7 июня 1944 г.
Уважаемый сержант X,
надеюсь, Вы простите мне, что нашу корреспонденцию я начинаю только спустя 38 дней, но я была крайне занята, поскольку моя тетя претерпела стрептококк горла и едва не погибла, и я оправданно была отягощена одной ответственностью за другой. Тем не менее я часто думала о Вас и о том крайне приятном дне, что мы провели в обществе друг друга 30 апреля 1944 года между 3.45 и 4.15 часами дня на тот случай, если это выскочило у Вас из памяти.
Мы все неимоверно взбудоражены и благоговеем по поводу Дня Д и надеемся лишь на то, что он повлечет за собою скорейшее окончание войны и того способа существования, который по меньшей мере смешон. Мы с Чарлзом оба вполне за Вас переживаем; надеемся, Вас не было среди тех, кто первыми пошел в атаку на полуостров Котентан[84]. Или были? Прошу ответить как можно поспешнее. Мой теплейший привет Вашей жене.
Искренне Ваша,
P. S. Беру на себя смелость к сему приложить свои наручные часы, которые Вы можете оставить в свою собственность на протяжении всего конфликта. При нашем кратком общении я не успела заметить, носите ли Вы часы, но эти крайне водоустойчивы и также ударопрочны, а равно обладают множеством иных достоинств, среди которых можно определять, с какой скоростью человек ходит, если он того пожелает. Я вполне убеждена, что Вы сможете использовать их с большей выгодой в эти трудные дни, нежели это удастся мне, и примете их как талисман удачи.
Чарлз, которого я обучаю читать и писать и кого я нахожу крайне разумным новобранцем, желает кое-что дописать. Ответьте, пожалуйста, когда выпадет минутка и склонность.
ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ
ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ
ПРИВЕТ ПРИВЕТ
ПРИВЕТ ПРИВЕТ
ЛЮБЛЮ ЦЕЛУЮ
ЧАЛЗ
Прошло много времени, прежде чем X сумел отложить записку, не говоря о том, чтобы вытащить из коробочки часы отца Эсме. Все же решившись, он увидел, что стекло при пересылках разбилось. Целы ли они в остальном, спросил он себя, но мужества завести и проверить ему не хватило. Он просто еще очень долго просидел, держа их в руке. А потом как-то вдруг, почти восторженно захотел спать.
Возьмите очень сонного человека, Эсме, и он наверняка сумеет сохранить все свои та… все тэ-а-эл-а-эн-тэ-ы в целости.
Губки – ах, в глазах листва
Когда зазвонил телефон, седой спросил девушку – и почтения в его голосе было маловато, – может, ему почему-либо не стоит снимать трубку. Девушка услышала как бы издалека и обратила к нему лицо: один глаз – с той стороны, где свет, – прижмурен, а открытый, сколь бы неискренне открыт ни был, распахнут очень широко и такой при этом синий, что чуть ли не фиалковый. Седой попросил ее побыстрее, и она приподнялась на правом локте – но не очень поспешно, чтобы только движение не выглядело формальным. Левой рукой она отмела со лба волосы и сказала:
– Господи. Откуда я знаю? В смысле – ты сам как думаешь?
Седой ответил, что как ни взгляни, а разницы пшик, и левой рукой скользнул под локоть, на который девушка опиралась, пробрался пальцами вверх по ее руке изнутри, меж теплым предплечьем и грудной клеткой. Правой рукой потянулся к телефону. Чтобы не шарить, ему пришлось чуть приподняться, и затылком он задел абажур. В тот миг свет чрезвычайно, хоть и чересчур наглядно льстил его почти совсем белым сединам. Хоть волосы теперь и спутались, очевидно, их недавно стригли – или, скорее, приводили в порядок. На висках и затылке подравнивали по обычаю коротко, а по бокам и на макушке оставили длинновато, и выглядело вообще-то слегка солидно.
– Алло? – звучно произнес он в трубку. Девушка наблюдала за ним, по-прежнему опираясь на локоть. Глаза ее, скорее просто открытые, нежели настороженные или задумчивые, отражали в основном лишь собственный размер и цвет.
Из трубки донесся мужской голос – окаменелый, однако грубо, почти непристойно торопливый по случаю разговора:
– Ли? Разбудил?
Седой коротко глянул влево, на девушку.
– Кто это? – спросил он. – Артур?
– Ну… Разбудил?
– Нет-нет. Лежу читаю. Что-то случилось?
– Точно не разбудил? Ей-богу?
– Нет-нет – абсолютно, – сказал седой. – Вообще-то я теперь в среднем часа по четыре вшивых…
– Я чего звоню, Ли, – ты, случайно, не заметил, когда Джоани уходила? Она, случайно, не с Элленбогенами ушла?
Седой снова глянул влево, но повыше, поверх девушки, которая теперь наблюдала за ним – ни дать ни взять юный голубоглазый ирландский полисмен.
– Нет, не заметил, Артур, – ответил он, не сводя глаз с дальнего сумрачного угла, где стена встречалась с потолком. – Она разве не с тобой ушла?
– Нет. Господи, нет. Ты вообще, что ли, не видел, как она уходила?
– Да нет, Артур, вообще-то не видел, – сказал седой. – Я вообще ни черта весь вечер не видел. Едва зашел, сразу вляпался в длиннейший даже не треп, а вообще бог знает что с этим французским остолопом, венским, откуда он еще там. Каждый клятый иностранец так и норовит бесплатно консультацию юриста получить. А что? Что случилось? Джоани потерялась?
– Ох господи. Кто ж его знает? Я вот не знаю. Ты же знаешь ее – как накачается, так и вперед. Откуда я знаю? Она же могла…
– Элленбогенам звонил? – спросил седой.
– Ну. Их еще дома нет. Я не знаю. Господи, я ведь даже не уверен, с ними она ушла или нет. Я одно знаю. Всего одно, язви его в душу. Хватит уже башкой биться. Я серьезно. Теперь уже я серьезно. Хватит. Пять лет. Господи.
– Ладно, попробуй не заводиться, Артур, – сказал седой. – Во-первых, если я знаю Элленбогенов, они, скорее всего, загрузились в такси и поехали в Виллидж на пару часов. И все втроем, вероятно, нагрянут…
– У меня такое чувство, что она принялась обрабатывать какого-нибудь ублюдка на кухне. Просто нюхом чую. Она всегда вешается какому-нибудь ублюдку на шею, если надирается. Но все, хватит. Ей-богу, я уже не шучу. Пять, язви их…
– Ты сейчас где, Артур? – спросил седой. – Дома?
– Ну. Дома. Дом, милый дом[85]. Господи.
– Ну так попробуй полегче… Ты чего – напился, что ли?
– Не знаю. Откуда мне, язви его, знать?
– Ладно, послушай. Расслабься. Просто расслабься, – сказал седой. – Елки-палки, ты же знаешь Элленбогенов. Наверняка опоздали к последнему поезду. И все втроем в любую минуту нагрянут, бурля остроумием, из какого-нибудь ночного клуба…
– Они были на машине.
– Откуда ты знаешь?
– Их нянька. Мы с ней искрящиеся, язви их, беседы ведем. Мы с ней нащупали близость. Мы, как две горошины в стручке, язви его, с ней близки.
– Ладно. Ладно. И что? Не дергайся и расслабься, ну? – сказал седой. – Они все, наверно, втроем в любую минуту сейчас впорхнут. Поверь мне на слово. Ты же знаком с Леоной. Я не знаю, что за… Они же все начинают эдак кошмарно, по-коннектикутски веселиться, как только оказываются в Нью-Йорке. Ясно же.
– Ну да. Ясно. Ясно. Хотя не ясно.
– Да ясно тебе все. Ну ты сам подумай. Они вдвоем, вероятно, затащили Джоани…
– Слушай. Никому никогда не надо Джоани никуда тащить. И не вешай мне тут про то, как ее затащили.
– Никто тебе ничего не вешает, Артур, – спокойно сказал седой.
– Я знаю, знаю! Извини. Господи, я уже совсем рехнулся. Ей-богу, ты уверен, что я тебя не разбудил?
– Если б разбудил, Артур, я бы тебе сказал, – сказал седой. Он рассеянно извлек руку из девушкиной подмышки. – Послушай, Артур. Хочешь совет? – сказал он. Взял в пальцы телефонный шнур под самой трубкой. – Я серьезно, ну? Хочешь совет?
– Ну. Не знаю. Господи, я тебе спать не даю. Пошел бы лучше да вскрыл себе…
– Послушай меня минуточку, – сказал седой. – Во-первых – я серьезно, ну? – ляг в постель и расслабься. Налей себе добрый стакан на сон грядущий, залезь под…
– На сон грядущий! Ты издеваешься? Господи, да я целую кварту вылакал за последние два часа, язви ее. На сон грядущий! Я так нализался, что не могу…
– Хорошо. Хорошо. Тогда ложись, – сказал седой. – И расслабься – ты меня слышишь? Скажи-ка мне. Сидеть и изводиться – ну что тут хорошего?
– Ну, я знаю. Я б даже не волновался, елки-палки, но ей же нельзя верить! Ей-богу. Ей-богу, нельзя. То есть можно, но лишь покуда… я даже не знаю, покуда что. А-а-а, да что толку? Я уже совсем рехнулся.
– Ладно. Не будем, ну? Не будем. Сделай доброе дело – попробуй взять и на все это наплевать, а? – сказал седой. – Поди разбери, может, ты делаешь… я честно думаю, ты делаешь из…
– Ты знаешь, что я делаю? Знаешь, что я делаю? Стыдно сказать, но ты знаешь, что я делаю почти каждый вечер, язви его в душу? Когда прихожу домой? Хочешь узнать?
– Артур, послушай меня, это не…
– Секундочку подожди – я тебе расскажу, черт бы его побрал. Да я изо всех сил стараюсь не проверять чуланы в квартире, богом клянусь. Каждый вечер прихожу домой и так и жду, что там прячется целая толпа ублюдков. Лифтеры. Курьеры. Легавые…
– Хорошо. Хорошо. Давай попробуем полегче, Артур, – сказал седой. Он резко глянул вправо, где на краю пепельницы была пристроена сигарета, зажженная чуть раньше. Только она, очевидно, погасла, и он ее не взял. – Во-первых, – сказал он в трубку, – я уже много, много раз говорил тебе, Артур, что вот тут ты и совершаешь самую большую свою ошибку. Знаешь, что ты делаешь? Хочешь, я тебе скажу? Ты из кожи вон лезешь – я серьезно, ну?.. Ты просто из кожи вон лезешь, чтобы себя извести. Вообще-то тем самым ты даже подбиваешь Джоани… – Он умолк. – Тебе дьявольски повезло, что она такая чудесная девчонка. Я не шучу. А ты за ней не признаешь ну никакого вкуса – или мозгов, елки-палки, коли об этом речь…
– Мозгов! Ты смеешься, да? Да нет у нее никаких мозгов, язви ее! Она животное!