Толкин, к слову, не применял слово «фантазия» (fantasy) для определения собственно литературного направления. У Толкина «Фантазия», способность к неограниченному творческому вымыслу — средство создания «волшебной истории» (fairy-story). «Фантазия» выводит человека из повседневности на просторы Волшебной Страны, Феерии. Творя «волшебную историю», человек вольно или невольно созидает целый «вторичный мир», неминуемо похожий на «первичный», но существующий по своим, вовсе не рациональным законам. Этот вторичный мир вполне может размещаться где-либо в мифическом былом мира «первичного», а то и соседствовать с ним в настоящем, как мир древних сказок и героического эпоса. Творя свой мир, человек не посягает на прерогативы Создателя, но дерзает стать «со-творцом». Теория «сотворчества» и беспокойство о его границах, чрезвычайно важные для Толкина, пронизывают его литературные произведения. Он посвятил этому стихотворение «Мифопоэйя», посвященное праву человека на создание мифов в глазах Творца — и способности людей творить, подобно Творцу. В эссе он цитировал «Мифопоэйю».
«Волшебная история» — способ освобождения, побега из неблагополучной действительности. Побег (Escape) — значимая тема и упомянутого толкиновского эссе, и многих трудов как заступников, так и критиков фэнтези. Фэнтези, бесспорно, — литература «эскапистская», бросающая вызов теперешнему бытию.
В этом-то, откровенно говоря, и залог ее признания. Прогресс в прошедшем столетии был подлинно кипучим, и весьма многим в этой буре перемен пришлось нелегко. Для миллионов книги фэнтези (наравне с историческими романами) стали своего рода отдушиной. И мир мифический, «вторичный», и похороненный прогрессом мир минувшего сумели превратиться в неплохое укрытие от черствой рассудочности, цинизма, господства Машины и Политики. Научная фантастика на эту роль, как подчеркивал не сильно жаловавший её Толкин, годилась намного меньше.
«Волшебные истории» Толкин полагал «серьезной», взрослой литературой. «Детскость» и сопряженную с ней наивную нравоучительность вкупе с излишней мягкостью Толкин считал губительными для подлинной «волшебной истории». Он, кстати, замечал, что в основе такой «детскости» лежит превратное представление о детских вкусах. Как бы то ни было, именно здесь и проходит черта между «волшебной историей» и «волшебной», «фейной» сказкой (fairy-tale, conte de fee), обычной для английской и французской литературы XIX — начала XX в. На последнюю Толкин обрушился поистине безжалостно — «крошечных эльфиков», обычных для такой сказки, особенно если они склонны к нравоучениям, он тогда уже определенно «возненавидел». Его Феерию населяли величественные эпические герои, не порхающие с цветка на цветок и не читающие нотаций детишкам…
В 1940 г. Толкину еще раз представился случай вернуться к «Беовульфу». Он написал предисловие к новому изданию классического подстрочного перевода поэмы «современной английской прозой» Дж. Р. К. Холла. В предисловии Толкин подробно охарактеризовал проблемы, с которыми сталкивается переводчик древнеанглийской поэзии и конкретно «Беовульфа». Он выступил с критикой как излишней модернизации и вульгаризации текста, так и искусственного удревнения, «перевода» архаических слов не менее архаическими, а то и надуманными. Кроме того, Толкин воспользовался возможностью, чтобы высказать свои соображения о метрике поэмы и аллитерации в ней.
Годы Второй мировой войны Толкин провел в Оксфорде, однако научная работа занимала его теперь меньше, и завершил он лишь один серьезный труд, о котором чуть ниже. Причина тому теперь хорошо известна — всё это время шла работа над «Властелином Колец». Осенью 1945 г. Толкин перешел в Мертон-Колледж, где стал профессором английского языка и литературы. Это укрепило его положение в университете, притом что сам Толкин все больше погружался в писательский труд — работа над романом завершалась.
Однако на самом деле и от трудов научных он не отходил — просто времени довести их до желаемого идеала не хватало катастрофически. Толкина еще в 1930-х гг. заинтересовала небольшая среднеанглийская поэма «Сэр Орфео» — переделка древнегреческого мифа об Орфее и Эвридике, где потустороннее царство заменила страна эльфов. Во время войны для образованных при университете кадетских курсов он выполнил перевод поэмы на современный английский язык. Работа была завершена в 1944 г., хотя тогда прошла почти незамеченной.
Должным образом признан толкиновский «Сэр Орфео» был уже после смерти переводчика, когда встал в контекст других его переводов со среднеанглийского. Переводы «Перл» и «Сэра Гавейна» были в работе еще с довоенного времени. «Перл» определенно готовилась к публикации, но ее сорвала безвременная смерть в 1938 г. Э. Гордона, совместно с Толкином планировавшего издание. Толкин раз за разом возвращался к переводам и во время, и после войны, шлифовал, вносил исправления. В середине 50-х была предпринята попытка тиражной публикации, но Толкин не сумел написать научно-популярное предисловие и отказался от затеи. Все три перевода вышли под одной обложкой уже в 1975 г., когда любая книга с фамилией Толкина находила массового читателя…
Особенно важен для Толкина был, конечно, перевод «Сэра Гавейна». За прошедшие годы он многое передумал относительно поэмы и готов был полушутя критиковать себя прежнего за отдельные выводы. В 1953 г. перевод был завершен и даже в известном смысле «опубликован» — в декабре Толкин предоставил его Би-би-си для радиопостановки. Эта передача имела определенный успех, и в следующем году ее повторили. Собственно, она и подтолкнула толкиновских издателей, вдохновленных выходом «Властелина Колец», к попытке настоящей публикации. Еще до постановки, 15 апреля 1953 г., Толкин выступил с лекцией о «Сэре Гавейне» в университете Глазго. Сильно сокращенный и переработанный в популярном плане вариант лекции был предоставлен компании как сопровождающий постановку. Полностью лекция была опубликована только в сборнике «Чудовища и критики».
Лекция представляла собой своеобразный итог долгой работы Толкина над исследованием поэмы — и как часто у него бывало, несмотря на сравнительно небольшой объем, во многом определила направления для исследователей последующих. «Волшебное» обрамление, кажущееся к финалу почти нелепым, — не главное, по его мнению, в поэме, хотя и является существенным, неотъемлемым элементом ее восприятия. Весь текст толкуется как притча, хотя не прямолинейная «аллегория», повествующая об искушении и необходимости покаяния для истинного прощения. Большое внимание уделено также противоречиям между куртуазным кодексом и долгом чести — тема более явно в поэме присутствующая. Толкин почитал «Сэра Гавейна» лучшим творением английской повествовательной поэзии Средневековья и считал возможным поставить рядом с ним только «Троила и Крессиду» Чосера. Остается добавить, что собственный толкиновский труд над поэмой в конечном счете вполне вознаградился — его издание, вышедшее первым массовым тиражом в 1968 г., и перевод романа считаются ныне лучшими.
Ещё один памятник Средневековья, занимавший Толкина в 1940-х — начале 50-х гг., — англосаксонская поэма «Битва при Мэлдоне». Судьба и даже содержание этого текста отчасти напоминают древнерусское «Слово о полку Игореве». Поэма известна в единственной рукописи, обнаруженной еще в XVIII в. и почти сразу после копирования и публикации погибшей в пожаре. Англичане, впрочем, не слишком склонны к безосновательным принижениям собственной культуры, так что «спор о подлинности» за два века не успел толком разгореться. После же обнаружения в 1930-х гг. копии-транскрипции XVIII в. с оригинала древность «Битвы при Мэлдоне» никто под сомнение не ставил.
Опять же подобно русскому «Слову», древнеанглийская «Битва» — сказание о печально прославленном поражении. В отличие от большинства англосаксонских эпических поэм автор повествовал о событиях своего времени. 10 августа 991 г. англосаксонский эрл Беортнот с немногочисленной дружиной встретился при Мэлдоне с большим войском викингов под предводительством Олава Трюггвасона (тогда еще язычника, а позднее крестителя Норвегии). Несмотря на численное превосходство противника, Беортнот не только принял бой, но даже разрешил викингам беспрепятственно переправиться через разделявшую врагов реку. В последовавшей сече англосаксы были наголову разбиты, почти все пали, в том числе и Беортнот. Поэма описывает героические и отчаянные подвиги поочередно гибнущих танов и воинов Беортнота.
Толкина заинтересовало понятие ofermod, которым в поэме определяется причина гибельного для Беортнота и его владений благородства по отношению к врагу. Он, вслед за большинством комментаторов, толкует их как «чрезмерная, неукротимая гордыня» — и считает именно данный отрывок ключевым для понимания поэмы. Толкин написал на эту тему целую пьесу на двух персонажей — «Возвращение Беортнота, сына Беортхельма», в которой описывается, как двое подданных погибшего эрла выносят его тело с мертвого поля битвы для погребения. Пьеса была написана в 1940-х гг., а опубликована в 1953 г. с предисловием и послесловием автора. В них Толкин доказывал, что главное в поэме — не восхваление «героического северного духа», а осуждение напрямую связанной с ним «неукротимой гордыни». Вся «северная теория мужества», которую он здесь внимательно исследует, даже в лучших своих проявлениях оказывается неотделима от гордости и чисто языческого отчаяния. Ее основа — в том, что мир обречен, что все деяния людей и богов в конечном счете приведут к поражению и их поглотит тьма. С приходом христианства мир меняется, и думать лишь об увековечении собственной доблести становится недостойно вождя. Толкин связывает воедино общей темой «рыцарской бравады» властителей три наиболее значимых в его глазах английских эпических поэмы: «Беовульфа», «Битву» и «Сэра Гавейна».
1953 г. ознаменовался выходом и еще одной, чисто лингвистической работы, посвященной среднеанглийскому слову Losenger («обманщик, льстец»). Толкин определил статью, подготовленную в 1951 г. для Международного филологического конгресса в Льеже, как «эскиз этимологического и семантического исследования». Не ограничившись общим признанием французского заимствования, отмеченного впервые у Чосера, Толкин все-таки доказывает древнегерманское происхождение слова.