– Ты простишь ее?
– Прощу? Не знаю. – Я пытаюсь обдумать ответ. Вспоминаю наш последний разговор с Оксаной, немедленно испытав мутную, похмельную головную боль. – Кто я такой, чтобы прощать или не прощать? В конце концов все это началось из-за меня. Я в этой истории точка отсчета. Он же играл не в меня, а в того, кем меня в идеале хотели бы видеть. Оксана, бывшая жена, друзья, коллеги, издатели. Он был супер-Богдановым, идеальным Богдановым…
– Но у него же внутри ничего нет. Он пустой, понимаешь?
– Как выяснилось, это мало кого волнует. Могу переиначить ответ: не слишком-то и я «полный».
– Прекрати.
В кармане вибрирует мобильный.
– Да, Макс, – отвечаю. – Сейчас? Адрес пришли.
– Куда ты собрался? – испуганно смотрит на меня Катя.
– Макс нашел квартиру двойника.
– В каком смысле? Он же…
– Его настоящую квартиру. Я выезжаю.
Она удерживает меня в дверях, собирается что-то сказать, потом передумывает, сжимает мое запястье:
– Знаешь, мне кажется, я поняла бы сразу, окажись на твоем месте другой, но…
– Понимаю. Ты тогда оставила мне свой номер на пачке сигарет. Это единственный номер, который у меня с собой в ментовке оказался. Телефон-то у Оксаны был. А номеров на память я не помню, увы. – Улыбаюсь. – Спроси меня об этом. При случае.
Макс открывает дверь и с ходу увлекает меня за собой. По дороге успеваю заметить двух ментов, угрюмо дымящих в прихожей, и молодого врача, что-то торопливо пишущего за столом на кухне.
– Какого черта здесь происходит? – спрашиваю Макса. – Менты, врачи какие-то?
– Сейчас объясню, – отвечает он, когда мы заходим в комнату.
Но объяснений, собственно говоря, уже не требуется.
Мы садимся в углу на продавленный диван. Кроме него в комнате только стоящий на полу телевизор и куча дисков. Шторы плотно задернуты, в луче солнечного света, пробивающегося между ними, реет пыль. Судя по запаху, здесь давно не живут.
– Не пугайся. – Он встает, щелкает выключателем.
Мутная лампочка без абажура высвечивает стены, увешенные моими фотографиями разных лет. Каждая стена посвящена одному году. Я встаю и принимаюсь разглядывать фотографии. Это вырезки из журналов, распечатки из интернета, тексты интервью. На одних много пометок, сделанных красной ручкой, на других текст замазан черным маркером (видимо, лирический герой был внутренне со мной не согласен). Куча фотографий отдельных частей тела в крупном разрешении, в основном – мое лицо с разными выражениями и постановка рук, в эфире. На дисках у телевизора мои программы, каждый тщательно пронумерован: дата, хронометраж, тема, гости.
На двери комнаты висят два одинаковых селфи из инстаграма, увеличенного размера. Я, стоя перед зеркалом, щелкаю себя на камеру телефона. На мне черная футболка и джинсы, а на заднем плане Жора, Миша и металлический писсуар, из которого торчит бутылка шампанского и табличка с наддписью от руки «НЕ ССЫ!». Это селфи сделано мной прошлым летом на веранде «Джипси». Подойдя ближе, я понимаю, что второе селфи – его. В той же позе, в той же одежде. В том же месте. С теми же друзьями. Только позади нет бутылки. Между нами нет никаких внешних различий. Мы смотримся в ту же точку одного и того же зеркала с интервалом в несколько месяцев. Мы в самом деле, как говорится, одно лицо.
Смотрю на Макса, тот выразительно молчит. В комнату заходит мент, говорит:
– Мы его увозим.
– Кого? – вскидываюсь я.
– Это без тебя, – отрубает Макс, вскакивает с дивана и бросается в прихожую. Я за ним. Успеваю заметить лишь, как два санитара выводят нечто сгорбленное, с копной седых всклокоченных волос. Хочу продраться поближе, но Макс с ментом хватают меня за руки и не отпускают до того момента, пока санитары не сядут в лифт.
– Кто это был?! Блядь, ты можешь мне объяснить, кто это был? Кого вы увезли?! – У меня начинается приступ панической атаки.
Я вдруг ощущаю в квартире нестерпимую вонь, какая бывает на вокзалах, в местах ночевки бомжей.
– Чувствуешь? – вожу носом. – Откуда такой мерзкий запах? Чувствуешь?
– Оттуда, – Макс указывает на дверь второй комнаты, которую я сразу не заметил.
В комнате кромешная темнота, стены обиты черной поглощающей тканью, вроде той, что используется на звукозаписывающих студиях.
– Это студия «Эбби Роуд», что ли? Он тут диск записывал? – зажимаю я нос, борясь с диким приступом тошноты.
– Этот человек сидел здесь. – Макс заходит в комнату и моментально растворяется в темноте. – Двойник его к батарее наручниками приковал. – Макс чем-то глухо позвякивает, добавляет еще какие-то комментарии, но я уже ничего не слышу. В ушах начинает звенеть одна нота, и я думаю: «Как бы не отключиться, как бы мне здесь не вырубиться».
– Спокойно, спокойно, слышишь? – Макс трясет меня за плечи. – Скоро все узнаем.
– Что мы ЕЩЕ, мать твою, узнаем?!
Мент встает к входной двери, чтобы я не вырвался из квартиры.
– Сядь, – Макс толкает меня на стул, – воду держи. Пей. Еще пей. – Он не дает мне встать, пока я, давясь, не высасываю пол-литровую бутылку «Эвиан». – Есть еще одна… вещь… пошли отсюда!
У подъезда две полицейских машины и карета «скорой».
– Залезай! – Макс дергает на себя дверцу «скорой».
– Вам не сюда, – говорит высунувшийся из салона врач.
– Нам минут пять поговорить… – Макс делает заискивающее лицо. – Это близкий родственник.
– Минут пять? – Врач выходит из машины, недоверчиво смотрит на него. – Ну если ровно пять… И вы там без самодеятельности только, поняли?
– Давай! – Макс толкает меня в салон и захлопывает дверцу снаружи.
Лицо девушки, сидящей на носилках, кажется сшитым из двух половинок. Одна похожа на кусок теста, только синего, – так все отекло. Вторая – без следов побоев, обездвиженная, с немигающим глазом и запекшейся кровью на губе. Волосы, слипшиеся от пота в колтуны, как у нечесаной афганской борзой. И запах. Омерзительный запах гниющей плоти. Как там, наверху. Увидь я ее при других обстоятельствах – не узнал бы. Или не поверил бы, что это она. Но все последнее время научило меня тому, что только самое невообразимое, самое невозможное, кажущееся галлюцинацией или расстройством психики – и есть реальность.
– Ты живая, – выдавливаю я.
По щеке Жанны, той, где нет кровоподтека, катится слеза.
– Ты живая, – говорю и бессильно опускаюсь рядом с ней на носилки.
Сидим молча минут десять. Слышно только, как жужжит, ударяясь о стекло, залетевшая в салон муха.
– Как ты? – голос хриплый, будто не мой совсем.
– Он… он убьет меня, – шепчет Жанна, будто сама с собой разговаривает.
– Это ты уже проходила. Кстати, как вы это устроили? Там… в отеле…
– Грим…
– Долго репетировала роль убиенной?
– Так… – Она пожимает плечами. – Тренировались.
– Это он придумал? – Жанна отрицательно мотает головой. – А если бы ты… А если бы я понял, что ты притворяешься?
– Никто бы не понял в твоем состоянии. В психологии это называется аффект.
«И кто бы мог представить, – думаю я, – все это время косить под неопытную, глупую сучку, а по итогу оказаться практически судмедэкспертом». Меня накрывает приступ животной злобы. Я сжимаю руками поручни кресла, чтобы не залепить ей прямого в ухо. Видимо, Жанна это чувствует. Сидит вполоборота, не поворачиваясь ко мне лицом. Спина напряженная, пальцами вцепилась в колени.
– Зачем вы Оксану убили? Она же не понимала ни черта.
– Поняла.
– Чего ты врешь?! Какой теперь в этом смысл? Ты ее из ревности убила, так ведь?
– Не я. В тот день, когда ты из гостиницы сбежал. Он ее у гостиницы встретил в то утро, рядом с твоей машиной. Предложил к ней домой заехать, за забытым ноутбуком. А она его про какой-то вокзал спрашивала, я точно теперь не вспомню. В общем, вычислила она его. Ну и…
– То есть сколько-то месяцев не «вычисляла», а в тот день вычислила?
– Не было у них никаких месяцев. Он с ней несколько раз поужинал, один раз после ужина они поехали к ней домой. Но что-то там пошло не так, и он свалил, забыв компьютер. Потом три дня ходил как ошпаренный, «лишь бы она его не открыла, лишь бы она его не открыла». Предлагал мне к ней съездить, забрать ноутбук, якобы «меня Володя попросил», но я не поехала, а потом…
– А потом Оксану грохнули, а тебя на цепь посадили. Это он тебе так за ноутбук отомстил?
– Практически. Потом ему стало не хватать телевизора, издателей, твоих друзей, твоих читателей. В какой-то момент стали нужны твои женщины, потом твой ребенок. Ему все время казалось, что ты все еще можешь изменить, поэтому забрать нужно было все до конца. Он начал сходить с ума, решил с твоей бывшей воссоединиться. Я сказала ему, что очень опасно…
– Сходить с ума?! – ору я. – Господи, что ты несешь? Что ты несешь?! То есть с самого начала он был нормальным, а потом стал сходить с ума? Вы же оба ебанутые маньяки, только вас не лечить надо, а валить сразу!
– Что тут у вас? – открывается дверь, и в салоне появляется голова врача. – Вы ее бьете, что ли?
– Не бью. Простите, дайте мне еще пять минут.
– Дайте ему еще время! – Из-за спины врача видно Макса. – Я вас очень прошу.
– Ладно. Только не орите так громко. Люди же мимо ходят! – Врач закрывает дверь.
– Я не думала, что он псих. – Жанна наконец поворачивается ко мне. Побои делят лицо на две части, как маску «Мистера двуличия» или как там злодея в «Бэтмене» звали? – Сначала мне казалось, что он просто аферист. Милый обаятельный аферист. А потом… еще до того как он к твоей бывшей подкатил… в ту ночь. Да, точно, после того как он Оксану убил… тогда все ясно стало.
– Где ты его нашла? Хотя какое теперь это все…
– Он появился месяцев шесть или семь назад. Конец февраля – начало марта… Точно, начало марта. Мимозу только начали продавать. И снег везде, как пломбир тающий. Грязно-серый пломбир. Я вылезаю из машины перед офисом и ногой прямо в этот вонючий, талый сугроб. Чуть ли не по колено. И телефон туда же. Матерюсь страшно, а тут