Манфорд нахмурился.
– Боюсь, однако, что ваш компаньон-тлейлакс чересчур глубоко поражен этим проклятием. Его мы не можем спасти – но можем помочь стать частью вашего испытания. Может, в конце концов вы достигнете просветления.
Эльчан закричал и попытался убежать, но двое фанатиков схватили его и потащили обратно к Манфорду и Анари. Мастер меча обнажила оружие и одним ударом отрубила искусственную левую руку в том месте пониже плеча, где проходил шов и плоть соединялась с искусственными нервными окончаниями. Эльчан закричал, глядя на руку, из которой вытекала питательная жидкость, выталкиваемая гидравликой. Из перерезанной артерии хлынула кровь.
Птолемей хотел прийти на помощь, но его удержали силой. Сердце его колотилось, трудно было дышать. Он заглянул в полные ужаса глаза друга, но лишь на мгновение: Эльчан упал и как будто потерял сознание.
– Теперь он по крайней мере умрет как человек, – произнес Манфорд. – Мозг человека свят.
– Мозг человека свят, – подхватили остальные, и Манфорд знаком велел всем выйти. Один из мастеров меча потащил за собой Птолемея, но Эльчана оставили лежать на полу лаборатории, очевидно, чтобы умер от потери крови. Происходящее походило на горячечный бред. Птолемей отказывался верить своим глазам.
Когда все вышли наружу, приверженцы Манфорда стали бросать в разбитые окна зажигательные бомбы. Начался пожар.
– Остановите их! – кричал Птолемей. – Выпустите Эльчана! Нельзя так поступать с человеком! Он мой друг…
– Он недостоин спасения, – заявил Манфорд и больше не обращал внимания на отчаянные мольбы ученого. Пламя взметнулось выше. Птолемей видел, как в одном из окон появился его друг и попытался выбраться, но батлерианцы бросились к нему с дубинами, и он, закрыв лицо руками, исчез внутри.
Пламя добралось до крыши, внутри вспыхнули питательные жидкости. По зданию пронеслась цепочка взрывов. Птолемей слышал жуткие крики своего друга.
– Остановите это! – Всхлипывая, он опустился на колени. Слезы лились по его лицу. Он обхватил голову дрожащими руками. – Пожалуйста, прекратите…
Манфорд удовлетворенно улыбался, лицо Айдахо ничего не выражало. Она схватила Птолемея за волосы, подняла его голову и заставила смотреть на то, как гибнет лаборатория.
– Мы сделали тебе подарок, – проговорил Манфорд, – и я верю, что ты примешь его и усвоишь урок. Позволь процитировать высказывание Эразма из его дневника, который я изучал. Для большинства эти слова слишком страшны, но ты должен его услышать. «Люди продолжают сражаться с нами, как неразумные дети, – пишет Эразм, – но наша техника превосходит их. Наша способность приспосабливаться и настойчивость всегда будут побеждать. Люди ничто… но, должен признать, они интересны».
Манфорд закрыл глаза, словно желая избавиться от перенесенного ужаса.
– Надеюсь, ты понял свою ошибку, Птолемей с Зенита. Мы будем молиться за тебя.
Лаборатория горела несколько часов, но к тому времени корабли батлерианцев уже улетели, оставив Птолемея смотреть на дымящиеся развалины и слушать рвущую сердце тишину. Манфорд Торондо и его соратники дождались, пока доктор Эльчан перестал кричать… а он кричал долго.
После пожара Птолемей осознал, что у него остались только знания и любознательность исследователя. Только этого варвары не сумели у него отобрать. Он сидел на поросшем травой холме словно в глубоком трансе и думал о дальнейших своих действиях. Постепенно у него сложился план, детальный план.
Птолемей распрямился, вытер покрасневшие глаза и постарался вернуться к реальности. Казалось, в одночасье рушились все законы мироздания, и Птолемею теперь приходилось пересматривать свое мировоззрение.
Он не смеет воззвать к единомышленникам, чтобы направить их негодование против батлерианцев. Он не станет рисковать ими, ведь эти варвары не пощадят никого. Нет, в его распоряжении мозг – его лучший инструмент, величайшее оружие.
Батлерианцы полагали, что раздавили его и уничтожили, они убили его друга, нанесли удар, но с Птолемеем не покончено. Манфорд не догадывался, какого врага себе сегодня нажил.
Подумайте о жизни человека. Мы животные, но от нас ожидают гораздо большего. Хотя честь призывает нас принимать альтруистические решения, но даже действия на благо других в конечном счете сводятся к эгоистическому интересу, как бы мы ни старались это скрыть.
Сестра Ингрид, к несчастью для себя, была не в меру любознательна.
Когда она училась у батлерианцев на Лампадасе, инструкторы хвалили ее за это – пока она не задавала нежелательного вопроса. Эта любознательность позволила ей успешно осваивать интересовавшие ее науки, например, химию и психологию человека, но учителя бранили ее за неуместное любопытство. Ингрид поняла, что слишком много времени уделяла второстепенным вопросам, в ущерб жесткому учебному плану.
По совету сестры Доротеи она попросилась в школу ордена сестер на Россаке – чтобы покинуть школу на Лампадасе, где уже начинала невыносимо скучать. Доротея объяснила, что в школе на Россаке будут развивать ее мозг.
В последнее время мысль о компьютерах, которые прячут где-то на Россаке порочные сестры, лишила Ингрид сна. Об этом шушукались послушницы; многих увлекло это волнующее предположение, но Ингрид была настроена скептически. Не было ни доказательств слухам, ни убедительных доводов в их защиту; сплетниц Ингрид не считала ни проницательными, ни умными: вряд ли они могли заметить то, что упустила она.
Тем не менее к такой страшной мысли следовало отнестись серьезно. Этому Ингрид научилась у Манфорда Торондо. На всякий случай она решила считать это правдивым, пока не убедится в противном. Если она сумеет найти доказательства, сестра Доротея поможет уничтожить мыслящие машины и очистить орден.
Когда она рассказала об этом, сестра Доротея тоже встревожилась.
– Попробую что-нибудь выяснить. С моего назначения на Салусу тут многое изменилось, но, надеюсь, Преподобная Мать не зашла так далеко.
Но Ингрид не собиралась прекращать свои изыскания и ждать, пока кто-нибудь другой найдет ответы. Она понимала, что, если Доротея будет задавать чересчур много вопросов и не тем людям, орден может еще глубже упрятать свои тайны.
Мыслящие машины – соблазн; одна-две сестры вполне могли найти неразумное оправдание применению компьютеров. В империи таких людей называли «апологетами машин». Но для Ингрид не было полутонов, она не знала сомнений: мыслящие машины, как бы их ни маскировали, подлежали уничтожению.
Город в утесе был велик, сложен и в основном пустынен. Она обыскивала районы, которые считались закрытыми и были помечены знаками, воспрещающими вход. Сестре положено следовать правилам, но еще она должна думать и находить ответы на свои вопросы.
И Ингрид спрашивала. Самым вероятным местом оставались засекреченные помещения, где хранились данные о рождениях.
В предрассветной тьме она миновала преграду, охранявшую крутую тропу ко входу в запретные пещеры. Она пробиралась наверх; ее глаза привыкли к полумраку, и она заметила, что этой дорогой часто пользуются.
Поднявшись намного выше мест, куда был открыт доступ послушницам и сестрам, она увидела впереди свет: кто-то спускался, освещая путь фонарем. Ингрид втиснулась в щель между двумя большими валунами и ждала, затаив дыхание.
Быстрым, но осторожным шагом мимо прошла женщина в белом одеянии колдуньи, и Ингрид узнала Кери Маркес. Сестра Доротея участвовала в исследованиях, которыми старая колдунья занималась на нижнем уровне джунглей. Ингрид удивилась: что делает эта старуха ночью наверху? Если учесть, что доступ в верхние пещеры под запретом, можно предположить, что это имеет отношение к генеалогическим записям.
Когда Кери исчезла в населенной части утеса, Ингрид с новыми силами продолжила подъем по крутой тропе. Внизу кипели жизнью джунгли, а наверху облака почти закрыли звезды. Ингрид осторожно осматривалась, изучая дорогу, валуны, пропасть, и пыталась понять, что делала здесь Кери.
Поднявшись на вершину утеса, она не увидела сестер, которые днем караулили здесь вход в пещеру: ее надежды оправдались, на ночь охранницы ушли. Вход в запретные туннели был темным и выглядел угрожающе.
Несколько минут Ингрид медлила, пытаясь решить, что делать. Через час рассвет, а у нее еще нет ответа. Вскоре в населенных частях пещерного города проснутся сестры, выйдут на тропу внизу, на балкон, в туннели.
И тут она услышала голоса: снизу по тропе одна за другой поднимались две сестры, лучи ручных фонариков освещали их фигуры. Если оставаться за камнями, они не увидят ее в темноте. Голоса их становились громче, фигуры то исчезали из виду, скрытые навесом наверху, то появлялись. Сердце Ингрид забилось чаще: она не могла придумать правдоподобного объяснения своему присутствию здесь. Но разве они могут догадаться о нем?
Она скрылась в полной темноте у ствола искривленного россакского кедра, а в следующий миг сестры, освещенные ярким огнем, подошли ко входу в пещеры. Одной из них оказалась сестра Валя. Кроме их разговора, Ингрид слышала только звуки джунглей внизу, в которые вторгались крики птиц в гнездах на утесе.
Ни о чем не подозревая, женщины с фонариками вошли в темную пещеру. После краткого колебания Ингрид двинулась следом, держась подальше от света. Шла она неслышно, так близко к ним, как только осмеливалась. На Лампадасе она часто ходила по ночам, прихватив с собой одну свечу – или вовсе без света.
Валя и ее спутница прошли по каменному коридору и свернули за угол, после чего главный коридор вновь погрузился в темноту. Ингрид пошла быстрее, чтобы не отстать, и увидела впереди свет фонариков, но мгновение спустя те повернули налево и исчезли, словно прошли сквозь стену.
Полная темнота в туннеле заставляла нервничать, но больше темноты Ингрид боялась разоблачения. В этих тайных ходах было что-то таинственное и зловещее. Дойдя до места, где повернули сестры, Ингрид стала всматриваться в поисках хоть намека на слабый свет, но видела только каменные стены.