их богословов, Мильтон в «Потерянном рае», а за ним и К. С. Льюис, который в 1943 году изложил сюжет «Потерянного рая» языком ХХ века в своем романе «Переландра».
В то же время, если верить скандинавской мифологии в пересказе Снорри Стурлусона, получается, что его предки-язычники уповали на защиту богов, таких как Тор, однако (в отличие от христиан) считали их не всемогущими и даже смертными. Пределы их силы описаны в мифе о путешествии Тора и Локи к королю великанов, где Тор старается изо всех сил, однако не может победить сначала Утгарда-Локи, затем Мирового Змея и, наконец, Элли (Старость). Обе эти истории — и о райском саде, и о путешествии Тора — основаны на некоем противоречии в вере и призваны его объяснить.
Однако для Толкина внутреннее противоречие, составляющее природу мифа, было повседневным явлением. Будучи профессором англосаксонского языка, английского языка и литературы, почти каждый день своей трудовой жизни он читал, преподавал или приводил в пример такие произведения, как «Беовульф», «Старшая Эдда» или «Младшая Эдда» Снорри Стурлусона, которые так или иначе имели неоднозначный статус в христианстве. Почти все они были записаны христианами, такими как автор «Беовульфа» и исландец Снорри (как минимум два столетия спустя). Но в некоторых случаях они могли быть написаны язычниками (как многие из поэм «Старшей Эдды») или имели явно языческое содержание (как «Младшая Эдда»), или повествовали о героях, которые, как было известно и самому автору-христианину, жили в языческие времена, а значит, наверняка были язычниками (как Беовульф).
Начнем с конца. Как следовало относиться к героям, принадлежащим к последней категории? Один из общеизвестных фактов по поводу «Беовульфа» состоит в том, что в конце VIII века, незадолго до уничтожения викингами Линдисфарнской обители, англосаксонский богослов Алкуин написал ее настоятелю гневное письмо, призывая его запретить монахам слушать рассказы о языческих героях — в частности, о некоем «Ингельдусе» (очевидно, он имел в виду второстепенного персонажа поэмы «Беовульф» — Ингельда, короля хадобардов). Он сформулировал свое мнение в форме вопроса, на который сам же и ответил:
Ибо какое отношение имеет Ингельд ко Христу? Дом мал, и не может вместить их обоих. Царь Небесный не станет сообщаться с заблудшими язычниками, которых называют королями, ибо вечный Владыка царит на Небесах, а заблудший язычник стенает в аду.
Так ли это? Если да, то такие поэмы, как «Беовульф», должны были бы изыматься из приличных монастырских библиотек (и, вероятно, многие из них действительно постигла эта участь). Но такое решение практически полностью уничтожило бы профессию Толкина и главное увлечение его жизни, поэтому примириться с ним он бы никак не смог. Кроме того, совершенно ясно, что, хотя автор «Беовульфа» ни разу не упоминает в своем произведении Христа, сам он был христианином ничуть не менее ревностным, чем его соотечественник Алкуин: просто они расходились во мнениях по поводу места язычников, особенно тех, кто (в отличие от викингов, которые уже готовились к наступлению на Линдисфарнскую обитель) не отверг Благую Весть, а просто никогда о ней не слышал и не причинял христианам никакого вреда.
Можно сказать, что вся поэма «Беовульф» служит для примирения противоречивых мнений, чем очень похожа на «Властелина колец». Оба произведения были написаны искренне верующими христианами, но ни в одном из них нет никаких характерных примет их веры; причем Толкин пошел еще дальше и не оставил в своей работе вообще ни одного упоминания религии ни в какой форме. В каждом случае смерть героев обставлена весьма двусмысленно. Уход Арагорна, как и гибель Беовульфа, оставляет смутное ощущение надежды или будущего утешения, однако ни в одном из произведений эта надежда не выражена в явном виде, и хотя оба описания смерти полны достоинства, они омрачены печалью и неопределенностью по поводу будущего. В «Беовульфе» присутствуют не только содержащие неясную угрозу упоминания «тьмы» или «мрака», но и намеки на нечто вроде валаров — ибо хотя героя Скильда в утешение данам посылает Бог, в путешествие по морю его отправляют существа, известные лишь как «они», которые наверняка исполняют волю Бога, но при этом, возможно, наделены сверхчеловеческой силой. Наконец, оба произведения разрешают одно и то же противоречие посредством медиации, чуждой таким ретроградам, как Алкуин.
Следует ли непременно верить в то, что все, кто жил до пришествия Христа или между Его воплощением и проповедью Евангелия, обречены и не имеют надежды на спасение? Ни Толкин, ни древнеанглийский поэт, чье имя не дошло до наших дней, не выражают по этому поводу никакого мнения и даже не упоминают об этом вопросе, но оба изображают языческий или дохристианский мир с большой симпатией, не показывая его неприглядную сторону — ни рабство, ни человеческие жертвоприношения, ни языческих богов. В их книгах совмещается несовместимое — язычество и праведность. Будет ли носитель обоих этих качеств осужден за унаследованное от предков язычество или спасен за личную праведность? В Средиземье (как мы видим, в это название вложено сразу несколько смыслов) этот вопрос не должен и даже не может подниматься.
Миф о Фродо
Связь между моим последним тезисом и центральным сюжетом «Властелина колец» состоит в имени Фродо и в его носителе. Здесь есть одна странность: несмотря на то что он должен был бы стать «наиболее известнейшим из хоббитов», его имя не поясняется и даже не упоминается в Приложении F, где говорится об именах и названиях, распространенных в Хоббитании.
Толкин раскрывает тему имен собственных очень подробно. По его словам, большинство из них переведены со всеобщего языка Средиземья на английский по смыслу, хотя в обоих этих языках происходили процессы стирания значений, в результате которых многие люди теперь не осознают, что такие составные части топонимов, как bottle (или bold), раньше означали «жилище», поэтому сейчас эти названия кажутся более странными, чем в прежние времена.
Имена хоббитов, как сообщает Толкин, делятся на две основные категории. К первой относятся имена, которые «ничего не означают», такие как Бильбо, Бунго, Поло и так далее. Некоторые из них случайным образом совпадают с современными английскими именами, например Отто, Одо, Дрого. Эти имена автор «оставлял как есть, лишь изредка меняя окончание», поскольку в именах хоббитов (как и в древнеанглийском языке) окончание — a указывает на мужской род, а — o и — e — на женский. Таким образом, настоящее имя Бильбо — Бильба. Однако существует и вторая категория: в некоторых семьях был обычай давать детям «громкие» имена, заимствованные из древних легенд. Толкин сообщает, что не стал оставлять их в исходном виде, но заменил полузабытыми именами из легенд, такими как Мериадок, Перегрин и Фредегар, которые звучат совсем не так, как в оригинале, но создают такое же впечатление.
Вопрос в том, к какой категории относится имя Фродо — единственное из имен значимых персонажей «Хоббита» и «Властелина колец», которое Толкин не разбирает и даже не упоминает в Приложении. Возможно, оно составляет третью категорию, куда не входит больше никаких имен. Это имя похоже на те, которые не несут никакой смысловой нагрузки, как Бильбо. В таком случае правильное его написание не «Фродо», а «Фрода». Однако имя Фрода несет смысловую нагрузку. Так же, как и имена Мериадок и Фредегар, оно заимствовано из древней героической литературы, однако, что немаловажно, почти совсем забыто — поэтому очень подходит этому персонажу. Фрода был отцом героя Ингельда, легенды о котором запрещали слушать монахам Линдисфарнской обители. Ингельд один раз упоминается в «Беовульфе» как «сын Фроды, счастливец», и больше в древнеанглийских источниках о Фроде ничего не сказано. Однако в древнескандинавском имя Фрода, которое звучит как Fróði (Фроди), встречается довольно часто и непоследовательно, как будто авторы позднее пытались привести в соответствие разные противоречащие друг другу легенды.
Одно можно сказать точно: и Фрода, и Фроди (по правилам в обоих требуется долгая гласная — fróda, fróði) в переводе с древнеанглийского и древнескандинавского означает «мудрец», и самый знаменитый Фроди во всей древнескандинавской культуре известен именно своей мудростью, прежде всего связанной с отказом от войны. Как утверждают и Саксон Грамматик (около 1200 года), и Снорри Стурлусон (около 1230 года), этот Фроди был современником Христа. В годы его правления не было ни убийств, ни войн, ни краж, ни грабежей, и это золотое время носило название Fróða-frið (мир Фроди). Оно закончилось из-за того, что этот покой на самом деле исходил от волшебной мельницы, на которой Фроди молол мир и благоденствие, но, когда он отказался дать передышку вращавшим жернова великаншам, те взбунтовались и намололи войско, чтобы убить Фроди и забрать его золото. Согласно норвежским народным поверьям, та волшебная мельница до сих пор стоит на дне Мальстрёма, но теперь она мелет соль, поэтому море соленое.
Есть ли между этой историей, «Беовульфом» и «Властелином колец» какая-нибудь связь, помимо имен персонажей? Одна из особенностей, которые, возможно, поразили Толкина, — это резкий контраст между Фродой и Ингельдом, отцом и сыном. Первый из них стремится к миру — второй же, яркий представитель северного героического общества, не отступится от своего и отомстит обидчику любой ценой. Есть что-то печальное, парадоксальное и очень правдивое в том, что имя Ингьяльд было популярно в Норвегии много поколений, и им интересовались даже линдисфарнские монахи, а история его отца быстро превратилась в притчу о бесплодном труде.
Кроме того, Фроди не только современник Христа, но и его аналог (разумеется, потерпевший неудачу) — тот, кто безуспешно пытается разорвать порочный круг войн, мести и героизма. Он терпит неудачу и в личном плане (его убивают), и идеологически — его сын и его народ радостно возвращаются к прежним дурным привычкам: мщению, ненависти и язычеству. В конце концов «мир Фроди» мог быть просто случайностью, неосуществившимся отражением пришествия Христа, о котором язычники даже не узнали. Возможно, этот собирательный образ Фроды/Фроди был для Толкина воплощением «праведного язычника», проблеском печальной истины, стоящей за героическими иллюзиями, мелькнувшим и вскоре погасшим светом, который не смог светить во тьме языческой эпохи.