Затем Маньчжушри спрашивает: «О Юйма, теперь, когда все мы изложили свои соображения, скажи, что же ты думаешь об этом?» Но Юйма хранит гробовое молчание. И Маньчжушри оценивает ответ по достоинству: «Превосходно, поистине превосходно, о Юйма! Вот он, путь во врата адвайты, что ни слова, ни письмена не в силах объяснить!»
Вопрос о не-дуальности является ключевым моментом «Вималакирти-сутры», но затем следует еще один любопытный эпизод. Шарипутра думает о том, что приближается время обеда, и гадает, как же Юйма собирается накормить весь сонм гостей, собравшихся в его комнатушке. Прочитав мысли недоверчивого Шарипутры, Юйма объявляет, что сейчас всем гостям будут поданы невиданные яства. Он погружается в медитацию и, благодаря своему божественному могуществу, переносится через все миры, коих число равняется песчинкам в сорока двух Гангах. Попав таким образом в Благоуханную землю Будды, Юйма просит у Будды разрешения взять с собой немного здешней пищи и, получив разрешение, возвращается с грузом назад. У себя в доме принесенными яствами, которых с виду очень мало, Юйма досыта кормит всех гостей. Секрет же в том, что гостям не нужно потреблять в большом количестве материальную пищу – одного лишь аромата эфирных яств достаточно, чтобы утолить самый сильный голод.
Вслед за тем все присутствующие, включая самого старого мудреца, предстают пред очами Будды, который и рассказывает им о родине Юйма. Страна эта называется Абхирати, Край Совершенного блаженства, и правит там будда Акшобхья («Непоколебимый»). По просьбе Будды Юйма чудесным образом переносит всех собравшихся в дивную страну Абхирати. Здесь и будда Акшобхья, и бодхисаттвы, и шраваки, и все ранги дэвов и нагов, и всевозможные живые существа обоих полов, и горы, и реки, и моря, и деревья, и травы, и цветы. В стране Будды три лестницы ведут с земли на Небо Тушита. Очарованные увиденным, все гости говорят, что хотели бы вновь родиться в стране Абхирати. Сутра заканчивается неизменным пожеланием Будды содействовать дальнейшему процветанию Дхармы на земле и клятвой всех собравшихся следовать заветам Будды.
Дух Дзэн в японской поэзии[5]
Сайгё (1118–1190)
Печально гадаю,
в каких чужедальних краях
под сенью деревьев
Найдут ненадолго приют
опавших цветов лепестки…
Облетайте цветы!
Я завидую участи вашей,
ибо сердце мое
от мучений безмерных устало
в этом бренном, суетном мире…
Глаза поднимаю —
и вижу в ночной вышине
меж вишен цветущих,
Как будто бы меж облаков,
луны затуманенный лик…
Гребни гор вдалеке
окутаны призрачной дымкой —
Будто весть подают
в долгожданное это утро,
что весна наконец настала.
Долго ль гостя мне ждать,
что придет насладиться цветеньем
в нашем горном краю? —
Ведь уже лепестки роняет
у плетня растущая слива…
Сердцу милы цветы
той сливы у старой застрехи —
Созерцая ее,
я сроднился нынче душою
с теми, кто обитал здесь прежде…
Знаю, что о весне
цветы все равно не забудут —
время их не пришло.
Значит, снова мне в ожиданье
целый день предстоит томиться…
Как хотелось бы мне
из мира уйти в полнолунье,
Чтобы вишенный цвет
вешним месяцем «кисараги»
надо мною струил сиянье!..
Если б в мире земном
луна не скрывалась за тучи,
Если б вишни весной
лепестки свои не роняли,
я бы жил, тревоги не зная…
Я увидел во сне,
как ветер весенний развеял
белый вишенный цвет —
И уже давно пробудившись,
все тревоги унять не в силах…
В чем отраду искать
моему безутешному сердцу,
Если скоро уже
под холодным дыханьем ветра
опадут соцветия вишен?..
Позабуду ли я
ту песню горной кукушки,
Что ночною порой
прозвучала у изголовья
и напомнила мне так много!..
Скорбны песни его!
Без умолку ропщет и ропщет
ветер в рощах окрест —
И по голосу в горном селенье
узнают холодную осень…
В бренном мире земном
ничто не пребудет вовеки,
все уйдет без следа —
Только лик луны в поднебесье
неизменной красою блещет…
Вот и хаги в полях
поникли под ветром осенним,
увядают цветы —
На печальный призыв оленя
откликается только эхо…
Изголовье мое
украсил узорами иней —
На пожухшей траве
одиноко в пути ночую,
дожидаясь лучей рассвета…
Дым над Фудзи-горой
умчался, подхваченный ветром,
в поднебесную даль
И растаял тотчас бесследно
будто мой конец предрекая…
Снова в горы уйду
и, не разбирая дороги,
побреду наугад —
Только есть ли на свете место,
где печальных вестей не услышу?..
Родные края.
Мискант у дверей колосится,
и сад одичал —
Там, где прежде цветы красовались,
нынче только стебли бурьяна…
Если б в горном краю
обрести настоящего друга,
что отринул сей мир!
Сколько я бы ему поведал
о страданьях своих, невзгодах…
Мацуо Басё (1644–1694)
На голом суку
примостилась под вечер ворона.
Поздняя осень…
Задремал на коне,
и видится месяц сквозь дымку!
Дальний дым очага…
Дикой мальвы цветы,
что мирно росли у дороги,
съела лошадь моя…
Море дремлет во тьме —
одни голоса диких уток
смутно белеют…
Запах хризантем!
В храмах Нары древностью веют
Изваянья будд…
Платье летнее —
все никак не вытряхну
набившихся вшей…
Тишина вокруг.
Сами камни пронизаны будто
Трелями цикад…
Слепень меж цветов —
погоди, не клюй его,
дружок-воробей!..
Зваться странником
мне отныне суждено.
Первый зимний дождь…
Там, где скрылась вдали
печальная песня кукушки,
виден островок…
На поле битвы
Летняя трава —
павших воинов грезы былые
ею сокрыты…
Уходит весна.
Птицы кличут в тоске, и у рыбы
Слезы на глазах…
Первый зимний дождь.
Верно, хочется и обезьянке
теплый плащ надеть…
У соленой рыбы
от холода зубы свело —
рыбная лавка…
Холодной ночью
заболевший, отставший в пути,
гусь дремлет в поле…
Колосок ячменя —
одна мне осталась опора
от друзей вдали…
Под вишней сижу.
Всюду – в супе и в рыбном салате
лепестки цветов…
Тихо лошадь трусит.
Будто вижу себя на картинке
средь летних полей.
Крабик песчаный
карабкается по ноге —
как вода прозрачна!