Спустя некоторое время бамбуковая ваза перешла в руки токугавского вельможи даймё Фумаи, большого любителя чайной церемонии, обладавшего тонким вкусом и глубоким пониманием саби. Однажды, когда ваза была выставлена в чайном павильоне на тяною, кто-то из свиты даймё заметил, что из трещины в бамбуке сочится вода, и предложил сделать цилиндрическую подставку. Но даймё не согласился, возразив: «Ведь фурю этой бамбуковой вазы как раз и заключается в трещине, в том, что она протекает…»
* Имя художника Кано Танъю (1602–1674), я полагаю, хорошо известно любителям японского искусства. О нем стоит упомянуть и в связи с чайной церемонией, к которой Танъю был весьма неравнодушен. Он изучал тяною под руководством Сотана, внука Рикю, выдающегося мастера и ценителя ваби, возможно, даже сумевшего кое в чем превзойти деда. Танъю начал посещать занятия у Сотана с ранних лет – ему было чуть более двадцати. Увидев белую ширму в новом чайном павильоне Сотана, он предложил украсить ее росписью, но мастер и слышать ничего не хотел, полагая, что у его юного ученика недостаточно опыта для такой работы. Танъю не настаивал.
Некоторое время спустя Танъю явился к наставнику в неурочное время и не застал Сотана дома. Ширма в павильоне по-прежнему сияла девственной белизной. Художник решил, что сама судьба предоставляет ему возможность осуществить давний замысел, и принялся за работу. Поначалу он внимательно оглядел ширму, прикидывая, какой сюжет будет здесь наиболее уместен, и остановился на «Восьми мудрецах в бамбуковой роще». Наконец кисть коснулась бумаги, и дело пошло. Вот уж на фоне деревьев в горах проступили фигуры всех восьми мудрецов – картина близилась к завершению, но тут с веранды донеслись шаги. Танъю понял, что вернулся хозяин, и заторопился – он не хотел, чтобы его застали «на месте преступления». Между тем шаги звучали все ближе, а один из мудрецов на картине все еще оставался без рук. Танъю впопыхах кое-как пририсовал бедняге руки и поспешил удалиться. Когда Сотан вошел в комнату, он был поражен, увидев столь совершенное творение искусства, вышедшее из-под кисти молодого живописца. Мастер и не предполагал в скромном ученике таких талантов. Однако, изучив картину повнимательнее, он заметил, что у одного из персонажей почему-то перепутаны руки – левая с правой стороны, а правая с левой. Сотан ничего не сказал о своем открытии, и картина осталась в том виде, в каком была первоначально исполнена.
Впоследствии, когда слава Танъю, великого художника и любимца сёгуна Токугава Иэясу, распространилась по всей стране, та старая ширма с картиной, где были перепутаны руки, привлекла особое внимание любителей живописи.
Танъю принадлежала чайница-катацуки, прозванная «Танэмура», – предмет восхищения и зависти всех поклонников чайного ритуала. Художник необычайно дорожил своей катацуки и берег ее как зеницу ока. Большой пожар 1657 г. уничтожил дом Танъю вместе со всем его содержимым. Одному из слуг было приказано любой ценой спасти чайницу, но, когда огонь заполыхал в полную мощь и крыша грозила вот-вот рухнуть, малый швырнул драгоценный сосуд подальше и бросился наутек. Чудом чайница уцелела, и случайный посыльный из Киото подобрал ее на обочине дороги после пожара. По возвращении в Киото посыльный продал находку купцу, торговавшему произведениями искусства. Градоначальник Макино Тикасигэ, узнав знаменитую чайницу «Танэмура», выкупил ее и оставил у себя.
Через некоторое время Тикасигэ пригласил Танъю в гости на чашку чая. В разговоре он как бы невзначай обмолвился о пропавшей чайнице. Танъю попросил даже не упоминать больше о погибшем сокровище – так больно ему слышать само название «Танэмура». Тогда хозяин велел принести злополучную чайницу и невинно сказал: «Вот дубликат вашей “Танэмуры”». В приливе радости Танъю не знал, как выразить обуревавшие его чувства. Градоначальник любезно согласился отдать катацуки за ту же цену, которую ему пришлось уплатить купцу, но с условием, что в благодарность за это Танъю нарисует для него двенадцать видов Фудзи. Разумеется, Танъю согласился, но задача была непростая, и художнику пришлось потратить на ее выполнение немало сил. Зато серия Танъю «12 видов Фудзи» явилась общепризнанным шедевром школы Кано.
Ничто так не выявляет влияние Дзэн-буддизма на традиционную японскую эстетику, как анализ основных принципов строительства чайного павильона, или чайного домика, предназначенного для проведения известной нам церемонии тяною. Правила чайной церемонии никогда не были записаны в каком-то нормативном своде – они формировались в течение веков благодаря неустанному радению поколений, искушенных в своем деле мастеров. Их духовная дисциплина позволяла облекать присущую всем японцам любовь к природе в строгие формы, соответствующие дзэнской философии, морали и художественной практике. Тот, кто знает все о чайной церемонии – ее истории, теории, практике, духовной основе и моральном воздействии на окружающих, – может сказать о себе, что он постиг тайну японской национальной психологии.
Итак, представим себе чайный павильон при храме Дайтоку-дзи, который считается центром культуры чайной церемонии. В конце тропинки, выложенной из плоских камней, стоит маленькая скромная хижина под соломенной кровлей. Вместо двери – невысокий, узкий проем в стене, через который можно проникнуть внутрь, только избавившись от всего лишнего, в частности оставив за порогом два меча, непременный атрибут служилого самурая в средние века.
Внутри мы найдем слабо освещенную комнатку площадью около десяти квадратных футов. Потолок неровный как по высоте, так и по фактуре материала. Опорные столбы – это обыкновенные неструганые бревна. Постепенно комнатушка становится как бы светлее, глаза привыкают к полумраку, и мы замечаем в нише-токонома старинный свиток-какэмоно или написанную тушью картину-суми-э. Курильница с ароматическими смолами струит благоухание. Душистый дымок успокаивает нервы. В цветочной вазе всего один цветок, вовсе не поражающий великолепием и пышностью, например белая лилия, что цветет в лесу под сенью утеса в окружении хмурых сосен. Скромный цветок, само воплощение красоты, привлекает внимание всех немногочисленных гостей, приглашенных на чашку чая, чтобы вместе ненадолго отрешиться от докучных мирских забот.
Мы сидим и слушаем бульканье кипящей воды в чайнике, помещенном на железный треножник, что стоит в квадратном отверстии утопленного в земляном полу очага. Шум кипящей воды здесь не похож на то обычное бульканье, что издает большой чайник на сильном огне, и не случайно ценители чайной церемонии приравнивают этот звук к пению ветра в ветвях сосен. Здесь человек может ощутить себя отшельником в горной хижине, где лишь белые облака да ветер в соснах делят с ним одиночество.
Беседуя в такой обстановке с друзьями о картине-суми-э или о каком-либо необычном предмете чайной утвари, человек воспаряет духом над трудностями повседневной жизни. Воин забывает на время о сражениях, коммерсант избавляется от навязчивой идеи погони за деньгами. Право же, это кое-что значит – найти в мире бурь и гроз, суетных увлечений и страстей укромный уголок, где ты можешь забыть о прозе жизни и заглянуть в вечность.
Читатель может сказать, что нет ничего особенного в том, чтобы выпить чашку чая; что японцы придают слишком большое значение житейским мелочам, забывая о куда более серьезных вещах. Но что бы вы ни думали по этому поводу, мастера чайной церемонии и прочих дзэнских искусств будут продолжать заниматься своим делом, убежденные в непреходящей ценности принципов Дзэн, в незыблемости законов ваби и саби.
В заключение приведу эпизод из биографии Дзёсю (Чжао Чжоу, 778–897), чаньского мастера, знавшего толк в чаепитии.
Однажды Дзёсю спросил монаха, пришедшего навестить наставника: «Ты здесь уже бывал?» Тот ответил: «Нет, Учитель». «Выпей чашку чая», – сказал Дзёсю. Спустя некоторое время к нему зашел другой монах и в ответ на тот же вопрос подтвердил: «Да, Учитель». – «Что ж, выпей чашку чая», – снова сказал Дзёсю.
Провизор монастыря поинтересовался: «О Учитель, почему вы одинаково приняли обоих монахов, хотя один из них ранее уже бывал у вас, а другой нет?» «Выпейте чашку чая», – ответствовал Дзёсю.
Когда Бокудзю (Му Чжоу), другой чаньский мастер, узнал об этом разговоре, он спросил монаха, вернувшегося от Дзёсю, что имел в виду Учитель. «Ничего, он просто чудил», – сказал монах. «Бедный Дзёсю, он и не знает, что ты вылил на него ковш грязи», – заметил Бокудзю и наградил монаха затрещиной. Обернувшись к одному из своих молодых учеников, он снова задал вопрос: «А ты что думаешь о Дзёсю?» Ученик начал отвешивать почтительные поклоны, за что также получил затрещину.
Монах, навещавший Дзёсю, спросил злополучного ученика: «Почему твой наставник тебя ударил?» Тот ответил: «Если бы он не был моим наставником, он бы меня не ударил».
В конце концов выпить чашку чая тоже не так уж просто – последствия могут быть довольно серьезные.
Глава восьмаяДзэн-буддизм и любовь японцев к природе
Я часто думаю о том, что своей любовью к природе японцы обязаны прежде всего горе Фудзи, горделиво возносящей свой белоснежный купол над главным островом архипелага. Когда бы я ни проходил по тракту Токайдо мимо подножья горы, каждый раз я останавливался, если, разумеется, погода тому благоприятствовала, чтобы вдоволь полюбоваться несравненной красотой вершины, которая, по словам токугавского поэта Исикавы Дзёдзана (1583–1672), «перевернутым веером белым вздымается ввысь к небесам». Чувство, которое пробуждает в нас Фудзи, не похоже на эстетическое наслаждение от созерцания художественного совершенства. От нее веет духовной чистотой, она влечет к возвышенным помыслам.
Ямабэ Акахито, один из величайших поэтов VIII в., воспел Фудзи в бессмертных стихах, вошедших в антологию «Собрание мириадов листьев» («Манъёсю»):
Я на берег морской
вышел к бухте, что Того зовется,
И увидел вдали