Среди адептов Дзэн широко известна притча о мастере по имени Кёсэй. Однажды в дождливый день Кёсэй спросил оказавшегося поблизости монаха: «Что за шум там, за дверью?» Монах ответил: «Это стучат дождевые капли, Учитель». Ответ был честный, и мастер прекрасно это понимал, но сказал так:
«Дух человеческий пребывает в вечном смятении и заблуждении. Все ищут причины во внешнем, не зная, где обрести себя». Суждение непростое. Если то, что шумит за дверью, нельзя назвать дождем, то что же это? Что значит «искать причины во внешнем» и не разбираться в собственной душе? Сэттё дает свой комментарий:
В зале нет никого —
только слышится шум дождя.
Даже мастер, и тот
без ответа оставил вопрос.
Отношение американских трансценденталистов к природе, без сомнения, содержит в себе мистическое начало, хотя дзэнские мастера в своих озарениях заходят гораздо дальше, так что понять их порой становится невозможно. Но оставим на время разговор о дожде и попытаемся вникнуть в суть учения Дзэн.
Глава девятаяЧеловек как часть природы
Чтобы понять традиции японской культуры во всех ее проявлениях, включая сюда и пресловутую любовь японцев к природе, необходимо проникнуть в загадочные глубины Дзэн-буддизма. Без какого-то, пусть даже весьма элементарного, представления о сущности Дзэн невозможно судить об особенностях японского национального характера. Из этого, конечно, не следует, что один лишь Дзэн явился определяющим фактором в формировании специфических свойств японской нации и культуры в целом. Просто узнав кое-что о Дзэн, можно с большей компетентностью судить о различных гранях духовной жизни народа.
Значение Дзэн сознательно или бессознательно признают все – и ученые, и толпа. Первые применяют Дзэн в аналитической и критической деятельности, вторые живут соответствующей жизнью, получают наслаждение от сказок и преданий, истоки которых восходят к этому учению.
Зарубежные авторы, пишущие о Японии, единодушно признают факт активного влияния Дзэн-буддизма на становление японской культуры, японского национального характера. Так, покойный сэр Чарльз Элиот, не дождавшийся выхода в свет своей замечательной книги «Японский буддизм», пишет: «Дзэн играл важнейшую роль в художественной, интеллектуальной и даже политической жизни стран Дальнего Востока. В известном смысле из него выкристаллизовался японский характер, но в то же время он был и способом проявления этого характера. Никакая другая разновидность буддизма не была столь японской по духу». Не случайно Элиот отмечает, что Дзэн служит способом проявления национального характера. Ведь в действительности Дзэн-буддизм зародился в Китае около полутора тысяч лет назад и только в эпоху Поздняя Сун, то есть в начале XIII в., попал на Японские острова. Соответственно, история существования Дзэн в Японии не столь обширна по срокам, как история Чань в Китае, однако само учение как в этическом, так и в эстетическом аспектах идеально отвечало духовным запросам японцев, почему и проникло в жизнь народа гораздо глубже и шире, чем это произошло в Китае. Таким образом, вывод, сделанный Элиотом, никак нельзя считать преувеличением.
Другой талантливый английский японовед сэр Джордж Б. Сэнсом в монографии «Япония. Краткая история культуры» приводит такое наблюдение: «Влияние школы Дзэн на Японию было настолько всепроницающим и всеобъемлющим, что оно и составило самую суть этой замечательной культуры. Проследить многочисленные ответвления Дзэн в различных проявлениях мысли и чувства, в искусстве, литературе, в быту означало бы написать со всей возможной скрупулезностью наиболее сложную и наиболее захватывающую главу о духовной истории страны». Хотя позже я еще предложу свою критику работы Сэнсома в вопросе об отношении японцев к природе, с данным его обобщением трудно не согласиться.
Какие же характерные особенности отличают Дзэн от прочих проявлений буддизма? Их необходимо четко выделить, прежде чем мы перейдем к рассмотрению связи между учением Дзэн и отношением к природе, которое сложилось в Японии на протяжении веков. Разумеется, детальный анализ всех составляющих доктрины Дзэн-буддизма выходит далеко за рамки данной книги – это слишком сложная тема, требующая много сил и времени. Ограничимся самыми общими определениями, касающимися смысла Дзэн, которые позволят нам правильно понять любовь обитателей Страны восходящего солнца к природе. Для этого попытаемся рассмотреть Дзэн-буддизм в четырех аспектах: религиозном, моральном, эстетическом и эпистомологическом.
Прежде всего, Дзэн никак нельзя считать чисто аскетическим учением. Конечно, при виде монаха, поселившегося в убогой хижине и употребляющего в пищу лишь рис, соленые овощи да бататы, мы вправе представить образ сурового отшельника, чуждого мирским соблазнам и провозгласившего главным принципом жизни изнурение плоти. Но было бы по меньшей мере легкомысленно полагать, что этими внешними признаками аскетизма все и ограничивается. Дзэнское просветление открывает глубинные источники жизни и тем самым создает основы подлинной религиозности. Другими словами, тесно соприкасаясь с действительностью, живя ею, Дзэн превращается в религию самой жизни. Тот, кто знаком только с христианством или, например, с какими-то разновидностями индийского учения Бхакти, вероятно, будет недоумевать: что же именно в Дзэн соответствует их понятиям Бога и набожности? Реальность в данном случае представляется им слишком концептуальным, философическим понятием, лишенным высокого духовного смысла. Однако и в буддийской доктрине употребляются зачастую отвлеченные термины: татхата (Самобытность), шуньята (Пустота, Пустотность), бхутакоти (Пределы сущего) и т. д. Это порой позволяет ученым христианского толка и даже некоторым японским исследователям трактовать Дзэн как квиетистскую доктрину, как учение о жизни, отданной медитации. Для самих же приверженцев Дзэн все перечисленные термины далеки от голого концептуализма, наполнены вполне реальным смыслом и жизненной энергией. Ведь Действительность, Самобытность или Пустота рассматриваются ими не в абстрактно-умозрительной форме, а в конкретном контексте, в прямой связи с процессами и явлениями окружающего мира.
Дзэн никогда не уходит от реальных фактов, он живет в гуще событий, в сфере «имен и форм». Если только существует Бог – персонифицированный или безличный, – он должен быть с Дзэн и в Дзэн. До тех пор пока объективный мир, взятый в религиозном, философском, поэтическом или любом другом аспекте, предстает грозной, разрушительной силой, враждебной человеку, в нем нет Дзэн. Ибо Дзэн заставляет «былинку уподобиться в действии телу Будды в шестнадцать футов высотой и, наоборот – тело Будды в шестнадцать футов высотой уподобиться в действии былинке». Дзэн держит Вселенную на ладони. Такова религия Дзэн.
Можно принять Дзэн за некую разновидность пантеизма. Внешне так оно и есть – недаром сами буддисты порой по невежеству разделяют это мнение. Но, если попытаться с подобных позиций охарактеризовать важнейшие особенности Дзэн, главное будет упущено, так как в основе учение не пантеистично – во всяком случае, не больше, чем христианство. Вдумайтесь в смысл диалога между мастером Уммоном (Юнь Мэнь) и его учеником.
Монах: Что есть чистое тело Дхармы?
Мастер: Живая изгородь.
Монах: Как ведет себя тот, кто так понимает вопрос?
Мастер: Он златошерстый лев.
Если Бог – живая изгородь, отделяющая монастырские угодья от соседних крестьянских земель, здесь можно усмотреть элемент пантеизма. Ну а «златошерстый лев»? Ведь лев не является манифестацией чего-то иного – он сам по себе совершенен, независим и самодостаточен, он – царь зверей. В его образе не заложена идея проявления иной сущности.
Возможно, для читателя, не привычного к дзэнской образности, моих кратких разъяснений будет недостаточно, для того чтобы понять истинное значение «златошерстого льва» Уммона. Пожалуй, здесь стоит привести еще один дзэнский диалог-мондо из «Трактата о передаче света в светильнике».
Монах: Я знаю, что, когда лев бросается на противника, будь то заяц или слон, он обрушивает на него всю свою силу. Прошу вас, Учитель, скажите, что это за сила.
Мастер: Дух искренности (буквально: «сила бесхитростности»).
Истинность и искренность, или, другими словами, бесхитростность, означают полную самоотдачу. В дзэнской практике используется термин «дзэнтай саю», то есть «весь организм в действии»; ничто не остается в резерве, ничто не скрыто, не замаскировано, не потрачено впустую на отвлечения. Когда человек живет такой жизнью, его можно назвать «златошерстым львом» – он символ мужества, благородства, искренности, он божественно человечен; он не манифестация реальности, но сама реальность, ибо за ним нет ничего иного, он «вся правда», «сама суть».
Следует хорошенько осознать этот дзэнский принцип мировосприятия. Впоследствии мы убедимся, что в любви японцев к природе нет ничего от символизма.
Если все же необходимо каким-то образом провести классификацию, то Дзэн, пожалуй, можно назвать политеизмом. Однако в этом случае «множество» (полис) следует трактовать как неопределенно большую величину, как «песчинки в Ганге» (ганганадивалука). Божеств не тысячи – их сотни тысяч, миллиарды. В системе Дзэн каждый индивидуум является абсолютно целостным единством, и в таком качестве он соотносится со всеми прочими индивидуумами. Подобное сплетение неопределенных взаимосвязей возможно в царстве Пустоты, так как все участники процесса в равной степени ощущают себя индивидуальными реальностями. Может быть, читателям, не искушенным в буддийском способе мышления, трудно уловить мою идею, но у нас нет возможности останавливаться на деталях и объяснять все с азов. Короче говоря, у Дзэн-буддизма есть своя методика обращения с реальностью, которая и проясняет сокровенный смысл любви японцев к природе, и было бы ошибкой толковать это чувство в обычном значении.