В девушке не было, впрочем, ничего китайского, и она была очень хороша в коротеньком черном платье, открывавшем великолепную грудь и ноги, которые росли от улыбки. Она удивительно напоминала Руслану резиновую куклу.
Руслан сделал круг почета по казино, держа девушку за обнаженную талию, и когда они наконец сели поужинать, к ним приклеился вице-губернатор Бородовиченко. Вице-губернатор делал вид, что страшно занят разговором с Русланом, и все время косился на колечко в пупке его спутницы. В конце концов он не выдержал и осведомился о том, как зовут девушку.
– Не помню, – сказал Руслан, – а она что, тебе нравится?
Вице-губернатор выразительно причмокнул губами.
– Нравится, так бери.
– Что? – растерянно спросила девушка.
– Что слышала. Иди с ним. Встала и пошла.
Улыбка сползла с лица девушки, как плохо приклеенный стикер. Она, собственно, не была проституткой. Быть может, она бы и поспорила с русским, но с человеком по фамилии Касаев ей спорить не хотелось.
Девушка и Бородовиченко уже ушли куда-то на второй этаж, а Руслан все сидел, прихлебывая «Шато Марго» урожая девяносто третьего года и глядя перед собой.
Потом отодвинул бокал и приказал подать машины.
Было уже десять вечера, когда джипы Руслана остановились во дворе выстроенной «покоем» двенадцатиэтажки. Мила жила недалеко от центра, но на редкость неудачно, в безобразном районе панельных новостроек, вздымавшихся на восток от старой резиденции секретарей крайкома.
Вырванный с мясом кодовый замок болтался на одном гвозде, стены в подъезде были исчерчены рокерской каббалистикой, и челюсти грузового лифта сомкнулись за ним, как крышка гроба.
Руслан не видел такой бедности давно, даже три года назад, когда приезжал в Чечню. Там, у родных, был красный забор итальянского кирпича, и трехэтажный особняк за пятиметровым забором, и двоюродный брат вышел к нему в мягкой кожаной куртке от Валентине и породистых джинсах, купленных в соседнем Хасавюрте, куда богатые нохчи приезжали за фирменными шмотками.
Руслан трижды обругал себя, пока лифт со скрипом ехал до одиннадцатого этажа. Он отвык от этой грязи: от закопченных чайников, ржавых кастрюль и подтекающих бачков коммунальных квартир. Сейчас он доедет наверх, и дверь ему откроет Мила в халатике, а из-за плеча у нее будет выглядывать румяный мент.
Чем она ему приглянулась? В модельном агентстве «Мэй» двадцать таких, только мытых.
Дверь Милы была обита линялым дерматином.
Уже нажимая на звонок, Руслан запоздало вспомнил, что не купил цветов или чего там полагается у русских. За дверью послышался звонкий лай, и она отворилась.
На пороге стояла Мила, в домашних джинсах и кофточке с зеленоватыми цветочками, совершенно того же цвета, что и ее огромные глаза. Руки ее были в чем-то мокром, и с кухни доносилось скворчание жарящейся рыбы. Мила стояла и молча смотрела на высокого холеного чеченца, и в глазах ее не было радости: один напряженный испуг. Руслан не привык, что девушки смотрят на него так. Они всегда смотрели на него с вожделением кошки, созерцающей печенку в руках хозяина.
– Что ж ты без спросу открываешь? – спросил Руслан. – Смотреть надо.
– Кто там? – раздался дребезжащий голос откуда-то из утробы квартиры.
Руслан шагнул внутрь. Крошечная прихожая кончалась шестиметровой кухней, а из единственной комнаты тянуло лекарствами и хворью. В глубине ее, на высоко взбитых подушках, лежала худенькая старушка с редкими волосами на бледной луковке лба.
– Это вы, Коленька? – сказала старушка.
– Нет, – ответил Руслан.
– Коленька, подайте мне воды. И там лекарство.
Руслан понял, что она не слышит, и осторожно подал ей воду. Лекарство было сильнодействующим снотворным.
– Коленька, вы присядьте, – сказала старушка.
Чеченец сел, и тут глаза его упали на фотографию в рамке под стеклом. Фотография была вырезана из газеты и была необыкновенно старой, не просто желтой, а пергаментно-прозрачной. На фотографии было три смеющихся женщины в летных шлемах и подпись: «На счету отважной летчицы Натальи Голиковой – восемь фашистских «Юнкерсов».
– Коленька, – сказала старушка, – у меня к вам дело. Вы знаете, вы должны проверить соседей за стенкой.
– Соседей?
– Да, я думаю, они хотят меня отравить. Они каждый день за стенкой возятся. И телефон все время звонит, так, дзинь, дзинь, слышите?
Телефон не звонил.
– Вы должны проверить, – сказала старушка, – или написать в особый отдел. Там разберутся.
Руслан сидел на кровати еще несколько минут, пока старушка не закрыла глаза и не задышала во сне. Руслан осторожно поднялся и прошел в кухоньку.
Рыба пузырилась и шипела на сковородке. У нее был едва уловимый горклый запах. Не то чтобы она была тухлой: просто несвежей. Руслан сообразил, что это тот самый минтай-конфискат, который один из советников губернатора изъял с помощью пограничников у Аркаши Наумова. Когда выяснилось, что японцы не хотят покупать несвежее, губернатор раздал рыбу народу. Мила расставляла на столе чистые тарелки.
– Вы извините, – сказала Мила, – я не сказала ей, кто дал денег на операцию. Я сказала, что ветеранам операция полагается бесплатно. Она все равно… она не очень хорошо понимает…
– Я заметил. Она ветеран?
– Она Герой Советского Союза. Она… о ней есть фильм, документальный.
– У меня дед тоже воевал, – сказал Руслан, – он был в Брестской крепости. Там было трое чеченцев, так получилось. Он резал немцев, а потом ушел к партизанам. Был командиром отряда.
– Его наградили?
– Его вывезли на Большую землю и сослали в Казахстан.
– Он жив?
– Да.
Руслан поколебался и добавил:
– Он очень уважаемый человек. Он живет в большом доме. У него семь внуков и одиннадцать правнуков, три отары овец, двадцать коров и огромный сад, за которым ухаживают два русских раба.
Мила отвернулась к плите и выключила шипящую сковородку.
– Вы ужинать будете?
– Конечно. Сейчас мы спустимся вниз, поедем в «Коралл» и поужинаем.
Мила замотала головой:
– Нет-нет, я не могу ее оставить. Она проснется.
– Я пришлю сиделку.
– Что вы! Она ведь…
Мила замолчала. Запах несвежей рыбы внезапно куда-то исчез, вместе с облезлой квартирой, серыми обоями и разводами грибка на стенах. Остался лишь запах женщины. В мире было только двое, он и она, и зеленоватая кофточка на Миле была как клетка, за которой билось пойманное тело, и желание сделалось таким нестерпимо жарким, что Руслан в первый момент не услышал слов девушки – кажется, она говорила, что очень устала и они могли бы погулять.
– Конечно, – услышал Руслан свой ответ.
Когда они спустились вниз, Руслан с неудовольствием заметил у въезда во двор белую «Мазду» «наружки». Охранники следовали за ним по пятам, и Мила испуганно на них оглядывалась.
– Потеряйтесь, – тихо сказал Руслан охране.
– Но…
– Ждите меня на той стороне набережной.
Руслан не ходил по городу лет шесть. И город, встававший по обе стороны тротуара, оказался совсем другой, нежели город по обе стороны машины.
Пахло морем и ночью. Во дворе у песочницы облетали желтые клены, и над аркой далеко впереди сияла похожая на серебряный каблук высотная корейская гостиница.
Двор выходил прямо в огромный, заросший платанами и кленами сад, неправдоподобно зеленый от близости моря. Так уж получилось, что в тридцатые годы именно здесь, в центре города, на встающей при море сопке, была выстроена резиденция местного секретаря крайкома. Краевые владыки жили тут до начала девяностых, когда в разгар демократии новый губернатор, предшественник Озерова, громко заявил, что совесть не позволяет ему проживать на тридцати гектарах реликтового парка в центре города.
Землю передали мэрии; в стиснутом горами, задыхающемся от смога Кесареве она могла бы принести миллионы застройщику. Руслан лично знал двух людей, которые купили тридцать гектаров Ахчанайской сопки. Оба купили слишком дешево и поэтому лежали в могиле.
А Ахчанайский парк, вместо того чтобы покрыться элитными высотками, увенчанными шляпками пентхаусов, по-прежнему вставал за проломленными решетками, как заколдованный лес.
Фонарей нигде не было: над деревьями сияла яркая луна, и раскрошившийся асфальт дорожки был устлан красными и желтыми листьями. Они шли куда-то к морю. Руслан взял руку девушки в свою, и жилки в ее пальцах забились, как родник подо льдом.
– А где родители? – спросил Руслан.
– Они погибли. Еще давно. Мама разбилась, когда мне было пять лет. Она была летчик-инструктор. А отец погиб в Ливане.
– А что это за мент тебя встречал? Николай? – спросил Руслан.
– Мы просто… со школы дружим. Он в соседнем подъезде живет.
– Если дружите, что же он тебе не помог?
– Я… я ему дозвониться не могла. Он на задании был.
За поворотом дорожки внезапно открылось белое двухэтажное здание с пустыми глазницами окон и огромная гранитная лестница, спускавшаяся к морю. Под деревьями мелькнула какая-то тень, и Руслан с неудовольствием понял, что охрана нарушила его приказ и потащилась следом.
Они шли по лестнице. Куски штукатурки лежали на ступеньках, как ощипанные перья ангелов.
– Здесь очень красиво, – сказала Мила, – центр города, а совсем как в лесу. Я здесь по утрам плаваю.
– А на Тыкче ты была?
Остров Тыкча был любимым местом отдыха тех жителей Кесарева, у которых были собственные яхты и акваланги. Таких было немного, и остров был очень красив: красные скалы, поросшие густой от влаги зеленью, и белые с фиолетовым морские звезды в зеленой толщине воды.
– Нет, – сказала Мила.
– Поехали завтра на Тыкчу.
Мила испуганно вздрогнула:
– Нет-нет. Я не могу оставить бабушку.
– Тебе с ней нелегко.
Мила поглядела на чеченца, сжала губы и сказала:
– Вы сделали для своего деда все, что можете, и я сделаю для бабушки все, что смогу.
Руслан оглянулся. Полуразрушенная резиденция цековских начальников нависала над лестницей, как маленький античный храм, и на его фоне мелькнули два человека в джинсах и куртках. Руслан внезапно сообразил, что это не охрана. Это «наружка».