Некоторые художники намеренно создают картины, окутанные флером таинственности. В сущности, чем меньше улавливает зритель, тем лучше. Мазки, линии, тоновое наложение – с помощью этих средств можно передать любой объект, произвольно взятый из окружающей нас действительности – будь то птицы, горы, люди или цветы. Художники такого типа мало заботятся о том, как воспринимаются их произведения. Разумеется, это крайность. Ведь если каждый по-своему будет судить о сочетании линий, мазков и цвета на картине, подчас делая выводы противоположные тому, что имел в виду автор, то к чему же вообще браться за кисть. Однако художник может возразить: главное, чтобы был понят дух произведения. Японские художники прежде всего стремятся передать тот глубинный, внутренний импульс, который вдохновил их на создание произведения. Порою они и сами не знают, как это сделать. Они лишь издают восклицание или окунают кисть в тушь. Это может и не считаться искусством, ибо в действиях художника нет ничего «искусственного». Или же это чрезвычайно примитивное искусство. Но вправе ли мы давать такие оценки? Как бы далеко ни завела нас цивилизация, которая по самой сути своей искусственна, мы всегда в глубине души стремимся к безыскусности – в ней конечная цель и смысл усилий каждого художника. И какое же богатейшее искусство бывает скрыто под излюбленной японскими мастерами личиной безыскусности! Наполненное богатым содержанием, несущее суггестивное начало и совершенное в безыскусной простоте. Таким путем воспроизвести дух Вечного Одиночества и призваны рисунки тушью суми-э или трехстишия хайку.
В эстетике Басё идею Вечного Одиночества передает дух фуга (или, иначе, фурю). Фуга буквально означает «изящество», «утонченность», подразумевая очищение и улучшение жизни, – конечно, не в современном понимании, связанном с повышением уровня жизни. Имеется в виду бесхитростное наслаждение жизнью, стремление к атмосфере саби и ваби, а не к материальному комфорту и острым ощущениям. Жизнь по законам фуга находит добрых друзей в цветах и птицах, в камнях и реках, в дожде и луне. Басё в предисловии к одному из своих лирических дневников «Записки из заплечной котомки» («Ои-но кобуми», 1691) ставит себя в один ряд с такими художниками, как Сайгё, Соги, Сэссю и Рикю. Все они были «фурабо», то есть «фанатиками» в своей неисчерпаемой любви к Природе. Вот о чем он пишет в дневнике: «В моей телесной оболочке из сотни костей и девяти отверстий обитает существо, которое назвал я как-то “Фурабо – Монах «Марля на ветру»”. В самом деле, вспомните, с какой легкостью ветер разрывает и треплет марлю. Существо это долгое время увлекалось сложением шуточных стихов кёку и, наконец, решило посвятить им всю жизнь. Порой, однако, это занятие надоедало человеку, и он подумывал о том, чтобы все бросить, порой же он делал большие успехи и мнил себя выше прочих поэтов. Сердце его обуревали противоречия, искусство лишило его покоя. Одно время человек стремился занять прочное положение в жизни, но поэзия не позволила ему этого; попытался он также заняться науками, чтобы изгнать невежество из умов, но по той же причине намерению его не суждено было осуществиться. В конце концов ему, неумелому и бесталанному, осталось в жизни одно – то, что присутствует и в вака Сайгё, и в рэнга Соги, и в картинах Сэссю, и в чайной церемонии Рикю.
Роднит все эти виды искусств дух фуга – кто следует ему, приемлет Природу, как она есть, и умеет сдружиться с четырьмя временами года. Ничего другого не видит художник, кроме цветов, ни о чем ином не думает он, кроме как о луне. Если человек видит не одни лишь цветы, он подобен варвару. Если в глубине души помышляет он не о луне, значит, он ничем не лучше птиц и зверей. Говорю вам: преодолейте варварство, отриньте низменную звериную сущность, следуйте Природе, вернитесь к Природе!»
Глава седьмаяРикю и другие мастера чайной церемонии
Полагаю, что в этой книге не лишним будет краткий очерк о жизни Сэн-но Рикю. Он был основоположником того ритуала чайной церемонии, что сохранился в Японии до наших дней, и каждый мастер получает аттестат и лицензию на преподавание из рук потомков Рикю. Возможно, сегодня чайная церемония не столь точно воссоздает ту духовность, что наполняла старых мастеров, и в ней уже не столь сильно влияние Дзэн-буддизма, как было во времена Рикю. Но ведь перемены неизбежны.
Сэн-но Рикю (1518–1591) родился в семье богатого купца из города Сакаи. В ту пору Сакаи, расположенный в провинции Идзуми, был крупнейшим морским портом, куда прибывали корабли из многих стран Азии. В купеческой среде процветал культ чая – в чайной церемонии они находили отдохновение от суетных забот повседневности. Богатые купцы из Сакаи обзаводились великолепной чайной утварью, большей частью заморского производства. По всей вероятности, пристрастие мастеров чайной церемонии к редкостным произведениям искусства унаследовано от купцов из Сакаи, которые в свою очередь восприняли тенденции эстетизма от придворной знати сёгуна Асикага Ёсимасы. Чуть позже мы познакомимся с некоторыми эпизодами из истории чайной церемонии, которые наглядно свидетельствуют о необычайном тяготении к изысканной утвари как самих мастеров, так и их покровителей – владетельных феодалов всех рангов. Они готовы были платить чудовищные суммы за какую-нибудь уникальную чашку или чайницу, а обладатели таких драгоценных изделий становились объектом жгучей зависти даймё, купцов и знатоков искусства.
Рикю начал обучаться ритуалу чайной церемонии очень рано и уже к пятидесяти годам был признан одним из лучших мастеров Японии. Сам император Оогимати дал ему буддийское имя Рикю, под которым прославленный маэстро и вошел в историю.
Объединитель Японии Ода Нобунага усиленно насаждал культ чая и оказывал Рикю всемерное покровительство. Его преемник Тоётоми Хидэёси, преуспевший в деле окончательной военной и политической централизации японских княжеств, после смерти Нобунаги также обратил внимание на Рикю. За службу при дворе в качестве мастера чайной церемонии Рикю получал от всесильного кампаку годичное содержание в три тысячи коку риса. Даже в бесчисленных походах против непокорных феодалов мастер обязан был сопровождать Хидэёси. В бурную эпоху бесконечных междоусобиц чайная церемония была популярнейшим способом времяпрепровождения самурайской знати в часы досуга, и многие не желали оставить любимого занятия даже под бременем военных забот. Зачастую «чайные вечера» служили лишь камуфляжем для политических переговоров, и, надо полагать, немало важных решений было принято полководцами за чашкой чая в крошечной хижине площадью четыре с половиной татами. Рикю, вероятно, был тайным и безмолвным участником подобных встреч. Ему вполне подходила такая роль.
Рикю изучал Дзэн в Дайтоку-дзи, одном из монастырей «Пяти Гор» в Киото. Он прекрасно знал, что дух ваби, к которому он приобщился через чайную церемонию, проистекает из Дзэн и что без дзэнской практики невозможно постичь истинную сущность искусства. Конечно, в реальной жизни Рикю был достаточно далек от идеала ваби – он никогда не жил в бедности, имел солидное состояние и пользовался влиянием в сфере политики, но при этом, как человек огромного творческого дарования, в глубине души неизменно тянулся к подлинному ваби. Судьба, однако, распорядилась по-своему: Рикю невольно оказался втянут в водоворот политических интриг и по каким-то не вполне понятным причинам навлек на себя гнев деспотичного канцлера. Хидэёси приказал мастеру покончить жизнь самоубийством. Обычно в оправдание этого сурового приказа историки приводят довольно легковесные мотивировки, однако можно предположить, что истинные причины немилости Хидэёси кроются в подводных политических течениях.
В год смерти Рикю исполнилось семьдесят. Получив послание с приказом совершить сэппуку, мастер удалился в свою комнату, в последний раз неторопливо приготовил и выпил чаю, а затем сложил прощальные стихи на китайском и японском языках. Его прощальная песнь на китайском звучала так:
Прожито целых семьдесят лет —
Ха! Что тревожиться по пустякам!
Нынче же я готов поразить
Будд, патриархов священным мечом!
Японское же пятистишие гласило:
Над собою занес
меч старинный, наследие предков,
что хранил столько лет.
Наконец-то и мой час пробил —
славный меч к небесам вздымаю!..
Двадцать восьмого числа второго лунного месяца девятнадцатого года Тэнсё (1591) трагической смертью завершился блестящий жизненный путь Сэн-но Рикю, посвященный усовершенствованию чайной церемонии и внедрению культа ваби.
Некоторое дополнительное представление о личности Рикю могут дать поучительные истории из его биографии (к которым порой примешивается изрядная толика вымысла).
* Однажды Хидэёси услышал, что в саду у Рикю распустились чудесные цветы вьюнка, и передал мастеру, что желает самолично лицезреть цветение. Когда на следующее утро Хидэёси зашел в сад перед домом Рикю, то не увидел ни единого цветущего вьюнка. Это показалось канцлеру странным, но он смолчал. Направившись к чайному павильону, Хидэёси переступил порог – и что же! Перед ним в вазе красовался одинокий и оттого еще более прекрасный вьюнок.
* Как-то раз, намереваясь подшутить над Рикю, Хидэёси поставил перед ним золотой тазик со свежей водой, положил веточку сливы и предложил создать из этого композицию. Ни минуты не колеблясь, Рикю взял веточку, оборвал с нее цветы и бросил их в тазик. Лепестки и бутоны, отраженные в золоте, образовали изумительную икэбану.
* Как-то в весенний день Рикю случилось развлекать Хидэёси у себя в усадьбе. Могущественного канцлера провели в крошечную комнатушку площадью не более шести квадратных футов. Собравшись войти, Хидэёси вдруг заметил над дверью огромную ветвь цветущей сакуры, которая свисала из прикрепленной к потолку зала вазы. Нежные бело-розовые цветы пробивались и внутрь комнатушки. Хидэёси, который при всей своей любви к строгой чайной церемонии в глубине души не мог побороть тяги к роскоши и пышному убранству, был очень доволен. Долго еще стоял он у дверей, созерцая великолепные соцветия на вишневой ветви.