Разговор приобретал для Артема Ивановича несколько нежелательное направление, и он, изменившись в лице, поспешно произнес:
– Я ничего такого не делал.
Бывший министр сельского хозяйства, отколупнув крышку таймера, с сожалением смотрел на его внутренности.
– Батарейка нужна другая, – сказал он, – минимум девять вольт.
– Да вон батарейка, – сказал Халид, кивнув куда-то позади Маирбека, – в рыбке.
Суриков вытянул голову и увидел за Маирбеком, на книжкой полке, старый подарок губернатора на пятидесятилетие: массивную золотую рыбку с циферблатом во рту. Маирбек обернулся и несколько секунд изучал ювелирную японскую работу.
– Дорогая вещь, – сказал Маирбек, – и чужая. А чужое брать недозволено. Харам.
– А… берите, пожалуйста. Если нужно, – проскулил Суриков.
– Ну, если хозяин разрешает, – усмехнулся Маирбек, – тогда другое дело.
Золотая рыбка мигом перекочевала на журнальный столик. Хасаев взмахнул рукой, приглашая пленника садиться.
– Ты хотел меня видеть, Артем Иванович. Что ты хочешь сказать?
Стол Артема Ивановича стоял на небольшом возвышении, и поэтому любой посетитель смотрел на человека, сидящего за столом, снизу вверх. Это был несколько непривычный ракурс для Сурикова. Еще непривычней были четки, лежащие на клавиатуре. Сколько мог судить Артем Иванович, четки были сделаны из кусочков пуль, и Суриков никак не мог себе представить, чтобы кто-нибудь мог таскать с собой такую дешевку. Артему Ивановичу тоже однажды подарили четки, но они были из оправленного в золото сандалового дерева. Но из пуль? Господи, это ж дешевле тайваньских электронных часов!
– Я тебя слушаю. Говори.
Суриков откашлялся.
– Видите ли, Халид Супьянович, у меня есть проблема и у вас есть проблема. Мы вместе можем подумать над их взаимовыгодным решением.
Халид промолчал. Пальцы его неторопливо перебирали четки.
– Во-вторых, я бы хотел освободиться отсюда.
– И зачем это мне? – спросил Халид.
– Ну, во-первых, потому что я готов за это платить. Большие деньги. Миллион. Два.
В глазах Халида на мгновение блеснуло что-то похожее на насмешку.
– Три, – поспешно сказал Суриков, – три миллиона.
Четки звякнули. Халид промолчал. Суриков принял молчание за одобрение и продолжал:
– Во-вторых, вам, для удовлетворения ваших требований, нужны посредники. Опытные переговорщики. Я обладаю огромным влиянием на нашу элиту. На губернатора. На Рыдника. Я мог бы выступить на вашей стороне.
– С какого барана ты будешь на моей стороне?
– Ну это логично. Чем быстрее удовлетворят ваши требования, тем меньше ущерба понесет мой завод. Я хочу его сохранить.
– Это еще вопрос, чей это завод. Барова или твой.
Суриков вытянулся вперед и вверх.
– Ну в том-то и дело. Вы же сами понимаете. Это все – просто высосанные из пальца претензии Барова. Это мошеннические требования. Дым. Нет Барова – не будет и дыма.
– А с чего это Барова – не будет?
– Неужели вы не видите? Стоит вам… то есть если Барова не будет, я автоматически становлюсь главным вашим представителем.
– Неплохо, – сказал Халид, – вчера ты мне предлагал за голову Барова несколько миллионов. Теперь ты хочешь, чтобы я его убил в зачет твоих будущих услуг. На халяву. Знаешь, Артем Иванович, я никогда не убивал бесплатно.
– Ну почему же бесплатно, – вскрикнул Суриков, – я же говорю… Три…
– Пять.
– Но это слишком много, и если речь идет о наличных… Три с половиной.
– Пять.
– Но…
Рука полевого командира протянулась к Сурикову. Тот подался было назад, сколько позволяло кресло. Но Халид просто сбил пылинку с плеча владельца завода. Потом поправил ему волосы. Потом пододвинул белый пузатый телефон.
– Пять, – сказал Халид, – звони. Или эти деньги заплатит Данила.
Через минуту серый от страха Суриков набрал рабочий телефон Анны Борецкой, председателя правления банка «Кесаревнафтэкс». Банк контролировался напополам Суриковым и губернаторшей.
– Анна Ефимовна, – сказал Суриков – мне нужна пятерка к завтрашнему утру. Вы понимаете, куда их доставить…
В трубке озадаченно молчали.
– Артем Иванович, – наконец промолвила Анна Ефимовна, – господи, я бы за вас, хотите верьте, хотите нет, в огонь и воду… Но в банке с утра сидит ФСБ, и нас строжайше предупредили…
Голос верной председательши прервался, и в трубке послышались короткие гудки.
Суриков подумал минуты две, а потом набрал сотовый Рыдника.
– Савка? Это Суриков. Я понимаю, что нас пишут, но это очень хорошо. Послушай, я добился серьезного прогресса в переговорах, но мне нужна пятерка…
– Артем Иванович, я не советую вам в данной ситуации вести какие-либо сепаратные переговоры. Они могут быть расценены как пособничество врагам родины.
Отбой – и Суриков растерянно поглядел на трубку в своих руках.
Он сделал еще несколько звонков. Он позвонил главе своего московского представительства, супруге губернатора, вице-губернатору Бородовиченко, Косте Покемону и даже корейским банкирам. Все охали и выражали поддержку. Никто не давал денег. Корейцы заявили, что у них будут проблемы с антитеррористическим законодательством. Партнеры откровенно надеялись унаследовать бизнес, если чеченцы пристрелят Сурикова, а подчиненные явно нацелились разворовать то, до чего не доберутся партнеры.
Последним номером, который набрал Суриков, был номер его жены.
В трубке ему ответил молодой мужской голос.
– Это какое-то недоразумение, – сказал Суриков, – я важный человек…
– Пошли, – сказал Халид.
– Я… э…
Маирбек легко, как котенка, поднял его за шиворот. Через секунду Сурикова втащили в его же собственную комнату отдыха. Халид швырнул его в мягкое кожаное кресло. Челюсть защелкнутого за трубу наручника сомкнулась на запястье Сурикова. На столик шлепнулся телефон.
Халид стоял перед ним, держа в руках зеленую железяку с ножками и прикрученным сверху будильником в виде золотой рыбки.
– Будем знакомиться, – сказал Халид, – Артем, это «монка». «Монка», это Артем. Масса мины – два килограмма, радиус сплошного поражения – пятьдесят метров. Внутри – взрывчатка и стальные шарики диаметром шесть миллиметров, залитые эпоксидкой. Предназначена для поражения живой силы и небронированной техники противника.
Халид повернулся к кадке с китайской розой и аккуратным движением вогнал ножки мины в землю, так, что поверх остался только зеленый корпус с прицельной прорезью и золотая рыбка. Стрелка будильника во рту рыбки указывала на половину седьмого.
Халид резко нагнулся к заложнику.
– Твое влияние кончилось, – сказал Халид, – знаешь, в чем твое влияние? Ты можешь дать взятку, оплатить выпивку, свозить на Канары, подарить дом… в этом твое влияние. У тебя есть клиенты, у тебя нет друзей. А это история, к которой Канары и выпивка не имеют никакого отношения. И ты из влиятельного человека превращаешься в обузу. У тебя больше нет влияния. У тебя есть долги. Передо мной.
– К-к-какие долги?
– Ты пригласил меня в партнеры, – сказал Халид, – а когда подошло время расплачиваться, ты пришел в ФСБ и сказал: «Я тут хочу бороться с чеченскими террористами». Ты еще не понял, почему я выбрал твой завод? Никто не кинет меня безнаказанно. Ты должен мне за последние восемь лет, Артем. Ты должен мне куда больше, чем пять миллионов. Но я начну с этой цифры. У тебя есть время до половины седьмого. До конца этого срока твои люди должны передать пять миллионов моим людям в Кизляре. Иначе я пошлю твои молотые потроха в подарок твоей жене. Она будет рада.
Улыбнулся и добавил:
– Поистине, Артем. Аллах дает отсрочку несправедливому, но когда он схватит его, то уже не отпустит.
Баров очнулся от запаха пота и подтухающей еды.
Его действительно перенесли к остальным заложникам. За зеркальным стеклопакетом стояло снежное утро. Красное как помидор солнце вставало со стороны моря, и наст под его косыми лучами сиял тысячью огней. Дальнозоркому Барову с пола были видны далекие сопки и два грача, возившихся на верхушке ректификационной колонны: птицам было так тепло у установок, что они не улетали на юг.
Трое боевиков без масок стояли неподвижными статуями на фоне наста и солнца, и один из них был такой молоденький, что ему скорее подошли бы женские роли в театре Кабуки, нежели роль убийцы в спектакле, поставленном Халидом Хасаевым.
Около окна, за расстеленной скатерью, сидели солдаты внутренних войск, которых привел на завод Баров. Их командиров – ни подполковника Исенина, ни майора Гаранина, ни даже старлеев – кажется, Суркова и Семенова, среди вэвэшников не было. Рядовые вертухаи, привыкшие шмонать на зоне зэков да носить им за деньги хавчик. В зале было удушающе тепло, вэвэшники были в штанах и майках, и пожилой испуганный заложник, раздетый до трусов, разливал для них кипяток из большого позолоченного самовара. На скатерти лежали хлеб, сгущенка и колбаса, и даже покромсанный торт.
У остальных заложников еды не было. Баров некоторое время лежал, прикрыв веки и изучая диспозицию в зале. Диспозиция ему не нравилась.
– Эй, собака!
Баров приподнялся.
Кричал тот самый семнадцатилетний чеченец с ангельскими глазами и оттопыренной нижней губкой, стройный и безбородый, как девушка. Заложник у самовара покорно замер: кричали ему.
– Воды!
Заложник, мужчина лет пятидесяти, с кривыми ногами и смешно свисающим животиком, торопливо набрал кипятка в большую кружку и заспешил по винтовой лестнице со стеклянными ступеньками, обвитыми сверкающей латунью перил. Чеченец ждал его наверху. Как только заложник ступил на балкон, чеченец передернул затвор, и русский отшатнулся. Кипяток выплеснулся из кружки, заложник ойкнул, завопил, запнулся ногой за ногу, – и скатился по лестнице вниз, чудом не сломав себе шею.
Чеченец расхохотался. Вэвэшники – тоже. Баров откинулся к стенке и закрыл глаза. Он не ожидал, что это случится. И тем более, что это случится так быстро. А ведь это очень просто: взять в заложники пятьсот человек и раздеть тридцать самых сильных и наглых. Взять в заложники пятьсот человек, а еды принести для пятидесяти.