Вослед им неслась очередная «латина».
Осень 2014 – осень 2016. Красноярск
Евгений БабушкинКрасные белые
Наши с Татой прадеды зарезали друг друга за холмом, за холмом, где кончается земля.
Татиного прадеда, наверно, закопали целиком, а моего не целиком, а кое-как.
Ее был за белых, мой за красных, патроны кончились, ну вот и все, примерно так, нож в ухо.
Воевали годы, без новостей, дул этот резаный ветер, шел этот резаный дождь и приносили мертвых иногда.
Тем летом у белых не ели людей: поспели ягоды. А у нас тогда голодали, и прадеда – в суп. Пришел комиссар, надавал подзатыльников:
– Картошку – пополам. Или будет вариться вечность.
Это дед мой видел сам. Видел, как варили похоронник. Я и сам его умею, с курицей, конечно. В хороший похоронник добавляют бузины. Хороший похоронник варят с песней про победу. Про нашу, конечно.
Наутро прадедов проводили. Когда в поединке нет победителей, мы миримся на день и хороним рядом.
Дед тогда впервые видел белых. Убив красного, белый вышивает листик на мундире. Генерал их был как роща. Убив белого, красный вышивает звездочку. Комиссар наш был как небо.
На могиле прадеда поставили рожок, чтоб ветер дул. На могиле его врага бросили барабан, чтоб дождь бил.
Мы с Татой так и встретились, на соседних могилах. Я к своему пришел, она к своему, послушать музыку. Но барабан истлел, рожок украли, цветмет же.
Стояли незнакомые. Не знаю, как она, а я все думал, зачем воевали. Дед говорил так: белые были, чтоб было как было. Красные были, чтоб было как не было. Я за красных, конечно.
Звать ее, сказала, Татой, как пулю из пулемета. «Тата, нет ли выпить?» – спросил я, а Тата спросила, чего бы я хотел на своей могиле.
– Пусть посадят рябину и положат камень. А на камне высекут «Эти ягоды можно рвать».
– Рябину.
– Горькая.
– Облепиху.
– Колючая.
– Кизил.
– Капризный.
– Вишню.
– Черешню.
– Вишню.
– Иргу.
– Я люблю вишню.
– Но ты будешь мертв. Извини, конечно.
Вот раньше была работа: выковыривать мох из букв, драть лишайник с крестов, стричь кусты на холмиках. Теперь все заросло совсем. Кладбища становятся лесами, если их не подкармливать.
– Хорошо, что война кончилась.
Или что-то вроде этого кто-то из нас сказал.
Дед мой жив и все знает, но ничего не видит: белые сожгли его глаза. Показал ему Тату, ноздри у него вздулись и остались так. Тата почуяла и вздрогнула.
– Нет, – сказал дед, – женщин мы не убиваем. Или некому будет смеяться на наших похоронах. Дай сюда лицо. Никогда не трогал белой.
Наши с Татой правнуки тоже друг друга зарежут. Это правильно. Войну так просто не того. Не кончить.
Но вот что я сделаю прямо сейчас: брошу печатать, возьму ее за руку, пойдем сквозь чертов этот лес, без ножа, как нормальные, ну вот и все, примерно так, никому не предки, не потомки, никакого ветра и дождя, ничего такого, и будто вовсе все иначе, чем было и не было.
И, кстати, все-таки рябину.
Эдуард РусаковОктябрь, медовый месяц
«А прошлое кажется сном…»
Мой дедушка Василий Осипович не дожил до Великой Октябрьской социалистической революции совсем немного – он умер от чахотки (пардон, от туберкулеза) летом семнадцатого года, на Западном фронте, где служил ветеринарным фельдшером в кавалерийских войсках. А с бабушкой они познакомились в октябре девятьсот пятого года. Дедушку я, разумеется, не мог знать, а вот бабушку очень даже хорошо помню. Поэтому мой рассказ будет не о революции, а о любви.
Давно хотелось рассказать про юность моей бабушки. Хоть немного, хоть чуть-чуть, – кусочки, осколки, рассыпавшаяся мозаика чужого прошлого… Нет, не чужая, не чья-то, не ваша – моя любимая старая бабушка. Преклоняю колени, собираю осколки бережными руками, осторожно сдуваю пыль с пожелтевшего снимка, где гордый молодой усатый дедушка и бабушка рядом – юная, светловолосая, круглолицая, и глухой ворот белой блузки, и круглые часики на груди, на почти не видной серебряной цепочке…
«…За последние несколько лет, после завершения строительства Сибирской магистрали, наш город неузнаваемо преобразился в лучшую сторону. Население Кырска увеличилось до 50 тысяч, повсеместно возникли новые фабрики, магазины, в центре города воздвигнут прекраснейший собор и начинается строительство современнейшего мукомольного завода. Неумолимая цивилизация в силу железных фатальных законов…»
(Из статьи В. Немкова «Кырск и неумолимая цивилизация», «Сибирский альманах», 1904, стр. 57.)
– Оглохли вы все, что ли?! – страдальчески прохрипел Трофим Загадов, а потом вскрикнул, побледнел – и медленно осел на кафельный пол, прижимаясь к зеркальной стене. Из-под распахнутого атласного халата (райские птицы на пальмовых ветках) – голое дряблое тело, заросшее седыми волосами. Дверь в уборную оставалась приоткрытой.
– Доктора… скорее зовите доктора!..
– Что случилось, мой дорогой? – закричала, вбегая в ванную комнату, мадам Загадова (капот из лилового кашемира, папильотки, вытаращенные глаза молодящейся истерички). – Ах, бедняжка, ты такой бледный…
– Где Ольга? – тихо спросил страдающий Загадов, с отвращением глядя на жену. – Разбуди ее… пусть бежит за своим докторишкой…
– Что с тобой, милый?
– Дура!.. Геморрой… будто не знаешь…
«…а вчера завершилось возведение изысканной железной ограды вокруг шикарного особняка одного из богатейших кырских магнатов – купца Загадова. Как известно, особняк Загадова был построен в 1903 году модным московским архитектором А. Шюхтелем. Это тот самый Шюхтель, который проектировал в Москве особняк архимиллионера Прушинского. Архитектура оригинальнейшего кырского сооружения выдержана в новейшем стиле модерн. Запоминаются изысканные линии растительного орнамента. Кривизна железных решеток ограды и изгибы оконных переплетов соединяются в прихотливый болезненный узор. Неумолимая цивилизация в силу железных фатальных законов…» (Из репортажа Б. Боера, газета «Кырские ведомости», 1905, № 27.)
Моя юная бабушка сладко спала, по-детски обняв подушку руками, а часики тикали рядом, на комоде. Бабушке снилось то, о чем наяву мечталось: порывистый ее жених, молодой и усатый, капризно и требовательно вздергивающий плечом. А потом снился отец – неразборчивое детское видение: на берегу Енисея, рядом, вдвоем, рука в руке (маленькая – в большой), и поющий отец, и она слушает, замерев от восторга, и прекрасная песня переполняет детскую душу (а слова невозможно вспомнить даже во сне), и темная река с далеким синим берегом, и горы, и сосны, и лазурное небо…
«Мой отец был священник. Он умер, когда мне было восемь лет. Меня взял на воспитание купец Загадов. Я закончила епархиальное училище, жила у Загадова, обучала его сына арифметике и грамматике, а потом…» (Из автобиографии, которую моя бабушка писала в 1936 году, когда ее хотели уволить из школы, где она работала учительницей начальных классов. И уволили.)
– Тише… пожалуйста, тише. Васичка, не шуми. Разбудишь свою матушку.
– Матушка – это у попа супруга, – дрожащим от радости голосом пошутил мой дедушка. – А мать мою пушкой не разбудишь. Садись, Оля, садись… Лампу зажечь?
– Не надо, Вася. Я на минутку.
– А я уж думал, совсем сбежала от своего Змея Горыныча. Думал, навсегда пришла.
– Да нет, Вася, я по делу. Трофим Петрович просил, чтоб срочно пришел… у него опять… – смутилась, – ну, геморрой, что ли…
– И ты из-за этого так бежала? Вон, запыхалась вся…
– С ним ведь правда плохо. Весь белый… лежит, еле дышит.
– Я, вообще-то, ветеринар – коров лечу и лошадей.
– Ох, Вася!..
– Авось не помрет. А помрет, нам же лучше – скорей поженимся.
– Что ты, Вася, что ты?! Разве так можно? А если и впрямь?.. Ведь грех так говорить.
– Да шучу я, шучу. Беда мне с тобой, Оля. Ну, когда же мы будем вместе? Без попа никак не можешь? Непременно желаешь венчаться?
– Непременно. Ты уж меня прости, Вася… но иначе я не могу.
– Хорошо, моя милая. Пусть будет по-твоему. Ну, чего же ты плачешь? Все будет хорошо, девочка моя сладкая, умница моя, родная моя… все будет, как ты захочешь… как прикажешь…
И горячие пальцы сплетались во мраке, и трепетали мягкие девичьи губы, и кололи нежную шею жесткие усы… и звенел в ушах золотой венчальный звон…
«13 октября 1905 года рабочие кырских железнодорожных мастерских объявили о своем присоединении к Всероссийской политической стачке, не выдвигая при этом собственных требований…» («Хроника революционных событий 1905 года в Кырске».)
– Раба божия Ольга, согласна ли ты стать женой раба божия Василия?
– Да. Согласна.
– Раб божий Василий, а ты согласен ли взять в жены рабу Ольгу?
– Почему рабу? Почему?
– Отвечай: согласен?
– Да! Да! Да!
…Счастливые, молодые, нетерпеливые, рабы божии, влюбленные рабы… это ж надо – вопреки всем запретам!.. а где ваш приют, где ваше райское рабское гнездышко, подумали вы об этом?.. И огромная Соборная площадь, и яркое солнце, и снег, снег, первый, быстротающий снег, октябрь, медовый месяц, и звон, счастливый звон в ушах, золотой венчальный звон, звон, звон…
«Как стало известно из достовернейших источников, воспитанница купца Загадова некто Ольга М. вчера тайно обвенчалась с бедный ветеринаром неким Василием П. Это скандальное происшествие вызвало жестокий гнев «благородного» опекуна, который запер дерзкую ослушницу и держит ее под замком. Таковы их «нравы»! Однако мы надеемся, что несчастные влюбленные сломают все замки и порвут все цепи. Ибо не те времена! Крепостная эпоха давно миновала, и если «загадовы» до сих пор этого не осознали – тем хуже для них! Мы бесстрашно выставим на суд гласности все их купеческие замашки! Неумолимая цивилизация в силу железных фатальных законов…» (Из заметки Ю. Евграфова в газете «Утренняя кырская заря», 1905, № 31.)