Но на дворе был уже не 1938 год. Открытый отказ от выполнения своих обязательств в отношении Польши вызвал бы негодование в самой Англии. Министр иностранных дел лорд Галифакс в телефонном разговоре 3 сентября сказал: «Если премьер-министр появится там [в парламенте] без того, чтобы было сдержано обещание, данное Польше, то он может натолкнуться на единодушный взрыв негодования и кабинет будет свергнут».
Поэтому 2 сентября Гендерсон от имени английского правительства уже в ультимативной форме потребовал от Германии прекращения военных действий в Польше и отвода германских войск. Ультиматум гласил: «Наступление Германии на Польшу продолжается. Вследствие этого имею честь сообщить вам, что если сегодня до 11 часов по английскому времени правительству Е. В. в Лондоне не поступит удовлетворительный ответ, то, начиная с указанного часа, оба государства будут находиться в состоянии войны». Вслед за Англией так же поступила и Франция.
3 сентября Гендерсон и французский посол Кулондр пришли за ответом к Риббентропу. Тот сообщил им: «Германия отвергает ультиматум Англии и Франции и возлагает на их правительства ответственность за развязывание войны». Кулондр ответил: «В этих условиях я должен, по поручению моего правительства, напомнить вам в последний раз о тяжелой ответственности, падающей на германское правительство, начавшее военные действия против Польши без объявления войны и не уступившее настойчивой просьбе английского и французского правительств об отводе германских войск с польской территории. Я должен выполнить неприятную миссию и сообщить вам, что французское правительство, начиная с 17 часов сегодняшнего дня, в соответствии со своими обязательствами по отношению к Польше, считает себя в состоянии войны с Германией».
В тот же день лорд Галифакс передал представителю Германии ноту, в которой говорилось: «Сегодня в 9 часов утра посол его величества в Берлине уведомил по моему указанию германское правительство, что если сегодня, 3 сентября, до 11 часов по английскому летнему времени правительству его величества в Лондон не поступит удовлетворительного ответа от германского правительства, то начиная с указанного часа оба государства находятся в состоянии войны. Поскольку таких заверений не поступало, честь имею сообщить, что оба государства начиная с 11 часов 3 сентября находятся в состоянии войны».
Это же был вынужден повторить и Чемберлен, когда в тот же день выступал в палате общин. «Сегодня, – говорил он, – печальный день для всех нас, и особенно для меня. Все, для чего я трудился, все, на что я так надеялся, все, во что я верил в течение всей моей политической жизни, превратилось в руины».
Черчилль по этому поводу произнес очередную речь: «Мы не просто хотим отвоевать у Германии Данциг или освободить Польшу. Наша задача – спасти весь мир от эпидемии нацизма и защитить общечеловеческие ценности. Мы вступаем в войну не ради мирового господства, имперских амбиций или материальной выгоды. Мы не собираемся лишать жителей враждебных нам стран надежды на счастье и благополучие. В ходе нынешней войны мы будем бороться за незыблемость прав личности, за возрождение и утверждение человеческого достоинства». Теперь над ним уже никто не смеялся. А после окончания заседания Чемберлен предложил ему вновь занять должность Первого лорда Адмиралтейства.
Из мемуаров Гая Пенроуза Гибсона, «Впереди вражеский берег»[1].
Америка уже заявила, что это европейская война. «Нас это не касается». Россия подписала пакт с Германией. Остальные дружески настроенные державы сохраняли строгий нейтралитет. Было похоже, что Англии и Франции придется отдуваться за всех.
Я не был кадровым военным. В 1936 году я поступил в Королевские ВВС только для того, чтобы научиться летать. В апреле я собирался уйти с военной службы, чтобы стать летчиком-испытателем – это была хорошая работа, за которую недурно платили. Но Муссолини сломал все мои планы, когда вторгся в Албанию. А теперь Гитлер скомкал весь мой летний отпуск, причем, похоже, на много лет вперед.
Англия была не готова к войне, в этом никто не сомневался. Хотя Королевский Флот что-то лепетал о непроницаемой блокаде, которая через 6 месяцев поставит Германию на колени, хотя британский лев обзавелся крыльями, серьезно ли все это? Мы имели совсем немного бомбардировщиков, в основном «Веллингтоны» и «Хэмпдены», хорошо еще, что сохранились добрые старые «Уитли». Но ни один из них не мог нести достаточно много бомб, и лишь отдельные экипажи умели находить цели. Штурманское дело было поставлено из рук вон плохо. Большую часть истребительной авиации составляли «Гладиаторы» и «Харрикейны I». Эскадрильи «Спитфайров», «Тайфунов» и «Ланкастеров» пока что витали только в мечтах конструкторов.
У нас было совсем немного летных школ, да и те находились в пределах досягаемости германских бомбардировщиков. Имперская программа подготовки летчиков еще не была приведена в действие. Что же могло произойти вследствие этих проволочек? Не придется ли нам сражаться постоянно тающими силами, пока у нас вообще не останется ничего? Последние из пилотов с военным опытом, которые еще служили в Королевских ВВС, говорили, что средняя продолжительность жизни пилота бомбардировщика составляет 10 часов полета. В таком случае, у нас не было будущего. Что будет твориться в городах и на заводах, которые Германия начнет бомбить с первого дня войны? Мы не имели никакой серьезной ПВО. Этим летом один бригадный генерал пригласил меня на учения армейских зенитчиков, которые пытались сбивать беспилотные самолеты-мишени. Я согласился и в течение двух часов наблюдал, как армейские зенитчики выпускают сотни снарядов по маленькому биплану, который мотался взад и вперед у них над головами на высоте 5000 футов. Они стреляли просто отвратительно, и мишень не была даже поцарапана. Лишь когда она пошла на посадку, офицер управления не справился с ней, и мишень врезалась крылом в море. Тогда один из армейских офицеров, не скрывая гордости, заявил:
«И все-таки в конце концов мы ее прикончили!»
При этом он даже не покраснел, глядя в лицо офицеру ВВС, который должен был отремонтировать мишень для продолжения учений на следующий день.
Состояние армии было просто ужасным – почти нет танков, современного вооружения, нет подготовленного личного состава, хотя не армия была в том повинна. Да посмотрите на наших соотечественников! Они громко возмущались, когда мы летали над Лондоном, пытаясь научиться перехватывать ночные бомбардировщики. Они называли нас нахальными плейбоями! Вялая апатия и сытое благодушие вполне могли поставить Британскую империю на колени, если вообще не разнести ее на кусочки!
В 1936 году ВВС начали увеличиваться, но этот процесс шел мучительно медленно, и даже сегодня мы были ненамного сильнее, чем в 1938 году.
Мюнхен. Ну и зрелище! Но, может быть, Чемберлен все-таки был прав, кто знает? Единственное, в чем я уверен: слава богу, что мы не ввязались в войну в 1938 году.
А что можно сказать о нашем союзнике – Франции? В июле мы совершили полет в Марсель и обратно через Париж и Лион, чтобы «показать флаг». По пути мы посетили несколько аэродромов, но нигде не видели ни единого французского самолета. Куда же все они делись? Никто не знал. Похоже, что французское правительство не меньше нашего приложило руку к развалу обороноспособности своей страны.
После объявления войны Англией и Францией в войну с Германией вступили британские колонии и доминионы: Австралия, Новая Зеландия, Индия, Южно-Африканский Союз и Канада. Германия оказалась в состоянии войны с коалицией стран Британской империи, Францией и Польшей.
Однако фактически военные действия происходили только на территории Польши. А на Западном фронте шла так называемая «странная война», во время которой союзники[2] не вели никаких активных действий против немецкой армии.
Гитлер правильно оценил руководство Англии и Франции, когда заявил своим приближенным: «Хотя они и объявили нам войну… это не значит, что они будут воевать в действительности». Дальше формального объявления войны Германии дело еще долго не двигалось. Правительства Англии и Франции все еще рассчитывали, что Гитлер, разгромив Польшу, двинется на Советский Союз, а они полюбуются на долгожданную схватку коммунизма с фашизмом.
Между тем Гитлер времени зря не терял. Уже 5 сентября немецкие армии форсировали реку Нарев, заняли Польский коридор, вышли к Лодзи. Была захвачена промышленная Силезия, окружен Краков, а 8 сентября немецкие танки подошли к Варшаве. Когда оборона столицы была еще в самом разгаре, польское правительство эмигрировало в Румынию. Следом за ним отправились десятки тысяч беженцев. 17 сентября американский корреспондент У. Ширер написал в своем дневнике: «Весь день ехал из Берлина через Померанию и Коридор, чтобы добраться сюда. Дороги забиты колоннами германских моторизованных частей, возвращающихся из Польши… Взято 450 тыс. пленных, захвачено 1200 орудий, уничтожено либо захвачено 800 самолетов. Через 18 дней после начала войны не осталось ни одной целой польской дивизии или хотя бы бригады». 30 сентября сложил оружие гарнизон Варшавы, насчитывавший сто двадцать тысяч офицеров и солдат.
На то, чтобы захватить Польшу, Гитлеру понадобилось всего четыре недели.
Немцы понесли весьма небольшие потери в этой молниеносной кампании: около тринадцати тысяч убитыми и пропавшими без вести и тридцати тысяч ранеными.
Тактически эта короткая кампания имела выдающееся значение. Уже сама быстрота ее говорит об этом. Она не только явилась практической проверкой возможности нападать, быстро парализуя силы противника; всем, кто мог здраво судить о тактике, она показала, что в механизированной войне важнее быстрота, а не огневая мощь. Следовательно, цель нападения – не столько уничтожение, сколько внесение смятения в ряды неприятеля. Быстрота дала возможность немцам выполнить свои планы, и, напротив, отсутствие этой быстроты у поляков помешало им перестроить свои планы.