[161]. А 7 июня 1925 г. писал Г. Ягоде: «Т. Чуцкаев указал мне, что на Урале, вблизи Нижней Туры, имеется «прекрасная» тюрьма б. Николаевской роты в пустынном месте, хорошо до сих пор сохранилась. Имеется 30 одиночек. Туда подходит железная дорога. Надо обследовать. После ликвидации Соловков может пригодиться»[162].
В ВЧК еще в годы Гражданской войны стали вырабатываться правила содержания арестованных в тюрьмах. Безусловно, тюремный и лагерный режимы во многом зависели от администрации и от категории арестованных и отбывавших наказание. Им разрешалось иметь спальные принадлежности, одежду, белье, принадлежности для умывания, для чистки зубов, головную щетку, посуду для еды. Запрещено иметь при себе ножи и вилки. Пища, белье, книги для арестованных принимались раз в неделю в установленные часы. Но у лиц, приехавших из деревень, передача принималась ежедневно. Чтобы избежать злоупотреблений со стороны охранников, было введено правило, согласно которому «на принятую передачу составляется записка: кому и что передается. Передача вместе с запиской направляется в арестное помещение для вручения арестованному, который и расписывается в получении. Записка возвращается коменданту для вручения лицу, принесшему передачу».
До 1921 г. режим содержания политических заключенных был либеральным. В белоэмигрантских изданиях признавали, что во многих тюрьмах работали библиотеки и даже своего рода школы с регулярными занятиями и штатом преподавателей, читались лекции по научным и политическим вопросам, устраивались дискуссии. К услугам заключенных всегда были врачи, им была разрешена переписка, получение посылок и денег, заключение браков. В той же Бутырской тюрьме камеры были открыты в течение всего дня, заключенные проводили собрания и диспуты, ставили спектакли. 8 января 1921 г. председатель ВЧК подписал приказ № 10, в основу которого лег принцип создания специального режима для буржуазии и передача рабочих на поруки заводских комитетов, причем особое внимание обращено на то, чтобы ЧК прибегала к арестам лишь в случаях действительной необходимости[163].
13 декабря 1921 г. Дзержинский отдал распоряжение Ягоде и Самсонову о значительном изменении режима в Бутырках. «Не должно быть общения коридора с коридором; двери с коридора и на двор должны быть заперты, прогулок по коридору и скопищ не должно быть; камеры могут быть открыты только для пользования уборной и т.д. За тюрьму ответственен т. Мессинг (МЧК), а посему все распоряжения должны исходить только через него. Сразу изменить режима нельзя. Необходимо предварительно ослабить сопротивление, для этого освободить тех немедленно, кого можно освободить, для этого затребовать сейчас же все списки политиков и в 3-дневный срок поручить пересмотреть следователям все их дела и написать заключение, кто может быть освобожден, а кто нет и почему, и решить на тройке; перевести на родину в тюрьму (место ареста) не особенно опасных, но не подлежащих освобождению; никого из политиков – новых в Бутырки не сажать до введения нового режима. Сажать в Таганку и Лефортово. Завести новый режим и в одиночках, где камеры не должны быть открыты (надо обсудить). Интеллигентов никоим образом не сажать вместе на одном коридоре с рабочими и крестьянами. Рабочих держать отдельно. При тюрьме вести институт ответственных следователей, разбирающихся в людях и программах партии – для личного ознакомления с заключенными и приема всех жалоб и заявлений. (Представить проект и кандидатов), они должны обращать внимание, чтобы тюрьмы не орабочивались. Прошу срочно разработать совместно с Мессингом и доложить»[164].
К Дзержинскому постоянно поступала негативная информация о грубейших нарушениях установленных правил содержания арестованных, в частности в Ярославской тюрьме. Сомневаясь в ее правдивости, 27 ноября 1921 г. он поручил Самсонову и Ягоде «срочно расследовать и доложить мне. Заявления с.-р. прошу мне вернуть. Необходимо, однако, издать общее распоряжение, циркулярное с объявлением его во всех наших тюрьмах о том, что не в наших задачах мучить людей заключенных. Единственная цель заключения – это более или менее строгая изоляция для целей следствия или предупреждения и только. А поэтому все излишние строгости, не вызываемые этой целью – преступление, рождающее справедливое возмущение и новые преступления. Необходимо выработать целый ряд практич. указаний и указать, куда жаловаться. Это надо преподать всем губчека, ос. отд. Надо не озлоблять людей и не грешить против нашей коммунистической морали»[165].
В 1922 г. по заданию Дзержинского следователь ГПУ С.М. Грункин обследовал тюрьму Московского уголовного розыска. В своем докладе тот отметил переполненность тюрьмы заключенными (при вместимости тюрьмы на 200 человек содержалось 526), жалобы на грубое отношение при допросах, а заключенный Семенов заявил об избиении при допросе. 4 апреля 1922 г. Дзержинский наложил резолюцию: «Дело об избиении Семенова выделить, настоящий же доклад передать Центророзыску и нач. МУР для принятия возможных мер»[166].
Поэтому Дзержинский выступал против чрезмерной строгости содержания под стражей, посещал тюрьмы, по просьбе арестованных беседовал с ними. Он требовал от подчиненных знания инструкций и правил, чтобы «не превратиться в преступников против советской власти, интересы коей мы призваны блюсти»[167]. Это все было, но было и другое. Обратимся к его рассуждениям о режиме содержания заключенных: «…У нас режим не должен быть похож на царский, когда на людей надевали кандалы, или в смысле телесных наказаний, но у нас должно быть то же основание, как тогда, когда заставляли меня работать, то делали так, что передачу из города можно было получить раз в месяц, и то при условии, если арестованный в продолжение месяца не был наказан или запрещалось покупать что-либо на воле за деньги, присланные родными. Это было очень радикальное средство, потому что, желая само(со)храниться, желая выйти из тюрьмы здоровым, необходимо было пополнять то скудное питание, которое мы получали во время сидения в тюрьме…»[168]
В 1924 г. во Внутренней тюрьме находились только подследственные. На 1 апреля 1924 г. число таковых за органами ОГПУ составляло 6089 человек, из них 2918 «политических», а в местах заключения и лагерях – 3393 человека, из них «политических» – 458. По Советскому Союзу осуждено за контрреволюционные преступления 1564 человека, против порядка управления – 290 434, за должностные преступления – 23 578, за хозяйственные преступления – 268 390 человек; в 1925 г. соответственно – 1042, 142 826, 29 963, 69 925 человек[169].
В проведении карательной политики органами ВЧК Дзержинский важное значение придавал установлению правил освобождения лиц, подвергшихся наказанию, по личным просьбам или ходатайствам организаций, видных советских и партийных деятелей.
Мы приводили примеры, когда одним решением Коллегия ВЧК приговаривала к расстрелу десятки людей. А вот другой, совершенно противоположный пример: 7 марта 1920 г. Президиум ВЧК после «разбора дел о заключенных» решил освободить 74 человека[170].
Ф.Э. Дзержинский часто принимал решения о смягчении участи заключенных и об их освобождении, исходя из личного понимания важности рассматриваемого дела. С особым вниманием он относился к мнению В.И. Ленина. 19 февраля 1918 г. тот обратился к Дзержинскому с просьбой принять участие в судьбе его личного секретаря матроса 1-го Балтийского флотского экипажа С.М. Сидоренко: «Я был им вполне доволен. Уволен он был за один случай, когда в пьяном виде он кричал, как мне передали, что он «секретарь Ленина». Сидоренко говорит мне, что он глубоко покаялся. И я лично склонен вполне верить ему; парень молодой, по-моему, очень хороший. К молодости надо быть снисходительным.
На основании всех этих фактов судите сами, смотря по тому, на какое место прочите его»[171].
Сидоренко не был наказан, но перестал исполнять обязанности секретаря председателя СНК. Во многих случаях арестованные, находившиеся под следствием, в тюрьмах и лагерях, освобождалось личными распоряжениями председателя ВЧК. Так, 23 июня 1918 г. после посещения Бутырской больницы, ознакомления с содержанием арестованных и бесед с ними писал Г.Н. Левитану: «…Сергей Георгиевич Танеев, ар. 10.VI, командир 3-го бат. 3-го Моск. Совет. полка – за дезорганизацию и к.-р. Невиновен. Вел дело Гальперштейн. – Доберите справки о деле. Прошение прилагается… 6. Корольков (из штаба Ремнева) спрашивает о положении его дела… Все прошения и бумаги верните мне со справками»[172]. Приказом председателя ВЧК 17 сентября 1918 г. освобождены К.А. Коцяткевич, К.К. Коцяткевич и А.В. Железновский как непричастные к делу высылки польских легионеров на Мурманский фронт»[173].
В середине 1918 г. арестованы ВЧК по подозрению в контрреволюционной деятельности бывшие работники Генштаба царской армии Л.И. Савченко-Маценко и Б.П. Поляков, которые служили в аппарате главкома Вооруженных сил. 2 января 1919 г. заведующий Особым отделом М.С. Кедров просил Петроградскую ЧК о немедленном освобождении указанных лиц при отсутствии против них серьезных обвинений и направлении в распоряжение РВС Республики. 29 декабря 1918 г. Ленин писал Дзержинскому и председателю Петроградской ЧК: «В течение нескольких месяцев сидят арестованные Вами генштабисты Савченко-Маценко и Поляков. Главком ходатайствует об их освобождении. Телеграфно сообщите: какие обвинения предъявлены этим лицам, а если обвинение не предъявлено, почему они не освобождены. Не медлите с точным и ясным сообщением»