е, надо посмотреть, как он живет». Пришли мы на Лубянскую площадь, в ВЧК… Дошли до кабинета Дзержинского. Заходим. Феликс Эдмундович согнулся над бумагами. На столе перед ним полупустой стакан чаю, небольшой кусочек черного хлеба. В кабинете холод. Часть кабинета отгорожена ширмой, за ширмой — кровать.
Увидев нас, Феликс Эдмундович с радостной улыбкой поднялся навстречу. С Яковом Михайловичем его связывала большая, горячая дружба. Мы сели к столу, причем я ясно видела кровать Дзержинского, покрытую простым суконным солдатским одеялом. Поверх одеяла была небрежно брошена шинель, подушка смята. Было видно, что Дзержинский как следует не спит, разве приляжет ненадолго, не раздеваясь.
Просидев у Дзержинского около часа, мы вышли на улицу. Яков Михайлович был необычайно сосредоточен и задумчив. Некоторое время шли молча.
— Плохо живет Феликс, — заговорил Свердлов, — сгорит. Не спит по-человечески, питается отвратительно. Нельзя так дальше. Надо предпринять что-то, с Ильичом посоветоваться, но без семьи ему нельзя, пропадет Дзержинский… Семью обязательно надо вытащить. И им без него нелегко, и ему тяжко. Приедет семья, квартира оживет. Дзержинский хоть изредка станет бывать дома, сможет отдохнуть в домашней обстановке»[895].
Действительно, с женой, Софьей Сигизмундовной Мушкат, Феликс Эдмундович не виделся уже несколько лет; сына ему пришлось повидать всего один раз, в 1912 г., в течение нескольких минут, под видом «незнакомого дяди». Яну (Ясику, как его называл Дзержинский) тогда шел девятый месяц, и он находился в воспитательном доме. Можно согласиться и с высказанным Свердловым мнением о напряженной работе Дзержинского в ВЧК и его усталости. Однако все эти мотивы были скорее ширмой реальной цели его поездки в Швейцарию и Германию в октябре 1918 г. Ключевым моментом было то обстоятельство, что Германия находилась накануне революционного взрыва. Необходимо было в интересах мировой революции восстанавливать связи с немецкими революционерами.
У Дзержинского были отличные отношения с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. На момент поездки Дзержинского Карл Либкнехт находился в заключении, как и Роза Люксембург, однако их освобождение казалось близким. Тесно Дзержинский общался ранее и с другими немецкими революционерами, например, Тышкой. Имел Дзержинский контакты и в среде швейцарской социал-демократии. Очевидно, что кандидатура Ф. Э. Дзержинского, учитывая его личные связи с ключевыми немецкими революционерами (спартаковцами), могла бы быть идеальной для налаживания более тесных связей с ними. На наш взгляд, с определенного момента поездки одной из ее возможных целей могли стать и денежные вопросы, в т. ч. связанные с финансированием будущих германских событий.
Одной из первоначальных целей поездки можно также считать организацию нового поезда эмигрантов в Советскую Россию из Швейцарии. В этот поезд позднее, уже в условиях поражения Германии включат и большое количество русских военнопленных. Однако в этом январско-февральском поезде находились и политэмигранты, вопрос о выезде которых, очевидно, решался еще осенью 1918 г. Как вспоминала впоследствии С. С. Дзержинская: «Представитель Советского Красного Креста Сергей Багоцкий, вероятно, при помощи швейцарских социал-демократов получил разрешение отправить из Швейцарии через Германию в Россию большое число русских военнопленных, бежавших из германского плена в Швейцарию, где они довольно долго были интернированы. Был организован специальный эшелон, которым отправлялись на Восток 500 русских военнопленных. С этим эшелоном выехала также небольшая группа политэмигрантов из России, коммунистов и членов других партий: Сергей Петропавловский (старый большевик) с женой и двумя сынишками, я с Ясиком, бывший сотрудник Советской миссии Рейх, интернированная в Берне жена Любарского и, кажется, еще два-три лица. Комендантом эшелона был Петропавловский. До границы, до Базеля, эшелон сопровождал швейцарский левый социал-демократ, потом коммунист Ф. Платтен, который в 1917 г. сопровождал В. И. Ленина во время его возвращения из Швейцарии в Россию. Он же организовывал и предыдущие эшелоны с политэмигрантами в Россию»[896]. Для Дзержинского выезд этого поезда, организация его, имел особое значение. В нем в Советскую Россию должна была ехать его семья.
4 октября 1918 г. Дзержинский подписал последние распоряжения по ВЧК, выехав в этот день в Германию[897]. Примерно об этих же дате пишет его жена Софья Мушкат: «Однажды в начале октября меня вызвал в кабинет советский посол Берзин и под секретом сообщил, что Феликс уже находится в пути к нам»[898].
Дзержинский поехал за рубеж с уже ранее им использовавшимся (еще до революции) паспортом на фамилию Доманского. Этот паспорт использовался и в ранние советские годы. Именно под фамилией Доманского он жил некоторое время на Петровке и в Успенском переулке в Москве. Также, для безопасности, Дзержинский радикально изменил свой внешний облик: он сбрил волосы с головы, укоротил усы и бородку (не клином, как ранее бороду), его облик дополнял цивильный костюм, пальто, головной убор-котелок. Внешность была радикально отличной от многим знакомого образа Дзержинского. Характерны воспоминания коменданта Московского Кремля П. Д. Малькова: «Уезжая, он сбрил бороду и изменил свою внешность на случай неожиданных встреч с белогвардейской нечистью, бежавшей за границу, среди которой могли оказаться такие, что лично встречали Дзержинского. Увидав Феликса Эдмундовича на улице в канун отъезда без бороды, я в первый момент даже не узнал его: настолько бритый Дзержинский не был похож на того Дзержинского, каким все мы его знали»[899].
С Феликсом Эдмундовичем поехал В. А. Аванесов. Его присутствие указывает на широкие задачи поездки. Варлам Александрович Аванесов длительное время жил в Швейцарии, даже окончил здесь медицинский факультет Цюрихского университета. Имел много знакомых именно в Швейцарии. В 1907–1913 гг., проживая в Швейцарии, он длительный период был секретарем объединенной социал-демократической группы в Давосе, где его знали как «Мартиросов», «Карпыч» и т. д. В Советской России он также занимал важный пост секретаря ВЦИК, являясь доверенным лицом Я. М. Свердлова. Наряду с этими обязанностями он работал в ВЧК. Таким образом, поездка Аванесова не являлась простым сопровождением Дзержинского, а преследовала также определенные цели, очевидно увязанные именно со Швейцарией. Характерно, что после приезда в Швейцарию Дзержинский «уходит в семью», а Аванесов в это время, не сопровождая его в «семейных поездках», решает свои задачи. Возможно, что именно Аванесов должен был регулировать в Швейцарии финансовые задачи, встретившись с необходимыми людьми и организуя необходимый отъезд политэмигрантов.
Поездка проходила по немецким территориям, через Берлин. В столице Германии Дзержинский купил сыну конструктор. Из Берлина двое большевиков выехали в Швейцарию. В Берне Дзержинский и Аванесов остановились в гостинице против вокзала. Сразу после приезда, поздним вечером, Феликс Эдмундович направился к своей семье.
«Наконец наступил памятный для меня октябрь 1918 года, когда я впервые увидел отца, — вспоминал в 1946 г. сын Дзержинского Ян Феликсович. — Мне было тогда семь лет. Мать работала в то время в Советской миссии в Швейцарии. Получив кратковременный отпуск, инкогнито, со сбритой для конспирации бородой, отец приезжает к нам в Берн, и мы вместе отправляемся на несколько дней в Южную Швейцарию, на живописное озеро Лугано… я как сегодня помню эти счастливые дни, наши совместные прогулки по парку вдоль озера, где мы снялись с отцом, подъем на фуникулере на гору Сан-Сальваторе, с которой открывался чудесный вид на горную альпийскую степь и на окрестности Лугано, наши экскурсии на пароходе по озеру — эта неделя, промелькнувшая наподобие чудесного сна, запомнилась мне гораздо ярче, чем все четыре года пребывания в Швейцарии. Отец, которого я знал до этого лишь по рассказам близких, стал теперь для меня еще более дорогим, я непосредственно ощутил все его чувства ко мне, о которых он часто писал из тюрьмы, и еще более горячо полюбил его… Лишь в феврале 1919 года, приехав с матерью в Москву, я снова увиделся с отцом»[900].
В Берне, Люцерне, Лугано Феликс Эдмундович не отходил от жены и сына. Подробные воспоминания об этих днях оставила его жена Софья Дзержинская (Мушкат): «…после 10 часов вечера, когда двери подъезда были уже заперты, а мы с Братманами сидели за ужином, вдруг под нашими окнами мы услышали насвистывание нескольких тактов мелодии из оперы Гуно «Фауст», это был наш условный эмигрантский сигнал, которым мы давали знать о себе друг другу, когда приходили вечером после закрытия ворот. Феликс знал этот сигнал еще со времен своего пребывания в Швейцарии — в Цюрихе и Берне в 1910 году. Пользовались мы им и в Кракове. В Швейцарии был обычай, что жильцы после 10 часов вечера сами отпирали ворота или двери подъезда. Мы сразу догадались, что это Феликс, и бегом помчались, чтобы впустить его в дом. Мы бросились друг другу в объятия, я не могла удержаться от радостных слез… Мальчики уже спали, поэтому я показала Феликсу Ясика, спящего в кровати. Феликс долго всматривался в него, не в силах оторвать глаз. Он тихонько поцеловал его, чтобы не разбудить. На лице его отражалось сильное волнение и растроганность. Мы вместе поужинали и провели несколько часов в беседе, потом Феликс вернулся в гостиницу. На следующий день утром он пришел к нам, чтобы увидеть Ясика. Сын, разумеется, знал уже от меня о приезде отца и с нетерпением ждал его прихода. Но когда я открыла входные двери Феликсу и Ясик увидел его лицо, не похожее на то, которое он хорошо знал по фотографии 1911 года, постоянно стоявшей у нас на столе, а также по другим фотографиям его с густой шевелюрой, с усами и бородкой, мальчик с плачем убежал и спрятался за дверями, ведущими в столовую, и в течение нескольких минут не хотел выходить оттуда.