С некоторым удивлением он пошел дальше, отодвинул еще одну перегородку – и тут перед ним предстал грозный хозяин замка с занесенным мечом. «Что скажешь в этот миг между жизнью и смертью?» – вопросил он. Монах, нисколько не испугавшись столь странного приветствия, не стал терять времени. Нырнув под руку Масамунэ, он крепко обхватил его за талию и хорошенько встряхнул. Ошеломленный повелитель северо-восточной Японии воскликнул: «Опасные шутки ты шутишь!» «Ох уж эта ваша гордыня!» – отвечал монах, ослабляя мертвую хватку.
В те давние времена подобные встречи между воинственными даймё и дзэнскими монахами, которые таким образом как бы подвергались тесту на понимание сути Дзэн и усвоение практики Дхьяны, случались довольно часто. Люди, избравшие своей профессией войну, должны были быть готовы встретить смерть в любой момент, даже в предположительно мирной повседневной жизни, а для этого требовалась не схоластическая, но вполне объективная практическая подготовка. Им не нужны были ни философия, ни религия сами по себе – только практическое руководство, безусловно годное для любой ситуации. Дзэн – вот в чем они нуждались.
Уэсуги Кэнсин всерьез приобщился к учению Дзэн под руководством мастера Эки-о. Как-то раз он присутствовал на проповеди, в которой Эки-о толковал знаменитый ответ Бодхидхармы: «Я не знаю». Усвоив кое-что из теории Дзэн, Кэнсин решил испытать монаха. Переодевшись в платье рядового самурая, он скромно ожидал удобного случая, чтобы обратиться к проповеднику, как вдруг тот повернулся и спросил: «Ваша светлость! Что же означают слова Дарумы “Я не знаю”?» Кэнсин был застигнут врасплох и не знал, что ответить. Тогда Эки-о продолжал: «Ваша светлость! Отчего же вы не хотите ответить сегодня на мой вопрос, если по любому поводу так бойко высказываетесь об учении Дзэн?» Пристыженный Кэнсин оставил свою спесь и начал глубоко изучать доктрину Дзэн под руководством мастера. Наставляя князя, Эки-о любил повторять: «Если хочешь по-настоящему освоить Дзэн, ты должен отбросить все помыслы о жизни и погрузиться в пучину смерти».
Впоследствии Кэнсин оставил своим вассалам такое завещание: «Кто держится за жизнь – погибает, кто преодолевает смерть – живет. Главное – это дух-разум. Проникни взором в глубины духа, овладей им – и ты поймешь: есть в тебе нечто превыше жизни и смерти, что в воде не тонет и в огне не горит. Сам я познал прозрение и достиг самадхи, поэтому знаю, что говорю. Кто не решается покончить счеты с жизнью и принять смерть, не достоин звания самурая».
Сингэн также обращался к проблеме смерти применительно к Дзэн в своем «Уложении»: «Оказывайте должное почтение богам и Будде. Когда помыслы ваши будут в согласии с натурой Будды, вы обретете невиданное доселе могущество. Если преобладание ваше над другими порождено злыми помыслами, вас ждет разоблачение – вы обречены. Далее, посвятите себя изучению Дзэн. Нет иных секретов в Дзэн, нежели серьезное осмысление вопроса жизни и смерти».
Приведенные эпизоды и цитаты позволяют безошибочно судить о наличии глубокой внутренней связи между учением Дзэн и жизнью средневекового воина. О том же говорит и поведение самих дзэнских мастеров, которые подчас превращали смерть чуть ли не в спорт.
Наставником Такэда Сингэна в занятиях Дзэн был Кайсэн, настоятель монастыря Эрин-дзи в провинции Каи. После смерти князя в апреле 1582 г. обитель была осаждена войсками Ода Нобунаги за отказ выдать могущественному противнику Сингэна его врагов, укрывшихся в стенах монастыря. Штурмующие вынудили монахов во главе с Кайсэном занять последний рубеж обороны на верхнем ярусе главной надвратной башни. Нобунага приказал сжечь упрямцев заживо, предав огню всю деревянную башню. Монахи, скрестив ноги, спокойно уселись в небольшом зале перед ликом Будды. Настоятель в последний раз сотворил молитвы по заведенному обряду и прочел проповедь, закончив ее словами: «Ныне мы с вами окружены языками пламени. Как будете вы в этот решительный момент вращать Колесо Дхармы?» Каждый из присутствовавших пояснил, как он понимает задачу. В заключение, прежде чем все познали огненное самадхи, настоятель выразил свою точку зрения в стихах:
Нет нужды для покойных, мирных раздумий
удаляться туда, где горы и воды.
Если помыслы благостно безмятежны,
нам прохладу и свежесть подарит пламя.
Япония XVI в. изобилует великолепными образцами человеческих характеров. В плане политическом и социальном страна была буквально разорвана на куски. Феодалы вели бесконечные междоусобные войны, народ испытывал страшную нужду и лишения. Однако смертельная борьба за военное и политическое господство способствовала не только предельному напряжению всех человеческих сил, но и всемерной закалке духа самураев. Мужественность почиталась за основное достоинство в самых различных областях жизни.
Можно сказать, что большинство добродетелей, из которых и сложился кодекс Бусидо, окончательно оформились именно в тот период. Такэда Сингэн и его извечный соперник Уэсуги Кэнсин были весьма типичными представителями самурайской знати. Оба они отличались личной храбростью и никогда не отступали перед лицом смерти; оба были мудрыми, дальновидными и предусмотрительными правителями как в дни войны, так и в дни мира; оба нисколько не были похожи на грубых и невежественных вояк, отличаясь обширными познаниями в литературе и глубокой религиозностью.
Любопытно, что оба властителя были также верными проводниками учения Будды. Мирское имя Сингэна было Харунобу, а Кэнсина – Тэрутора, но в историю они вошли под своими церковными именами. И тот и другой в юности проходили обучение в буддийских монастырях, а в зрелом возрасте, сбрив волосы на голове, приняли звание нюдо. Кэнсин к тому же был вегетарианцем и соблюдал обет безбрачия.
Как и другие деятели японской культуры, они любили природу, увлекались сочинением стихов на японском и китайском языках. Вот, к примеру, одно из стихотворений, сложенных Кэнсином во время очередного похода:
Морозный, бодрящий осенний воздух
окутал воинов на бивуаке.
Спускается ночь, и в сияньи лунном
перелетные гуси тянутся клином.
В притихших водах залива Нота
отразились темные горы Эттю.
Этот дивный вид в сиянии лунном
тихой радостью наполняет сердце.
Те, кто дорог нам, должно быть, сегодня
под луною тоже грустят в разлуке…
Сингэн в умении чувствовать и понимать природу нисколько не уступал своему конкуренту из Этиго. Однажды князь отправился в паломничество, решив посетить отдаленный храм, славившийся чудотворным изваянием буддийского божества Фудо Мёо (санскр. Ачала). Настоятель расположенного неподалеку монастыря пригласил даймё заглянуть в его обитель на обратном пути. Сингэн поначалу отклонил предложение, сославшись на то, что занят подготовкой к новому походу, и добавил, что непременно наведается в монастырь, когда вернется с победой. Однако настоятель – тот самый преподобный Кайсэн, который позволил потом воинам Ода Нобунаги сжечь себя заживо, – упорствовал в просьбе: «Вишни только зацвели, и я приготовил для вас удобное местечко, откуда так хорошо любоваться вешней красой. Надеюсь, вы сумеете оценить всю прелесть цветов».
Сингэн поневоле согласился: «Негоже мне отворачиваться от цветущей вишни – придется откликнуться на приглашение Кайсэна». В предвкушении удовольствия от созерцания прекрасных цветов и возвышенной беседы с настоятелем князь сложил пятистишие-вака:
Как бы я тосковал
по вишням в морозном убранстве,
не заехав к тебе!
Может быть, год спустя весною
занесет всю обитель снегом…
Любовь к цветам вишни можно назвать второй натурой японцев. Предание гласит, что в эпоху Токугава некая узница в башне замка Коисикава ожидала казни на исходе зимы. Каждый день она смотрела в окно, надеясь увидеть, как расцветают вишни. Когда ей огласили приговор, единственным ее предсмертным желанием было дождаться первых цветов, прежде чем она навсегда покинет этот мир. Тюремщик был человеком великодушным, понимающим фурю и согласился исполнить последнюю волю осужденной. В радостном расположении духа встретила она смерть, а вишни в тех краях нарекли в ее честь «Асацума».
То бескорыстное наслаждение, что черпали в Природе даже посреди военных бурь Такэда Сингэн и Уэсуги Кэнсин, и определяется понятием «фурю». Люди, лишенные фурю, считались в Японии абсолютно чуждыми культуре. Чувство это имеет не только эстетическое, но также и религиозное значение. Возможно, сходное мироощущение породило в среде образованных японцев различных сословий, званий и родов деятельности обычай слагать в предсмертный час стихотворение на японском или китайском языке. Японцев с юных лет приучали выкраивать хотя бы краткие минуты досуга, чтобы отвлечься от суетных треволнений и забот.
Смерть – дело нешуточное, приковывающее все помыслы человека, но японцы, приобщенные к культурной традиции, полагают, что обязаны превозмочь ужас и взглянуть на смерть объективно. Обычай оставлять после себя прощальную песнь, который, правда, не всегда строго соблюдался даже во времена феодализма, был введен в обиход, по-видимому, в эпоху Камакура дзэнскими монахами, а затем нашел последователей среди мирян. Прежде чем навсегда отойти в нирвану, Будда собрал вокруг себя учеников и дал им последние наставления. Этот факт, вероятно, и послужил стимулом для китайских буддистов, в особенности Дзэн (Чань) – буддистов, которые предпочли вместо наставлений ученикам говорить на прощанье о своем отношении к жизни.
Предсмертные слова Такэда Сингэна были цитатой из дзэнской классики: «Она большей частью предоставлена своему естественному телесному совершенству, и нет ей особой нужды прибегать к румянам и пудре, чтобы выглядеть прекрасной». Здесь речь идет об абсолютном совершенстве Действительности, из которой все мы происходим, в которую все вернемся и в которой все обретаемся. Мир множества превращений исчезает и вновь появляется, а то, что за ним сокрыто, неизменно в своей безупречной красоте.