В Домброве Гурничей, где он пытается организовать забастовку на металлургическом заводе Гута Банкова, он пишет в одну из субботних ночей: «Куда улетела эта мягкая улыбка, (…) куда исчезло сладкое выражение глаз, вызванное чувством любви. И внезапно остался хаос – действительность, революция опять оказались выше моих сил». А в Варшаве: «И здесь думаю о том, что сегодня ее увижу. На важном собрании об этом думаю. Скандал. Я сошел с ума». И: «Не могу уже думать… 10 с половиной часов уже заседаем… Не увижу ее сегодня. А ведь люблю – так люблю… Скандал»249. Эти записи он делает на Всепольской конференции СДКПиЛ, где он призывал к вооруженному восстанию в армии!
И так весь следующий 1906 год. В этом году он принимает участие в IV съезде РСДРП в Стокгольме и в V съезде СДКПиЛ в Закопане, с июля является членом ЦК РСДРП, работает в Петербурге, едет на встречу партийных деятелей в финский Куоккали, потом в Таммерфорс (ныне Тампере) на II конференцию РСДРП, пока 26 декабря его не арестовывают. И все время: “безгранично люблю”. В 1907 году его выпускают из тюрьмы Павяк под залог, он работает в Лодзи, Ченстохове, в Домбровском бассейне, присутствует на III и IV конференции РСДРП в Финляндии, секретарствует в Главном правлении СДКПиЛ. В этот период он пишет: “… если моя любовь принята и нужна – каким же я могу быть гордым и счастливым!” И он счастлив – вплоть до октября 1909 года, когда последовал удар.
Совершенно больная Михалина Фейнштейн, которая после освобождения из тюрьмы уехала в Краков, а затем в Вену, 14 октября 1909 года совершает в Берлине самоубийство, приняв цианистый калий. Она оставляет два письма: родителям и Сабине. “Не мучайся. Живи спокойно, – пишет она сестре, – потому что я не хочу, чтобы мысль обо мне отравляла (…). Это моя просьба, большая просьба. Сделай Ю. счастливым, будь счастливой сама. Прощай, целую, дорогая, дорогая”.
Кто этот Ю.? “Юзеф”, партийный товарищ и мужчина, которого Михалина, женщина с меньшей привлекательностью и более слабой личностью, чем Сабина – любила без взаимности, видя к тому же его очарование сестрой. Сабина знала об этом, Феликс тоже. Он писал ей: “Ты хотела, чтобы я взял Мичу в жены – но она для меня только добрая, мягкая женщина – как ребенок. Ты мучилась, что всех у нее забираешь – наверное, такая уж ты есть – твоя красота пленит любого”.
Смерть Мичи вызывает большой шум и становится потрясением для польских и немецких социал-демократов. 26 февраля Сабина записывает:
Мича отравилась. Как когда-то Бенио цианистым калием, который неизвестно где достала. У нее был ключ от квартиры одного из товарищей, где она приводила в порядок привезенный из Польши партийный архив. Она не вернулась домой – жила у Владка. Перепуганный товарищ потихоньку спустился по лестнице, чтобы не разбудить хозяйку немку, которая не очень дружелюбно относилась к поляку. Он поехал к Владку – взяли такси – и будто бы тяжело больную – в темноте ночи, велев ехать медленно, чтобы не разбудить якобы спящую, привезли ее домой. (…) Много было проблем.
Проблем было действительно много, потому что подозрительная смерть могла заинтересовать полицию, а все были на нелегальном положении, имея фальшивые документы. Брат был в отчаянии, ему пришлось симулировать внезапную болезнь сестры и официально оформить ее смерть, после чего, уже на похоронной машине, ее тело перевезли на берлинское кладбище Вайсенкирхе. «Ранним утром мы с Юзеком [дядей] поехали на кладбище, – пишет Сабина. – Тышки не было – слишком много приехало товарищей – это было небезопасно. Рядом с могилой стояла Роза. Она обняла меня и сердечно прижала к себе, при этом повторив просьбу, чтобы я поехала к ней».
Конвергенция любви, смерти и революции коснулась более широкого круга лиц. Ведь Владек уже давно должен был понять, насколько глубоко его сестры вовлечены в союз с товарищем по партии. После смерти Мичи он с ума сходил от горя. Как оказалось, и Ханецкий, скрытно влюбленный в Сабину, воспринимал все происходящее значительно ближе к сердцу, чем казалось. Сабина пишет:
[Куба] посчитал, что наступил самый подходящий момент, чтобы сказать мне, что сейчас, когда Мича из-за меня покончила с собой, я должна немедленно прекратить флирт с Юзефом. Здесь накопилось так много разных обстоятельств, что самым простым решением будет, если я выйду за него [Кубу] замуж. Я была вне себя от возмущения, но не ответила ни слова.
И добавляет комментарий: «Юзек его возненавидит, если я ему об этом расскажу»250.
Феликс, которого в это время по этапу везли на вечное поселение в Сибирь, ни о чем не знает. И только в декабре, когда после третьего побега он добирается в Варшаву, до него доходит известие о смерти Мичи. Сабина так описывает их встречу:
Через несколько дней появился Юзек. Мы присели на минутку в гостиной квартиры на улице Монюшко – он протянул ко мне истосковавшиеся руки – опустился на колени у моих ног – но не посмел обнять их. Я не могла дать ему свои губы – передо мной стояло видение Мичи (…). Я дала ему прощальное письмо Мичи и попросила, чтобы он принес на ее могилу белую розу. Белый цветок, а не кисть пахнущей белой сирени – она знала, что эти весенние цветы он часто приносил мне, прикладывал к губам, а потом без слов клал мне на колени. «Пойдем к ней вместе», сказал Юзек, «ты не сделала ей ничего плохого – ведь она пишет, что ее желание – это наше счастье…».
Но я не могла, я чувствовала себя такой виноватой.
Феликс – Сабине: «Я должен слышать, чувствовать, видеть все – и о моей любви, и о смерти М. (…) Меня не мучают угрызения совести по поводу смерти М. – только больно, как после страшного удара. А любовь моя так же велика – так же…». А 27 декабря он пишет: «Не надо жалеть, что я прочитал письмо М. Еще не читая, я знал его суть. Я знал, как она мучилась, как любила».
Сабина: «Почему Мича не ждала возвращения Юзека с каторги – все знали, что он в пути – все было подготовлено. Значит, она явно не хотела его видеть – вновь моя вина, моя большая вина. Многие товарищи знали, как все складывалось на самом деле – душа плакала – сердце терзалось от отчаяния. Я спрашиваю себя, как жить – как жить?».
Оба едут в Берлин, поселяются у Владка. Сочельник они встречают у Мархлевских и несколько раз навещают могилу Мичи. В эти несколько берлинских дней разыгрывается их драма – влюбленного мужчины, который пришел в себя после смерти несостоявшейся свояченицы, и влюбленной, абсолютно потерянной женщины, которой угрызения совести не позволяют продолжать их союз. «Он хотел, чтобы мы вместе поехали в Швейцарию – мне не хватило смелости. «В таком случае – сказал он – я еду в Италию»». Она поехала в Цюрих, он – на Капри, где познакомился с Максимом Горьким.
Он пишет Сабине. «Ты заполняешь всю мою душу, все ее уголки, жажда твоей любви стало всем в моем сердце». Неоднократно он предлагает ей замужество: «Я хочу, чтобы ты была мне женой перед всем миром»251. Да, теперь он обязательно хочет свадьбы. Но она все еще не может избавиться от видений сестры. Вернувшись из Берлина, Феликс, полный отчаяния, обращается к членам Главного правления партии: я обязательно хочу попасть в Петербург, как можно ближе к политике и как можно дальше от личных проблем. В феврале он пишет Тышке, чтобы партия всерьез подумала о его предложении. О том же он просит и брата Сабины, аргументируя тем, что «находясь в Питере, я буду подробно информировать Главное правление о ситуации в думской фракции, ЦК и организациях, им же (т. е. большевикам) я буду давать информацию о СДКПиЛ и ее организациях»252. Но судьба и партия распорядились иначе – его направляют в Краков, потому что самое важное в данный момент – это спасти социал-демократию от раскола. В Кракове происходит поворот в его личной жизни.
«Я все больше умолкал – порвал со всеми – ничто и ни с кем меня не связывало. Я был безразличен ко всему, и при этом такой безвольный, что любой мог мне подсказать действие и мысль. Так я жил в работе и так шел по личной жизни»253 – пишет он Сабине в ноябре 1910 года. До конца марта он ждал ее в Кракове, но не дождался. Ну, и появился кто-то другой.
Софья Мушкат. Варшавянка, 1882 года рождения, из ассимилированной еврейской семьи. Дочь счетовода и корреспондента[15] торговых и промышленных предприятий, потерявшая мать в семилетием возрасте. Отец женился во второй раз на дочери известного профессора филологии, переводчика Илиады Августина Шмурлы. По окончании гимназии в 1900 году она два года училась в консерватории, благодаря чему она впоследствии могла жить, давая уроки музыки. Она вступила в СДКПиЛ в 1905 году, в среду социал-демократов ее ввела Ванда Краль, у которой она и познакомилась с Феликсом, «высоким, худым (…) товарищем». «Мне казалось, что он видит меня насквозь» – признается она в книге В годы великих боев. Арестованная в 1906 году, она, как и Феликс, сидела в Ратуше. Впоследствии они виделись на партийных собраниях в Варшаве. «В тот период Юзеф несколько раз приходил ко мне на Хмельную, 50, главным образом по издательским делам, я корректировала тогда «Красное Знамя» и прокламации СДК-ПиЛ»254 – вспоминает Софья.
В марте 1910 года Дзержинский вернулся в Краков и поселился в Лобзово, откуда был прекрасный вид на Краковский луг и на Курган Костюшко – тот самый, который три-четыре года назад запечатлел в знаменитых акварелях Станислав Выспянский из окна квартиры на Кроводерской. В мае он переехал на улицу Коллонтая, 4. Софья, высланная царским правительством за границу, приезжает в Краков, живет вместе с подругой «Кларой» в Дембниках. «Через несколько дней после приезда в Краков Юзеф навестил меня. Был веселый и оживленный. После месячного пребывания в Италии он был еще загорелым, но вокруг глаз я заметила глубокие морщины, которых раньше не было» – пишет Софья.
Феликс приступает к упорядочению краковского архива партийных изданий и финансовой документации. Софья ему в этом активно по