28 февраля ВЧК расстреляло еще двух грабителей, действовавших от имени Чрезвычайной комиссии: В. А. Смирнова и И. В. Занозу[673]. Я. Х. Петерс вспоминал: «…некий проходимец со своими подручными якобы от имени ВЧК организовал «обыск» у кутящих буржуев в гостинице «Медведь», забрал у них ценности и деньги и заявил, что это делается по поручению Дзержинского. Проходимец ничего общего с ВЧК не имел. Это был просто хулиган и грабитель, но тем не менее, когда об этом «обыске» узнал Штейнберг, он пустился в такую истерику, что товарищу Дзержинскому пришлось потратить чрезвычайно много времени и сил, чтобы доказать, что борьба с хулиганами и грабителями входит в задачи ВЧК»[674].
В 1918 г. и в последующие годы подобные действия будут неизменно караться ВЧК высшей мерой наказания.
Первоначально в ВЧК не злоупотребляли новыми чрезвычайными полномочиями. Всего в петроградский период деятельности ВЧК по постановлениям чрезвычайных комиссии было расстреляно 16 человек[675]. Девять из них приходились на февраль 1918 г., остальные на первую неделю марта. За исключением одного расстрелянного германского шпиона все это были лица с богатым уголовным прошлым, что особо подчеркивалось как самими чекистами, так и в сообщениях советской периодики.
Вместе с тем ситуация с применением высшей меры наказания зимой 1918 г. обстояла не столь благополучно, как это подавалось большевиками населению. Декрет «Социалистическое отечество в опасности» открыл целую череду новых несанкционированных расстрелов местными органами власти, так как в документе не говорилось об органах, получивших это право.
В результате помимо ВЧК производили расстрелы на месте преступления и другие органы советской власти. Уже в первый день применения смертной казни 22 февраля 1918 г. в Петрограде было расстреляно не менее 13 уголовников. Расстрелы продолжались и после выхода разъяснения ВЧК от 23 февраля, в котором чекисты говорили о закреплении расстрельной функции исключительно за ЧК и недопустимости подобных самосудных приговоров. Расстрелы не стали даже менее массовыми. Так, счет расстрелянных на месте преступления 26 февраля 1918 года доходил в Петрограде уже до 20 человек[676].
Продолжались самосудные расстрелы и в следующем месяце. В марте советская периодика фиксирует около 100 подобных случаев расстрелов (в среднем по 3 человека в день). Значительная часть из них приходилась на Москву, в Петрограде же ситуация постепенно улучшалась. В частности, 6 марта в Москве на основании декрета от 21 февраля 1918 г. были расстреляны трое неизвестных, 11 марта — 7 анархистов из группы «Ураган» (первый расстрел переехавшей в Москву ВЧК), 20 марта — двое и 23 марта — еще один грабитель[677].
В дальнейшем расстрелы на месте преступления местными органами власти применялись уже не так часто. Вместе с тем следует отметить, что по целому ряду расстрелов, совершенных самочинно, были впоследствии возбуждены уголовные дела. В первую очередь это было связано с сомнением в обоснованности применения высшей меры «социальной защиты».
Наиболее известным было расследование о расстреле 11 марта семи анархистов на Большой Бронной. Для выяснения обстоятельств была создана специальная комиссия, куда вошли представители московской организации анархистов, группы «Ураган», советских учреждений, в т. ч. Д. И. Курский, Д. А. Магеровский[678].
В течение месяца газета «Анархия» выходила под лозунгом «Долой расстрелы безоружных!»[679]. Анархисты требовали немедленной отмены декрета Совнаркома от 21 февраля, который действует против безоружного населения и анархистских групп. Расследование оказалось безрезультатным — расстрелы на месте преступления продолжались. Советская власть не пошла на уступки анархистам, декрет не был отменен, а уголовников, вне зависимости от их партийной принадлежности, продолжали расстреливать.
Следует отметить, что данные сомнительные расстрелы в большинстве своем осуществлялись отнюдь не ВЧК. Значительная часть приговоров на месте преступления выносилась рабочей милицией и разного рода правоохранительными организациями. Как уже указывалось, Декрет «Социалистическое отечество в опасности!» четко не определял органы власти, которым вменялось в обязанность его выполнение, оставляя тем самым возможность его толкования населением и отдельными учреждениями как право на самосуд в чрезвычайных обстоятельствах. В последующие дни в Петрограде производились расстрелы по распоряжениям различных районных органов власти, таких как Комитет охраны города Петроградской стороны и следственная комиссия Совета рабочих и солдатских депутатов Петроградской стороны[680]. Нередко основанием для вынесения смертных приговоров служила контрреволюционная деятельность, что противоречило декрету СНК, направленного в первую очередь против уголовно-спекулятивного элемента.
Еще более многочисленными были примеры самосудов на основании февральского декрета СНК в губерниях. В Кубанецкой волости Петроградской губернии на основании декрета крестьяне расстреляли 12 человек за налеты и грабежи[681]. В Богуницкой волости той же губернии на основании того же документа — 12–13 «грабителей»[682]. Впоследствии ситуация с данным самосудным расстрелом оказалась более запутанной, чем представлялось вначале. Выяснилось, что «реквизицию», а на самом деле грабеж, осуществляли представители соседней волости. «Экспроприаторов» крестьяне расстреляли на месте преступления, на основании декрета СНК. Увещания местных властей ничего не дали. При этом еле удалось удержать от ответного похода и расстрелов «контрреволюционеров» уже со стороны пострадавших[683].
В Рязанском уезде на основании декрета СНК был объявлен красный террор против кулачества: после 12 расстрелов напуганное кулачество пошло на уступки властям[684]. В селе Белоярское Барнаульского района были заживо похоронены 3 человека[685]. В Петрограде применяли расстрелы комитет охраны города и милиция, в Москве продолжались солдатские и милицейские самосуды[686].
Фиксировались и безусловные вопиющие злоупотребления при новой карательной политике со стороны отдельных представителей советской власти.
Впоследствии по одному из таких дел о расстреле Районным советом Петроградской стороны гражданина Марка Моисеевича Аптера было возбуждено уголовное дело. Арестованный 23 февраля 1918 г. и обвиненный в спекуляции мануфактурой, он был подвергнут заключению. 3 марта его жене было заявлено, что ее муж может быть освобожден до суда под залог в 35 тыс. руб. и при условии пожертвования в пользу Совета 15 тыс. руб. Деньги были принесены, но их не взяли, так как Аптер был уже расстрелян как контрреволюционер, спекулянт и за попытку взятки. Похожие сведения об этом расстреле «по постановлению Совета рабочих и Солдатских Депутатов Петроградской стороны» поместила на своих страницах петроградская «Красная вечерняя газета». Согласно заметке, крупный спекулянт Аптер, находясь под стражей, оскорблял «членов Совета и следственной комиссии…предложениями взятки в 25 000 рублей»[687].
Выданное жене 6 марта тело мужа свидетельствовало об ином: «резаные раны: одна в живот в область паха с выпадением кишок, а другая в правую руку, остальные огнестрельные: две в спину, в правую сторону, в лопатку и ниже и одна в затылок с направлением сверху вниз». В расследовании этого дела принял участие нарком юстиции, левый эсер И. З. Штейнберг. В результате был задержан весь личный состав следственной комиссии, но в дальнейшем дело ограничилось отдельными его участниками[688]. Вскоре его фигуранты были освобождены.
Наибольшие масштабы практика массовых расстрелов «на основании» декрета от 21 февраля 1918 г. приняла в Красном Крыму. Здесь 22–24 февраля 1918 г. было расстреляно и уничтожено другим способами (порою самыми чудовищными) как минимум 600 человек. К этим масштабным расстрелам и самосудам была причастна как местная власть, так и фактически контролировавшие ее «матросские массы». Среди жертв красного террора преобладали офицеры, но были и священники, представители прежней власти, обыватели. Декрет значительно усилил масштаб имевшихся уже репрессий, легализируя их. Московское правительство не было причастно к этому всплеску казней. Советский Крым, как и ряд других территорий, лишь отчасти контролировался им[689].
Предполагал использовать смертную казнь на основе декрета «Социалистическое отечество в опасности» и петроградский Комитет революционной обороны, образованный в период немецкого наступления. В приказе комитета от 1 марта 1918 г. за подписями Н. И. Подвойского, М. С. Урицкого, С. И. Гусева говорилось об обязанности всех военных и гражданских пленных прибыть в течение 48 часов в Комитет по демобилизации, а всем неявившимся в комитет приказ грозил расстрелом как шпионам[690].
Все это стало возможным в условиях децентрализации управления страной и отсутствия единого органа борьбы с контрреволюцией и преступностью. Подобные случаи всячески осуждались советской властью и часто становились предметом публикации. Помимо гласной борьбы с самосудными расстрелами применялись и иные меры. Постепенно сокращалось количество организаций, имевших право расстрела (до июля 1918 г.), многие из них упразднялись, например, следственная комиссия в Петрограде. На участников самосудов заводились уголовные дела. Но окончательно решить эту проблему весной 1918 г. так и не удалось. В центре России удалось установить контроль над вынесением смертных приговоров лишь к середине апреля 1918 г.