ронял ее. Головка совсем сбилась…
– Никто не трогал твою бритву, юноша. И почему же это он красавчик и фуфло, могу я спросить?
– Почему? Да потому что. Вероятно, потому, что оно того стоит. Я тебе одно могу сказать. Если он хоть сколько-то переживает за Фрэнни, спорим на что угодно – причины у него самые мерзкие. Вероятно, он переживает, потому что ему не хотелось уходить до конца этого чертова матча, – переживает, потому что наверняка это показал, но знает, что Фрэнни совсем не дура и заметила. Прямо вижу, как этот гаденыш сажает ее в такси и в поезд, а сам думает, успеет ли вернуться до конца тайма.
– Ох, да с тобой и не поговорить уже! Ну никак же невозможно. Даже не знаю, зачем пытаюсь. Ты совсем как Дружок. Думаешь, все что-то делают почему-нибудь чудному. Люди что, не могут кому-то звонить просто так, без гаденького себялюбия?
– Именно – в девяти случаях из десятка. И этот зануда Лейн – не исключение, будь спок. Слушай, да черт возьми, я как-то вечером разговаривал с ним двадцать минут и чуть не сдох, пока Фрэнни собиралась, и говорю тебе – он огромный ноль без палочки. – Зуи подумал, задержав ход бритвы. – Что же он такое нес? Что-то крайне подхалимское. Что же это было?.. А, да. Да. Он мне говорил, что когда был мелким, каждую неделю слушал нас с Фрэнни – и знаешь, что он делал, гаденыш? Превозносил меня за счет Фрэнни. Только лишь затем, чтобы подольститься ко мне и похвалиться своим модненьким лигоплющевым интеллектишком. – Зуи чуть вывалил язык и испустил смягченный и модулированный «бронксский привет». – Тьфу на него, – сказал он и снова поднес к лицу бритву. – И тьфу на всех этих школяров в беленьких ботиночках, которые у себя в колледжах редактируют литературненькие журнальчики. Мне подавай честного жулика.
Миссис Гласс уставила долгий и странно понимающий взгляд в его профиль.
– Он молоденький мальчик, и колледж еще не окончил. А от тебя люди нервничают, юноша, – на редкость уравновешенно сказала она. – Тебе либо кто-то нравится сразу, либо нет. Если да, ты сам как раскроешь рот, так никто больше и слова не вставит. А если тебе кто-то не нравится, как оно в основном и бывает, ты просто сидишь как смерть козиная, и пусть человек себе болтает, пока лбом в угол не упрется. Я наблюдала за тобой такое.
Зуи обернулся всем корпусом и посмотрел на мать. Повернулся и посмотрел точно так же, как в то или иное время все его братья и сестры (и особенно братья) поворачивались и смотрели на нее. Не с объективным удивленьем пред истиной, какой бы дробной та ни была, истиной, проглянувшей сквозь вроде бы зачастую непроницаемую массу предубеждений, клише и банальностей. Но – с восхищением, нежностью и, в немалой степени, с благодарностью. И как ни удивительно, миссис Гласс неизменно принимала эту их «дань» как прекрасное должное. В ответ она смотрела на сына или дочь, одаривших ее таким взглядом, милостиво и скромно. И теперь обратила этот свой милостивый и скромный фасад к Зуи.
– Это правда, – сказала она без малейшего упрека в голосе. – Ни ты, ни Дружок не умеете разговаривать с теми, кто вам не нравится. – Она немного подумала. – Точнее, кого вы не любите, – поправилась она. А Зуи не отрывал от нее взгляда, не брился. – Это неправильно, – сказала она – сурово, печально. – Ты становишься слишком похож на Дружка, когда ему было столько же. Заметил даже твой отец. Если тебе кто не нравится за две минуты, ты его вычеркиваешь навсегда. – Миссис Гласс рассеянно перевела взгляд на синий коврик. Зуи по-прежнему стоял как можно неподвижнее, чтобы не сбивать ее с настроя. – Нельзя жить на свете с такими сильными любовями и нелюбовями, – сообщила миссис Гласс коврику, затем повернулась к Зуи и окинула его долгим взором, в коем резонерства было очень мало, если было вообще. – И не важно, что ты там себе думаешь, юноша.
Зуи пристально глянул на нее, потом улыбнулся и, отвернувшись, обозрел в зеркале свою щетину.
Наблюдая за ним, миссис Гласс вздохнула. Нагнулась и растерла окурок о край металлической мусорной корзины изнутри. Почти сразу же закурила снова и произнесла – с большим нажимом:
– В общем, твоя сестра говорит, что он блестящий мальчик. Лейн.
– Это в ней женское говорит, дружок, – ответил Зуи. – Я знаю этот голос. Ох как же этот голос мне знаком! – С лица и горла у него уже исчезли последние следы пены. Одной рукой он критически ощупал шею, затем взял помазок и стал опять намыливать стратегические участки. – Ладно, и что Лейн имел сказать по телефону? – спросил он. – Что же стоит за кручиною Фрэнни, по версии Лейна?
Не вставая, миссис Гласс живо подалась вперед и ответила:
– Ну, Лейн утверждает, что все это – все эти глупости вообще – из-за той книжульки, которая все время при ней. Ты знаешь. Та книжица, которую она вчера весь день читала и таскала с собой, куда бы ни…
– Я знаю эту книжку. Продолжай.
– Ну, он говорит, Лейн, что это ужасно набожная книжка, фанатическая и все такое, и что Фрэнни ее взяла в библиотеке колледжа, а теперь думает, что, наверно… – Миссис Гласс умолкла. Зуи повернулся к ней с отчасти даже угрожающим вниманием. – Что такое? – спросила она.
– Где, он говорит, она ее взяла?
– В библиотеке. В колледже. А что?
Зуи покачал головой и снова отвернулся к раковине. Отложил помазок и открыл аптечку.
– Да в чем дело? – вопросила миссис Гласс. – Что не так? Почему такой взгляд, юноша?
Зуи не отвечал, пока не распечатал новую упаковку лезвий. Затем, отковыривая старое, сказал:
– Ты такая дура, Бесси. – И со щелчком снял лезвие.
– Почему это я дура? Кстати сказать, новое лезвие ты только вчера ставил.
Зуи с непроницаемой физиономией вправил в бритву новое лезвие и приступил ко второй проходке.
– Я задала тебе вопрос, юноша. Почему я дура? Она что, не брала эту книжку в библиотеке колледжа?
– Нет, Бесси, не брала, – ответил, не прерывая бритья Зуи. – Эта книжка называется «Странник продолжает путь» – и это окончание другой книжки, которая называется «Путь странника», ее она тоже везде таскает с собой, и обе эти книжки она взяла из прежней комнаты Симора и Дружка, где обе валялись на столе Симора, сколько я себя помню. Господи боже всемогущий.
– Ну и нечего меня поэтому оскорблять! Это что – такой ужас думать, что она могла их взять в библиотеке и просто принести…
– Да! Это ужас. Ужас в том, что обе книжки валялись на столе у Симора много лет. Это угнетает.
В голосе миссис Гласс послышалась неожиданная, исключительно невоинственная нота.
– Ты же знаешь, я не захожу в ту комнату без нужды, – сказала она. – Я не смотрю на старье… на вещи Симора.
Зуи быстро поправился:
– Ладно, извини. – Не глядя на нее, он стащил с плеч полотенце и стер с лица остатки пены, хоть и не довершил второй проходки бритвой. – Давай об этом пока не будем, – сказал он и швырнул полотенце на батарею; оно упало на титульную страницу рукописи про Рика и Тину. Зуи раскрутил бритву и подержал под холодным краном.
Извинение было искренним, и миссис Гласс это знала, но, очевидно, не могла не воспользоваться эдаким преимуществом, быть может – ввиду его редкости.
– Ты недобрый, – сказала она, глядя, как он споласкивает бритву. – Ты совсем не добрый, Зуи. Ты уже достаточно взрослый, мог бы, по крайней мере, стремиться хоть к какой-то доброте, когда тебе хочется быть гадким. По крайней мере, Дружок, когда ему… – Она одновременно вдохнула и вздрогнула, когда бритва Зуи – вместе с новым лезвием и всем остальным – звонко брякнулась в корзину.
Вполне вероятно, что Зуи не собирался метать бритву в корзину, а просто опустил левую руку с такой внезапностью и силой, что бритва ускользнула. Как бы то ни было, он явно не собирался рукой бить об край раковины так, чтоб заболело запястье.
– Дружок, Дружок, Дружок, – сказал он. – Симор, Симор, Симор. – Он уже повернулся к матери, которую падение бритвы застало врасплох и встревожило, но вообще-то не испугало. – Меня так тошнит от этих имен, что хоть глотку себе режь. – Он побледнел, но лицо его оставалось почти бесстрастным. – Весь этот проклятый дом просто смердит призраками. Я не против, чтобы меня преследовал мертвый призрак, но, черт возьми, я просто ненавижу, когда от меня не отлипает полумертвый. Господи, только бы Дружок наконец решился. Он делает все, что делал Симор, – или хоть пытается. Покончил бы, к чертовой матери, с собой, да и покончил бы с этим.
Миссис Гласс моргнула – всего раз, – и Зуи моментально отвернулся. Наклонился и выудил бритву из корзины.
– Мы оба – чучела, Фрэнни и я, – провозгласил он, выпрямляясь. – Я двадцатипятилетнее чучело, а она двадцатилетнее чучелко, и виноваты два этих ублюдка. – Он положил бритву на край, но та непокорно скользнула в раковину. Зуи схватил ее и больше из пальцев не выпускал. – В случае Фрэнни симптомы немножко замедленнее, но она тоже чучело, и ты этого не забывай. Клянусь тебе, я б их убил и глазом не моргнул. Великие учителя. Освободители великие. Господи боже. Я даже сесть пообедать с человеком уже не могу, приличную беседу поддержать. Мне или сразу скучно, или я пускаюсь проповедовать, так что если б у этого сукина сына осталось хоть чуточку здравого смысла, он бы тут же разломал стул о мою голову. – Зуи распахнул аптечку. Довольно пустым взором оглядывал ее несколько секунд, словно забыл, чего ради открывал, затем положил невысохшую бритву на полку.
Миссис Гласс сидела очень тихо – наблюдала, – и окурок догорал у нее в пальцах. Она смотрела, как Зуи закрутил колпачок на тюбике крема. Резьбу он нащупал с некоторым трудом.
– Не то чтобы это кого-то интересовало, но я даже пожрать не могу до сих пор, чтобы сначала себе под нос не пробурчать Четыре Великих Обета[192], – и спорим, Фрэнни тоже. Они нас вымуштровали, черт бы их драл, с такой…