В голове каскадом воспоминания всех моментов дешевой бравады. От сказанной лет в семнадцать фразы: «Я готов обменять все отпущенное мне время на двадцать четыре года Кобейна», – до высокопарной ереси в интервью вроде: «Все мои герои мертвы – о чем-то это да говорит». Или недавнее: «Все бездарности отчаянно хотят жить долго и счастливо, а у гениев на мысли о смерти просто нет времени». Кажется, будто с каждым таким пассажем судьба сначала ухмылялась, списывая все на юношеский максимализм, потом прищуривалась, читая эти интервью или следя за ночными загулами, алкоголем, наркотой и прочим дерьмом, а однажды просто махнула рукой. Лежи, чувачок, жди результаты анализов.
Пытаешься вспомнить о том, что мало кого и чего боялся. Пытаешься настроиться на философский лад. Думаешь, сколько было таких случаев. Гауди сбил трамвай, Бадди Холли погиб в авиакатастрофе, Эми Уайнхаус передознулась, и это еще события, далекие от тебя. А вот тот парень, суперуспешный финансист, который планировал на следующий день банк то ли покупать, то ли продавать, а вечером на снегоходе разбился. Как же его звали-то?.. Не вспоминается. Ничего не вспоминается, и ничто не успокаивает. Потому что все мысли только об одном.
Сука, ну почему я? Я не Гауди и уж точно не Эми Уайнхаус. Я что, больше других грешил или меньше всех замаливал? Вроде бы не подлец, не подонок. Не убивал, не крал, не кидал. Ну за что? Да, мудозвон. Но сколько нас таких? Может, просто потому, что дурак? Потому что курить собирался меньше, с травой завязать совсем, алкоголь и вредную еду ограничить, пойти наконец в бассейн, – все это с приставкой «не», разумеется.
Часы эти уродские опять делают «щ-щик», так громко, что даже подушка не спасает. А я думаю, как бы было хорошо, если бы в тот момент, когда «это» вот-вот должно было начаться (что «это», еще предстоит узнать), подошел бы кто-то и сказал: все, мужик, с этим, этим и этим завязывай. Ты уже на пороге. Как бы было здорово-то, а?
Внезапное выпадение в истерику сменяется столь же внезапной жалостью к себе. Это не успел сделать, то не успел сказать. Сколько времени было потрачено на нелепую, не имеющую теперь никакого значения ерунду. Думаю о дочери и о том, что скажут врачи, в смысле сколько осталось… и как потом это «сколько» правильно распределить. И вот уже в уголках глаз режет. Когда я в последний раз плакал? На похоронах матери? Я не помню, не помню.
Я не хочу. Да, у гениев нет времени на мысли о смерти. Да, я бездарность. Ничтожество, пустое место. Я боюсь смерти. Мне еще рано. Я отчаянно хочу жить. По-другому. Черт бы с ней, с этой литературой, с этим «ящиком», со всеми статусами и «местами в жизни». Я изменюсь. В конце концов, я хочу увидеть новые модели айфонов…
Я не такой уж безвольный. Может, это просто урок? Шанс понять, что до этого момента ничто не имело значения? Чтобы я опомнился. Женился на Оксане, развернулся на сто восемьдесят градусов. Сценарии стал писать о правильных людях и важных вещах. Детей еще родил в конце концов. Ведь в этом и есть настоящая жизнь, да? Такая, как у всех людей. Может, меня сейчас не убивают, просто мне место указывают?
В коридоре слышатся голоса, и минутная стрелка делает очередной шаг, а щека становится влажной, и все внутри обмякает, наполняется слабостью до такой степени, что у меня не хватает сил повернуться, когда со стороны двери раздается голос:
– А к вам посетитель.
Поворачиваюсь, вижу Макса. Он застывает на пороге, пристально смотрит на меня. Потом входит в палату, встает у окна, спиной ко мне, и достает сигарету. Глядя на его опущенные плечи, на сигарету, которую он катает между пальцами, я отчетливо понимаю, что он, единственный из всех, обладает информацией. Он, как обычно, успел со всеми перетереть, и вот стоит, думает, сообщить самому или оставить это врачам.
– Что они тебе сказали? – спрашивает он не оборачиваясь. – Ты можешь рассказать, как все было? – И прочее в таком духе, что оптимизма, конечно, не прибавляет.
На меня резко накатывает дикая усталость. Веки начинают дрожать, но нервы напряжены до предела, и в мозг постоянно поступает сигнал: главное – не уснуть. Главное – не потерять контроль. Уснешь – и случится все что угодно.
Макс делает круг по комнате, берет стул и садится напротив меня. Рассказывая детали сегодняшнего происшествия, ощущаю новый прилив паники. Быстренько сворачиваю разговор, задаю Максу какие-то нелепые и неуместные вопросы, кажется, о его детях, выслушиваю ответы. Он включается в нужных местах. И все это продолжается довольно долго. Лишенный смысла диалог, какой может быть только у постели больного. Живой человек рядом и монотонность беседы успокаивают меня. Настолько, что я даже успеваю восхититься выдержке Макса. Представил себя на месте друга умирающего. Я бы с ума сошел, сидя здесь, в месте, атмосфера которого угнетает даже суперздорового человека. Обливает липким страхом и заставляет украдкой смотреть на часы в надежде, что скоро можно будет встать и уйти. В мир живых.
Тревога делает еще одну попытку вернуться, но присутствие Макса, его монотонная речь обволакивают меня, наполняют голову туманом, а веки – тяжестью. Кажется, я пытаюсь что-то мямлить в ответ и даже вслушиваться в сказанное, но скоро проваливаюсь в серую рябь.
Просыпаюсь от громкого разговора. Первые секунды не успеваю сообразить, что происходит. Макс, уставившись в одну точку, не просто курит, а сжирает сигарету в четыре глубоких затяжки. Медсестра увлеченно болтает по мобильному, смеется. Заметив мое пробуждение, сворачивает разговор, подлетает ко мне:
– Вы как?
– Не знаю, может, вы расскажете, как я? Врачи были?
– Были. Анализы у вас не просто хорошие, а великолепные. Сердце, кровь – марафон можно бегать. – Говоря это, она непрерывно оборачивается на Макса.
– Как это? – Действительность на глазах обретает краски.
– Вот так. Они пришли во-от с таким ворохом бумаг. – Макс разводит руки в стороны, показывая объем. – Минут тридцать про тебя рассказывали.
– И чего это было-то?
– Не понятно. Скорее всего, паническая атака. У тебя ведь раньше такого не было, насколько я знаю.
– Не было, – уверенно отвечаю я.
– Врачи грешат на переутомление. Недостаток сна, алкоголь, отсутствие режима, а в целом вы в хорошей форме, – вступает медсестра.
Я с сомнением хмыкаю. Дожидаюсь, пока она выйдет за дверь, и этак нарочито молодцевато говорю:
– Ну раз все так счастливо закончилось, предлагаю это отметить. Макс, дай мою рубашку!
– Мудило, – цедит Максим.
– Почему это? – вопросительно поднимаю я брови.
– По кочану.
– Действительно, давай куда-нибудь поедем! Мне жутко есть хочется.
– Давай никуда не поедем. – Макс настроен необычайно решительно. – Ты сейчас со мной к врачу.
– К какому еще врачу? – не врубаюсь я.
– К психиатру.
– Ой, Макс, давай из меня только психа делать не будем!
– Ты и так псих, чего его делать-то? Одевайся, я уже договорился, нас ждут.
– Макс, хорош! – Встаю, срываю рубашку со спинки стула, на котором он сидит. – Никуда я не поеду. У меня, может, стресс.
– Не может. – Макс категорично рубит рукой воздух. – Вов, давай так: либо ты со мной сейчас к врачу, либо мы с этой минуты перестаем общаться. Я больше не за тебя. Теперь ты сам за себя.
– А чего ты так бычишь-то сразу? – пытаюсь перевести разговор в шуточный формат, но это не получается.
– Жду тебя внизу ровно десять минут, потом уезжаю, – и Макс выходит из палаты.
Я вижу сверху, как он курит в открытое окно авто. Мы оба знаем, что я не спущусь и не поеду ни к какому врачу. У меня просто не хватит смелости. Докурив, Макс поднимает стекло и картинно, «с буксом» срывается с места. У меня невероятно постыдное ощущение собственной трусости, и при этом дико жалко себя. Хочется расплакаться. Вот так, на ровном месте.
Приходит эсэмэс:
«Владимир, добрый день. Вы помните, что у нас сегодня встреча с заказчиком в его офисе, в 16? Адрес я вам прислал фотографией. Ваня. «Сказка менеджмент».
И дальше вложение с фотографией и электронным факсимиле: «Сказка менеджмент». Дальше будет интереснее».
«Не хотелось бы интереснее», – думаю я.
Кафка менеджмент
В переговорной семь человек. Три представителя страховой корпорации, двое из нанятого заказчиком «креативного агентства» и две ассистентки, трудно сказать, чьи. Передо мной презентация агентства «Сказка менеджмент», которое меня рекрутировало на эту встречу. Название написано так хитроумно, сплетенными вместе русскими и латинскими буквами, что я читаю его как «Кафка менеджмент», хотя, может быть, так и задумано.
Все присутствующие выглядят как в американских сериалах, которые они смотрят ночами. Девушки-корпораты в белых блузках и черных юбках-карандашах, как в сериале «Madman», мальчики-«креативщики» всклокоченные, с нарочито наркоманской поволокой в глазах и в бесформенной одежде, как в «Breaking Bad». Всё вместе это выглядит как массовка к сериалу «Универ». То ли потому, что героини «Madman» никогда не носили в офисе туфли на высокой, как у стриптизерш, платформе, то ли потому, что от «креативщиков» слишком сильно пахнет потом. Только секретарши выглядят уместно, как настоящие секретарши. Непонимание происходящего столь явно написано на их лицах, что, кажется, их просто здесь забыли после предыдущего совещания.
Еще все безумно асексуальны. Это можно объяснить тем, что герои сериалов изредка трахаются в кадре, тогда как наши герои только смотрят на трахающихся, отчего у них вырабатывается дикий комплекс неполноценности, типа: я никогда не буду так же круто выглядеть в этой позе, как Дон Дрейпер.
У каждого из присутствующих по два-три девайса: айфон, айпад и макинтошевский ноутбук. Девайсы непрерывно пикают, бикают, тренькают и вибрируют, отчего пространство становится похожим на конвейер, в котором один аппарат сообщает другому о передаче эстафеты. Это и вправду конвейер. По производству громадного ничего.