необходимости.
— Думаешь, я не знаю, что ты наметила для своего сына?
— Что ты имеешь в виду? — требовательным тоном спросила Джессика.
— Ты хочешь, чтобы все племена объединились под рукой Его, — сказала Харах.
— Разве это плохо?
— Это опасно… для него… и Алия — часть этой опасности.
Алия завозилась, усаживаясь поближе к матери, глаза ее теперь внимательно изучали Харах.
— Я следила за вами обеими, — сказала Харах, — когда вы рядом. Алия для меня родная плоть, ведь она сестра тому, кто мне словно брат. И я следила за ней и охраняла ее от самого младенчества, со времени раззии, когда мы укрылись здесь. Разве хоть один ребенок усвоил водную дисциплину раньше ее? И какой еще ребенок впервые заговорил такими словами: «Я люблю тебя, Харах!»?
Харах поглядела на Алию:
— Почему, ты думаешь, я терплю ее уколы? Я знаю, что они не со зла.
Алия подняла глаза на мать.
— Да, у меня достаточно разума, Преподобная, — сказала Харах. — И я могла стать сайидиной. И я понимаю, что видят мои глаза.
— Харах, — Джессика передернула плечами, — не знаю, что сказать тебе. — И удивилась себе самой: слова эти были истиной.
Алия распрямилась, расправила плечи. Джессика почувствовала, что ее ожидание кончилось, ею владела теперь смесь решимости и печали.
— Мы сделали ошибку, — сказала Алия. — Теперь Харах просто необходима нам.
— Все случилось во время обряда семени, — сказала Харах, — когда ты преобразовала Воду Жизни, Преподобная Мать, Алия была уже в твоем чреве.
— Нам необходима Харах, — отметила Джессика.
— Кто еще может успокоить людей, объяснить им, кто я? — спросила Алия.
— И что ты хочешь, чтобы она сделала? — сказала Джессика.
— Она все знает сама, — ответила Алия.
— Я скажу им всю правду, — проговорила Харах. Лицо ее вдруг постарело, оливковую кожу избороздили грустные морщины — ведьма, да и только! — Я скажу им, что Алия — девочка лишь по виду, что она никогда не была маленькой.
Алия покачала головой. Слезы показались на ее щеках. Волну печали, исходящую от девочки, Джессика ощутила, как собственную грусть.
— Я знаю: я просто урод! — прошептала Алия, горечь взрослой интонации, исходящей из почти младенческого рта, делала эти слова почти непереносимыми.
— Ты не урод! — отрезала Харах. — Кто осмелился сказать, что ты урод?
И снова Джессика удивилась про себя ярости в тоне Харах и симпатии к девочке. Она понимала, — Алия не ошиблась, Харах действительно нужна им. Племя поймет Харах, ее слова и эмоции, ведь было ясно — она любит Алию как собственную дочь.
— Ну, кто это говорил? — повторила Харах. Уголком Джессикиной абы Алия вытерла слезы.
А потом разгладила смявшуюся ткань и промокшее пятно.
— Значит, и тебе незачем говорить такие слова! — потребовала Харах.
— Да, Харах.
— А теперь, — сказала Харах, — можешь рассказать мне, что с тобой было, и я передам остальным. Рассказывай все.
Алия сглотнула, посмотрела на мать. Джессика кивнула.
— Однажды я проснулась, — начала Алия, — все было, как пробуждение ото сна, только перед этим я не засыпала, я это помнила. Было тепло и темно. И мне было страшно.
Слушая лепечущий детский голосок, Джессика вспоминала тот день, сумрак в громадной пещере.
— И когда я испугалась, — сказала Алия, — то решила бежать, но бежать было некуда… а потом я увидела искорку… ну не совсем увидела, если точно. Просто она была рядом со мной, и я ощущала ее чувства… она утешала меня, приговаривала, что все будет в порядке. Это была моя мать.
Харах потерла глаза, ободряюще улыбнулась Алие. Глаза фрименки по-дикарски поблескивали, она изо всех сил вслушивалась в слова.
А Джессика подумала: «Как можно знать мысли моей дочери… при ее невероятном опыте и воспитании?»