Гарни, запинаясь, произнес:
— Но… я…
— Ты думал, что воздаешь должное памяти Лето, — ответила она, — благодарю тебя за это.
— Миледи, — проговорил Гарни. Он уронил подбородок на грудь, сквозь стиснутые ресницы выступили слезы.
— Будем считать, что это просто недоразумение среди старых друзей, — сказала она. Пол слышал умиротворяющие, успокаивающие нотки в ее тоне. — Все кончилось, и хорошо, что больше не придется возвращаться к этой теме.
Гарни открыл увлажнившиеся глаза, поглядел на Джессику.
— Гарни Холлек, которого я знала, был адептом и клинка и музыки, — сказала Джессика, — и мне больше всего он нравился за бализетом. Разве не помнит Гарни Холлек, как, бывало, часами я наслаждалась его музыкой? Уцелел бализет, а, Гарни?
— Теперь у меня новый, — ответил Холлек, — привезенный с Чусука, неплохой инструмент, по звуку похож на работу Вароты, только подписи нет. Я думаю, его изготовил кто-нибудь из учеников Вароты… — он вдруг умолк. — Что мне сказать вам, миледи? Как я могу болтать здесь о…
— Это не болтовня, Гарни, — сказал Пол. Он стоял теперь рядом с матерью, лицом к лицу с Гарни. — Это не болтовня. Мы рады слышать тебя. И если можешь, сыграй, для нас это будет подарком. А битвы и планы могут подождать. В бой идти завтра, еще есть время.
— Мне… мне надо взять бализет, — пробормотал Холлек. — Я оставил его у входа. — Обойдя их обоих, он исчез за покрывалом.
Положив ладонь на руку матери, Пол почувствовал, что она дрожит.
— Все кончено, мать, — сказал он.
Не поворачивая головы, она искоса глянула на него:
— Кончено ли?
— И, конечно, Гарни…
— Гарни? Ах, да… — она опустила глаза.
Ковры зашуршали. Гарни вернулся с бализетом.
Опустив глаза, он принялся настраивать инструмент. Занавеси, ковры и подушки глушили звук, он становился интимным и тихим.
Пол подвел мать к подушкам, она села, прислонившись спиною к толстым коврам на стене. Вдруг он обратил внимание, как состарила ее пустыня, — эти иссушенные морщины, расходящиеся от ее глаз, покрытых голубой дымкой.
«Она устала, — подумал он, — нужно найти способ облегчить ее ношу».
Гарни взял аккорд.
Пол поглядел на него:
— Вот что… мне нужно кое-что сделать. Подождите меня здесь.
Гарни кивнул. Он словно был уже в невообразимой дали под чистым небом Каладана… и дальняя тучка на горизонте обещала разразиться дождем.
Пол заставил себя повернуться, раздвинув тяжелые занавеси, он вышел в боковой проход. Гарни позади затянул песню. На мгновение Пол остановился, внимая словам и далекой музыке:
Виноградник мой полон гурий,
Полногрудые передо мною,
И краснеет чаша вина,
Почему же мне снились битвы,
И стертые в пыль скалы,
И в пыли — мои следы?
Небеса распахнуты настежь,
Осыпают меня жемчугами,—
Не ленись, нагнись, подбери!
Почему мои мысли — о схватках
И о яде в литой чаше?
Почему я сегодня стар?
И пусть руки белые манят,
И пусть дразнят нагие груди,
Пусть сулят мне блаженство рая —
Мне сегодня — помнить о ранах…
И мне снились скитанья былые,
И был этот сон так тревожен.
Из-за угла впереди показался облаченный в бурнус курьер-фидайкин. Он отбросил капюшон на спину, завязки конденскостюма свисали на шею, он явно только что прибыл из пустыни.
Пол жестом приказал ему остановиться, выпустил из рук занавеси, прикрывавшие вход.
Мужчина склонился перед ним, сомкнув спереди руки, — так подобало приветствовать Преподобную Мать или сайидину обрядов. Он сказал:
— Муад'Диб, вожди начали собираться на совет.
— Так скоро?
— Те, которых Стилгар пригласил заранее, когда все еще считали… — он пожал плечами.
— Вижу, — Пол вновь оглянулся на слабый звук бализета, припоминая старую песню, которую почему-то захотела услышать его мать. Игривая, веселая мелодия странно контрастировала с грустными словами. — Скоро вместе с остальными сюда прибудет Стилгар. Проводи их к моей матери, она ждет их.
— Я подожду их здесь, Муад'Диб, — произнес вестник.
— Да… да, так и сделай.
Миновав остановившегося фримена, Пол направился в глубь пещеры, к месту, которое было в каждом стойбище возле котловины с водой. Там, между рытвинами с водой, содержали крохотного Шай-Хулуда, недоростка. Делатель, отделившийся от малых делателей, избегал воды: она была для него ядом. Их топили в воде, и это было величайшим секретом фрименов, — так они получали Воду Жизни, что объединяла их, — но яд, содержащийся в ней, могла преобразовать только Преподобная Мать.
Это решение Пол принял там, перед лицом матери, во время этой драмы. Ни в каком из вариантов будущего не видел он, что Гарни Холлек вдруг станет опасен. Будущее бурлящим серым облаком опутывало его, призрачный мир шествовал к бурной развязке.
«Я должен увидеть все, что скрывается за пеленой», — подумал он.
Тело его постепенно вырабатывало невосприимчивость к специи, и провидческие видения посещали его все реже и реже… становясь при этом все смутнее. Решение было очевидным.
«Придется утопить делателя. И проверим, не в самом ли деле я — Квизац Хадерач, мужчина, которому по силам выдержать испытание, что проходит каждая Преподобная Мать».
***
И случилось в третий год пустынной войны, что лежал Муад'Диб в глубинах Птичьей пещеры, в каменной келье под покрывалами кисва. Словно мертвый лежал он, поглотило его откровение, даруемое Водой Жизни, ядом, что дает жизнь, что унес Муад'Диба за пределы времен. Так стало правдой пророчество. Гласило оно: «Лисан-аль-Гаиб может быть сразу и жив и мертв».
Чени поднималась по пескам в предрассветной мгле к скалам, вдали затихал шум удалявшегося топтера, что принес ее с юга в котловину Хаббанья, а теперь упорхнул куда-то к дальнему укрытию. Вокруг нее, чуть поодаль, держалась охрана. Воины внимательно оглядывали скалы, выискивая опасность, и… она поняла это… давали ей, женщине Муад'Диба, матери его первенца, то, в чем она больше всего и нуждалась, — возможность побыть одной.
«Зачем он вдруг вызвал меня? — спрашивала она себя. — Ведь он только что велел мне оставаться на юге с маленьким Лето и Алией».
Подобрав одеяние, она легко вспрыгнула на скальный барьер, на ведущую вверх тропку, которую могли заметить лишь глаза живущих в пустыне. Под ногами шуршала галька, Чени легко перепархивала по неровной поверхности, ступая с привычной ловкостью.
Трудный подъем утомлял, напряжение сил прогоняло страх, который заронили в ее сердце молчание и отстраненность эскорта, и… ведь за ней прислали драгоценный для них топтер. В душе ее что-то подрагивало в предвкушении встречи с Пол-Муад'Дибом, ее Усулом! Пусть воинским кличем разносилось над всей пустыней: «Муад'Диб! Муад'Диб!» — она знала другого, его и звали иначе, нежного любовника, отца ее сына.
Сверху на скалах показалась фигура рослого мужчины, он махнул рукой, призывая поторопиться. Она ускорила шаг. Вокруг уже посвистывали дневные птицы, взмывали в небо. На востоке ширилась узкая ленточка света.
Фигура на скалах… человек этот был не из ее эскорта. Должно быть, Отейм, решила она, подметив движения и манеру держаться. Подойдя поближе, она разглядела широкое плоское лицо лейтенанта фидайкинов, капюшон его был откинут, фильтр свободно прикрывал лицо, как делают лишь ненадолго выходя в пустыню.
— Поспеши, — прошипел он, и тайной расщелиной они направились к замаскированному входу в пещеру. — Скоро рассветет, — прошептал он, открывая перед ней клапан входа, — Харконнены с отчаяния принялись патрулировать эти края. Сейчас нам нельзя рисковать.
Через узкий боковой вход они вступили в пещеру Птиц. Засветились шары. Отейм скользнул вперед, промолвил:
— Иди за мной. Живее.
Они торопились вниз: длинный коридор, еще одна дверь с клапаном, вновь коридор… за занавески, в комнату, что была альковом сайидины в те дни, когда эта пещера использовалась лишь для дневок, для отдыха. Теперь ее пол устилали ковры, на коврах — подушки; стенки занавешены шерстяными тканями с красным ястребом. Низкий полевой стол сбоку сплошь завален бумагами, исходящий от них аромат корицы выдавал место изготовления.
Прямо напротив входа сидела Преподобная Мать, совершенно одна. Она подняла голову, ушедший в себя взор повергал в трепет непосвященных.
Отейм сложил перед собой ладони и произнес:
— Я привез Чени. — Поклонившись, он вышел. «Как я скажу это Чени?» — подумала Джессика.
— Как мой внук? — спросила она.
«Вот и ритуальное приветствие, — подумала Чени, страх ее вернулся. — Где Муад'Диб? Почему он не вышел поздороваться?»
— Здоров и счастлив, о моя мать, — отвечала Чени, — я оставила их с Алией под опекой Харах.
«Моя мать, — подумала Джессика. — Да, она вправе приветствовать меня этими словами, ведь она родила мне внука».
— Я слыхала, из стойбища Коануа нам прислали в подарок ткани, — сказала Джессика.
— Красивые ткани, — отозвалась Чени.
— Алия просила мне что-нибудь передать?
— Нет. Но теперь стойбище успокаивается, люди примирились с нею, как с чудом.
«Что она тянет, — думала Чени, — раз за мною прислали топтер, значит, была срочная необходимость. Зачем тогда эта пустая вежливость?»
— Пусть из какого-нибудь куска сошьют одежду для маленького Лето.
— Как пожелаешь, мать моя, — сказала Чени. Опустив глаза, она спросила — Нет ли вестей о битвах? — Лицо она укрыла, чтобы Джессика не догадалась, что вопрос ее о Муад'Дибе.
— Новые победы, — ответила Джессика. — Раббан осторожно намекнул о перемирии. Его посланцы вернулись к нему… без своей воды. Он даже уменьшил налоги кое-где, в деревнях впадин. Но уже слишком поздно, люди поняли, что он пошел на это из страха перед нами.
— Да, все идет, как предвидел Муад'Диб, — сказала Чени. Поглядев на Джессику, она постаралась сдержать свои страхи. — «Я назвала его имя… но она никак не отреагировала. На этом гладком камне, который она зовет своим лицом, не прочесть ничего… но оно какое-то уж слишком застывшее. Почему она столь спокойна? Что случилось с моим Усулом?»