В гостиной, куда я внес свой груз на подносе, гости мои не являли благоприятных перемен – за исключением того воодушевляющего факта, что в группу влился дядя отца невесты. Он устроился в старом кресле моего покойного бостонского терьера. Крохотные ножки его были скрещены, волосы причесаны, пятно от подливки, как всегда, останавливало взгляд, и – глядите-ка! – сигара зажжена. Мы обрадовались друг другу чрезмернее обычного, словно все эти наши прерывистые разлуки вдруг показались нам обоим слишком долгими и совершенно нестерпимыми.
Лейтенант по-прежнему стоял у книжных шкафов. Листал вынутую книгу, очевидно, увлекшись. (Я так и не выяснил, что это была за книга.) Миссис Силзбёрн, судя по виду, значительно пришла в себя и даже отдохнула, а слой штукатурки на лице, как мне помстилось, был подмалеван заново; она сидела теперь на диване, в том углу, что подальше от дяди отца невесты. Она листала журнал.
– О как восхитительно! – произнесла она, будто на званой вечеринке, заметив поднос, который я только что поставил на кофейный столик. И компанейски мне улыбнулась.
– Я налил очень мало джина, – соврал я и принялся помешивать.
– Здесь сейчас так восхитительно и прохладно, – сказала миссис Силзбёрн. – Кстати, можно у вас спросить? – С этими словами она отложила журнал, поднялась, обогнула диван и подошла к письменному столу. Привстала на цыпочки и кончиком пальца дотронулась до одного снимка на стене. – Кто это прелестное дитя? – спросила она. Кондиционер работал гладко и непрерывно, и теперь, когда миссис Силзбёрн удалось наложить свежий макияж, она уже не выглядела тем увядшим боязливым ребенком, что стоял на жаре у «Шраффтса» на Семьдесят девятой. Она обращалась ко мне с той хрупкой уравновешенностью, коей располагала, когда я только запрыгнул в автомобиль у дома невестиной бабушки: миссис Силзбёрн меня тогда еще спросила, не я ли – некто Дики Бриганца.
Я бросил помешивать в кувшине с «коллинзами» и подошел. Лакированным ногтем она упиралась в фотографию участников программы «Что за мудрое дитя» 1929 года, а конкретно – в одну девочку. Мы всемером сидели вокруг стола перед микрофонами.
– Прелестнее ребенка я в жизни не видела, – сказала миссис Силзбёрн. – Знаете, на кого она чуточку похожа? Глазами и губами?
Тут на меня подействовало некоторое количество скотча – я бы сказал, где-то с палец, – и я чуть было не ответил: «На Дики Бриганцу», – но некий порыв осторожности все же возобладал. Я кивнул и назвал имя киноактрисы, которую подружка невесты уже поминала сегодня в связи с девятью швами на лице.
Миссис Силзбёрн воззрилась на меня.
– Она тоже участвовала в передаче? – спросила она.
– Да, года два. Господи, еще бы. Под собственным именем, разумеется, Шарлотта Мэйхью.
Теперь у меня за спиной, чуть правее, стоял лейтенант и тоже разглядывал снимок. Покинул книжные шкафы, когда прозвучал профессиональный псевдоним Шарлотты.
– Я даже не знала, что она в детстве выступала на радио! – сказала миссис Силзбёрн. – Я этого не знала! Она была настолько блистательна в детстве?
– Да нет, от нее просто было много шуму. Но пела тогда не хуже нынешнего. И прекрасно поддерживала морально. Обычно она так устраивала, чтобы садиться за стол на передаче рядом с моим братом Симором, и стоило ему в эфире сказать такое, что приводило ее в восторг, она ему тут же наступала на ногу. Будто руку пожимала, только ногой. – Читая это небольшое наставление, я сложил руки на верхнюю перекладину спинки стула у стола. Неожиданно они соскользнули – так локоть вдруг «оступается» на столе или барной стойке. Но равновесие я утратил и восстановил почти одновременно, и ни миссис Силзбёрн, ни лейтенант вроде бы ничего не заметили. Руки я скрестил на груди. – Бывали вечера, когда Симор был особенно в ударе, поэтому домой он возвращался, прихрамывая. Правда-правда. Шарлотта не просто наступала ему на ногу, она по ней топталась. Он не возражал. Он любил тех, кто ему наступает на ноги. Любил шумных девчонок.
– Нет, ну как интересно! – сказала миссис Силзбёрн. – Я совершенно не знала, что она выступала на радио.
– Вообще-то ее привел Симор, – сказал я. – Ее отец был остеопатом, они жили в нашем доме на Риверсайд-драйв. – Я вернул руки на перекладину спинки и оперся на нее всем весом – отчасти для поддержки, отчасти в духе старого доброго вспоминателя на задворках. Мой голос мне теперь очень нравился. – Мы играли в ступбол… Вам кому-нибудь все это интересно?
– Да! – ответила миссис Силзбёрн.
– Мы играли в ступбол как-то после школы за углом нашего дома, мы с Симором, – и кто-то, как потом выяснилось – Шарлотта, – стал кидаться в нас стеклянными шариками с двенадцатого этажа. Так и познакомились. На той же неделе привели ее в программу. Даже не знали, что она поет. Нам захотелось просто потому, что она очень красиво говорила по-нью-йоркски. Как на Дикман-стрит[291].
Миссис Силзбёрн рассмеялась эдаким колокольчиком – само собой, смерть для чувствительного рассказчика анекдотов, что намертво трезвого, что иного. Очевидно, она дожидалась, когда я закончу, и после прицельно воззвала к лейтенанту.
– Как вам кажется, на кого она похожа? – с упором вопросила она. – Особенно возле глаз и губ? Кого она вам напоминает?
Лейтенант посмотрел сначала на нее, затем на снимок.
– В смысле – так, как она на фотографии? Ребенком? – уточнил он. – Или теперь? Как в кино выглядит? Вы о чем именно?
– Да пожалуй, и так, и так. Но особенно – вот как здесь.
Лейтенант отчасти строго вгляделся, будто никак не мог одобрить, что миссис Силзбёрн, в конце концов – не только женщина, но и гражданская, – попросила его рассмотреть фотографию.
– Мюриэл, – кратко ответил он. – Тут она похожа на Мюриэл. Волосы и прочее.
– Ну вылитая! – воскликнула миссис Силзбёрн. Повернулась ко мне. – Вылитая, – повторила она. – Вы знакомы с Мюриэл? В смысле, вы ее видели, когда она собирает волосы в такую прелестную большую…
– Я до сегодняшнего дня вообще не видел Мюриэл, – сказал я.
– Ну ладно, тогда и не спорьте со мной. – Миссис Силзбёрн внушительно постукала указательным пальцем по фотографии. – Это дитя могло бы в таком возрасте быть дублером Мюриэл. Одно лицо.
Виски неуклонно подступало, и я уже не вполне мог переварить все эти сведения, не говоря о том, чтобы оценить множество их возможных ветвлений. Я вернулся – может, чуточку слишком уж прямолинейно – к кофейному столику и возобновил помешивание в кувшине с «коллинзами». Едва я достиг окрестностей дяди отца невесты, тот попробовал обратить на себя мое внимание – приветствовать мое возвращение, – но меня настолько увлек факт якобы сходства Мюриэл и Шарлотты, что я не откликнулся. Кроме того, у меня самую чуточку кружилась голова. Меня крайне подмывало, хоть я и не поддался порыву, размешивать в кувшине, сидя на полу.
Минуту-другую спустя, едва я начал разливать по стаканам, у миссис Силзбёрн возник вопрос. Выражен он был настолько мелодично, что прилетел ко мне через всю комнату едва ли не песней.
– А очень ужасно будет, если я поинтересуюсь тем несчастным случаем, о котором упомянула миссис Бёрвик? В смысле, те девять швов? Ваш брат что, случайно толкнул ее?
Я поставил кувшин, который показался мне крайне тяжелым и громоздким, и перевел взгляд на нее. Странное дело, несмотря на легкое головокружение, отдаленные предметы вовсе не расплывались перед глазами. Во всяком случае, миссис Силзбёрн, как фокусная точка вдалеке, казалась довольно навязчиво четкой.
– Миссис Бёрвик – это кто? – спросил я.
– Моя супруга, – резковато сообщил лейтенант. Он тоже смотрел на меня – хоть и являя собой следственную комиссию из одного человека, коей предстоит выяснить, почему я так долго не подаю напитки.
– А. Ну разумеется, – сказал я.
– Это был несчастный случай? – гнула свое миссис Силзбёрн. – Он же не нарочно так поступил, правда?
– О боже, миссис Силзбёрн.
– Прошу прощения? – холодно переспросила она.
– Извините. Не обращайте на меня внимания. Я малость окосел. На кухне минут пять назад налил себе побольше выпить… – Я умолк и развернулся. По коридору, где не было ковра, несся знакомый тяжкий шаг. С изрядной скоростью он подступал – наступал на нас, – и мгновенье спустя в комнату ввалилась подружка невесты.
Не глянула она ни на кого.
– Наконец дозвонилась, – сообщила она. Голос ее звучал на удивление ровно, ни тени курсива. – Примерно через час. – Напряжение читалось на ее лице – оно, похоже, вообще раскалилось, того и гляди взорвется. – Тут холодное? – спросила она и, не останавливаясь, не дождавшись ответа, подошла к кофейному столику. Взяла тот стакан, который я не долил минуту назад, и единым алчным махом опрокинула в себя. – Такой жары в комнате я за всю жизнь не видала, – сказала она довольно безлично и поставила пустой стакан. Взяла кувшин и налила еще полстакана – кубики льда при этом деятельно плюхались и позвякивали.
Миссис Силзбёрн уже приблизилась к столику почти вплотную.
– Что говорят? – нетерпеливо спросила она. – Вы разговаривали с Реей?
Сначала подружка невесты выпила.
– Я со всеми разговаривала, – ответила она, ставя стакан и подчеркнув «всеми» мрачно, однако без свойственного ей лишнего драматизма. Сначала она посмотрела на миссис Силзбёрн, затем на меня, затем на лейтенанта. – Можно выдохнуть, – сказала она. – Все просто чудненько и прекрасно.
– То есть? Что произошло? – резко спросила миссис Силзбёрн.
– Ровно то, что я сказала. Жениха больше не смущает избыток счастья. – В голос подружки невесты вновь вернулись знакомые нотки.
– Как так? Ты с кем говорила? – спросил лейтенант. – С миссис Феддер?
– Я же сказала, я говорила со всеми. Кроме застенчивой невесты. Они с женихом сбежали. – Она повернулась ко мне. – Вы вообще сколько сахару сюда положили? – раздраженно осведомилась она. – На вкус абсолютное…