Кто укажет приют
ветра, что с отцветающих вишен
осыпает цветы?
Я отправлюсь к нему в обитель,
чтобы высказать укоризну!..
Инок Сосэи, X в.
Мне казалось, ветрам
не пройти сквозь заставу Накосо,
Но тропинка в горах
сплошь устелена лепестками,
облетевшими с вешних вишен…
Минамото Ёсииэ, 1051–1108
О, какая печаль!
Подхвачены ветром, поспешно
облетают цветы —
Отчего же они не желают
насладиться, как мы, весною?..
Фудзивара Тосинари, 1114–1204
Для чего же винить
во всем лишь безжалостный ветер,
что осыпал цветы?
Может, сами они захотели
раньше срока уйти из мира…
Инок Дзиэн, 1155–1225
Я ни ветер, ни мир
не виню в этом раннем уходе
долгожданной весны,
Если в Ёсино боле не встретишь
дивных видов вишен цветущих…
Фудзивара Садаиэ, 1163–1241
Много минуло лет.
Я ныне признаюсь печально:
вот и старость пришла —
Но при виде вишен цветущих
снова радостью полнится сердце…
Фудзивара Ёсифуса, 804–872
Вот идет дровосек
по извилистой горной тропинке.
О, поведай, мой друг,
что виднеется там, на вершине, —
облака иль цветущие вишни?
Минамото Ёримаса, 1104–1180
Те деревья в горах
были прежде совсем неприметны
без листвы и цветов —
А сегодня дивным цветеньем
открываются вишни взору!..
Минамото Ёримаса
Год от года хранил
я мечту заветную в сердце:
Хоть однажды узреть
в Ёсино цветение вишен —
И сегодня сбылись желанья!..
О животворящий
дух благословенной весны!
Покой и отрада!
Напоенные ароматом,
там, в горах, зацветают вишни…
Камо-но Мабути, 1697–1769
Ах, если б могли
все жители стран отдаленных
приехать сюда,
Чтобы в Ёсино полюбоваться
горной вишней в вешнем цветенье!..
Камо-но Мабути
В эти долгие дни,
любуясь соцветьями вишни,
что раскрылись весной,
Я о Веке богов блаженном
размышляю с тихой печалью…
Исикава Ёрихира, 1791–1859
Белый полог укрыл
горы Ёсино в дымке туманной —
уж не видно вершин,
и, насколько хватает взора,
всюду море цветущих вишен…
Хатта Томонори, 1799–1874
В доспехах багряных
с наследным старинным мечом
стоять бы мне нынче
под ветвями вишни цветущей,
что нависла над горным склоном!..
Отиаи Наобуми, 1861–1903
Сайгё, имя которого так часто упоминалось в нашей книге, не только оставил поистине неизгладимый след в истории японской литературы, но и внес значительный вклад в распространение буддийского влияния на японскую культуру. Время его жизни выпало на додзэнский период японского буддизма, однако страстное стремление Сайгё быть во всем единым с матерью-Природой роднит его лирику с творчеством Сэссю, Рикю, Басё и многих других ревностных приверженцев Дзэн. Сам Басё, например, неоднократно упоминал о своей близости к Сайгё. Больше всего на свете Сайгё любил недолговечное цветение вишен, и свое заветное желание он выразил в знаменитых строках:
Об одном я молюсь —
чтобы было дано мне судьбою
встретить смертный свой час
в вешнем месяце кисараги,
в полнолунье, под сенью вишен!..
В Китае и Японии день смерти Будды всегда отмечался пятнадцатого числа второго лунного месяца. О месяце кисараги («месяце перемене одежд») упоминает и Сайгё, предполагая, что именно в эту пору должны распуститься и цветы вишен – ведь «кисараги» соответствует концу марта – первой половине апреля по солнечному календарю. Мечта поэта сбылась – он умер на шестнадцатый день второго лунного месяца первого года правления Кэнкю (1190). Любовь к цветущим вишням он унес с собой в лучший мир, оставив завет потомкам:
Если вспомнит меня
кто-нибудь в этом суетном мире,
Пусть тогда совершит
приношенье благому Будде
веткой вишни в цветах весенних…
Среди многих стихов Сайгё, посвященных цветению вишен, я хотел бы привести несколько таких танка, которые ярче всего свидетельствуют о трепетном отношении поэта к природе:
Так и я без любви,
без участья живу в этом мире
от людей вдалеке —
Почему отцветают здесь вишни,
ничьего не радуя взора?..
Не спешат опадать
обреченные тлену соцветья
на исходе весны —
Что ж, под сенью вишен цветущих
проведу весь день в ожиданье…
Как хочу я скорей
узнать, на каких же вершинах
горных вишен цветы
распустились нынче впервые, —
чтоб туда идти любоваться!..
Как и большинство японцев во все времена, Сайгё никогда не упускал случая полюбоваться на луну. Ночное светило всегда притягивало воображение поэтов, и едва ли можно найти хотя бы одного автора вака или хайку, который бы ни отдал дань лунному свету. Возможно, причину тому следует искать в метеорологических особенностях архипелага. Японцы всему предпочитают мягкость, ненавязчивую суггестивность, полумрак, зыбкость и расплывчатость линий. В них нет южного темперамента, взрывных эмоций. Пусть иногда их покой нарушают землетрясения, но больше всего на свете японцы любят тихонько сидеть на веранде в бледно-голубом сиянье луны. Им чуждо все вызывающе яркое, резкое, определенное. Хотя луна и светит ярко, но, озаренные ее бликами, все предметы изменяют очертания, приобретают мистическую неясность, зыбкость и загадочность. Сайгё в своей горной хижине один на один общается с духом Луны. Он пишет о том, что даже после смерти не перестанет думать о луне, что только краса лунной ночи еще удерживает его в этом мире, где не осталось более никаких привязанностей и влечений. И разве буддийская Чистая земля не есть лишь религиозная ипостась тех же духовных и эстетических устремлений?
Никто не придет
навестить меня в хижине горной —
одна лишь луна
сквозь ветви сумрачных сосен
взирает с тихим участьем…
Пусть придется и мне
из нашего бренного мира
неизбежно уйти —
Все равно лишь к луне далекой
буду вечной душой стремиться…
Я весенней порой
слышу колокол в горном селенье
на вечерней заре
и смотрю, как с вишен цветущих
лепестки, кружась, облетают…
Инок Нони, X в.
В запустенье пришла
столица старинная Сига,
но на склонах холмов
в пышном вешнем великолепье
расцветают, как прежде, вишни…
Тайра Таданори, 1143–1183
Вот и вечер настал.
Итак, под раскидистой вишней
проведу эту ночь —
Пусть же полог ветвей цветущих
мне послужит нынче приютом…
Тайра Таданори
Было им суждено,
воле ветра и ливня подвластным,
отцвести и опасть —
От цветов вишневых осталось
только таинство аромата…
Датэ Тихиро, 1803–1877
«Дайте знать, – я просил, —
как только распустятся вишни
там, в далеких горах», —
И сегодня пришли с известьем:
«Поскорее коня седлайте!»
Минамото Ёримаса
Снова вишенный цвет
горы Ёсино скоро покроет,
И стремится душа
к облакам, что пологом белым
поутру легли на вершины…
Сакавада Масатоси, 1580–1643
Сэккё (Ши Гун), чаньский мастер эпохи Тан, всегда, когда к нему приходил с вопросом монах, натягивал лук, будто уже готов был спустить стрелу. Так же он встретил и Сампэя (Сань Пина). Когда мастер воскликнул: «Берегись, стреляю!» – Сань Пин храбро обнажил грудь и сказал: «Эта стрела смерти, но что есть стрела жизни?» В ответ Ши Гун трижды прозвенел тетивой. Сань Пин поклонился. Тогда Ши Гун сказал: «Тридцать лет я натягивал лук, чтобы подстрелить дичь, и вот моя добыча – какие-то полчеловека!»
Став впоследствии настоятелем монастыря, Сань Пин так поучал братию: «Не предавайтесь с усердием изучению книжных знаний – не тем должны заниматься последователи Дзэн. Поищите в самих себе, чтобы найти Око, проницающее истинный смысл вашего бытия. Положившись на мудрые наставления Мастера, найдите себе приют в горах, меж скал, носите платье, сплетенное из трав, питайтесь плодами и кореньями – и тогда, может быть, однажды вам откроется высшая правда Дзэн. До тех же пор пока вы взыскуете ее разумом, погружаясь в книги, она будет уходить от вас все дальше и дальше».