, ствол качнулся в знак согласия. Рабочий отсутствовал минуты три. Вернулся, вытирая руки, сел рядом с Карневичем и заметил:
– Хорошо баре живут.
Прошло еще двадцать минут, и вдруг все как-то обнаружили, что жизнь продолжается, несмотря на ящики с гексогеном и мешки с песком перед спаренным пулеметом. Люди отползали в туалет все чаще. Кто-то встал и налил воды из огромного серебряного самовара, благо чашечки тончайшего китайского фарфора, украшенные уточками-мандаринками, остались тут же, на застеленном белоснежной скатертью сервировочном столике. Артем Суриков, рассмотрев среди заложников свою секретаршу, попытался отправить ее за едой.
– Сами у них просите, – огрызнулась секретарша.
– Ты уволена! – заорал Суриков.
Окружающие были слишком испуганы, чтобы засмеяться.
Еще через час Карневич попросился по нужде и, зайдя в туалет, примыкавший к банкетному залу, с печалью обнаружил, что роскошный унитаз обгажен со всех сторон, и даже кто-то уже насрал в джакузи.
Двери распахнулись в два ночи. Заложники замолчали, словно в зале выключили звук. На пороге стояли Висхан и Маирбек. Маирбек медленно оглядел зал, и внезапно ствол его автомата указал на инженера, сидевшего в метре от Карневича.
– А? – испуганно спросил тот.
– Ты. Сюда.
Инженер оглянулся, ища сочувствия. Все смотрели в сторону.
– Постойте, – сказал его сосед, – но…
– Ты тоже.
Инженер и его сосед вернулись через полчаса. Инженер нес черный пластиковый мешок, из которого торчали буханки хлеба и розовый, как детская задница, батон колбасы. В руках второго заложника была сетка со сгущенкой и печеньем.
Люди зашевелились. Еды было явно мало, а есть хотелось всем. Один из вэвэшников – двухметровый сержант с бритым затылком и наколкой спецназа, выпирающей на бугорчатом плече, – легко, как пружина, разогнулся и подошел к инженеру.
– Отдай, – сказал сержант.
Он возвышался над инженером, как восьмидесятитонный масловоз над «Жигулями».
– Ну!
Инженер испуганно покосился на спецназовца и прижал буханку к груди.
Солдат ударил его босой пяткой в то место, где стопа переходит в голень, инженер взвыл и осел на пол. Спецназовец сгреб хлеб и вразвалку пошел к своим. Заложники смотрели вслед его спине, по которой удавами перекатывались мышцы. Один из сотрудников завода, по фамилии Архипов, вскочил с пола.
– Эй! Так нельзя!
Боец обернулся. Челюсти его ритмично задвигались, пережевывая мысли в слова.
– Ты кто?
– Я – замначальника пятого цеха. И это…
– Слышь, зам замыч, а чего у вас сортир засран? Пошел бы ты да очко выдраил. А то в говне все.
Архипов попятился и наткнулся спиной на чьи-то бицепсы. Позади него стоял еще один вэвэшник в трусах.
– Ша? Не слышал, что сказали? Пошел очко драить! На вон тебе тряпку!
И боец, с треском отодрав кусок скатерти, бросил ее в лицо Архипову.
Чеченцы смотрели с балкона, не вмешиваясь. Пулеметчик у окна даже не повернул головы.
– Хорошо, – сказал Архипов. Скомкал скатерть и судорожно сделал шаг назад.
– Эй ты! Ты что, так собираешься мыть? В комбинезончике? А ну сымай!
– Что?
– Одежду сымай! Рабочий класс!
Архипов стал медленно расстегивать ворот комбинезона. Потом резко нагнулся и попытался боднуть спецназовца в живот.
Через минуту, избитый и окровавленный, он затих в углу. Трое вэвэшников сняли с него одежду, посовещались и, наметанным взглядом вертухаев определив слабое звено, подошли к трем пожилым рабочим.
– Снимайте комбинезоны, – приказали они, – мы что, раздетые будем, а вы одетые?
Карневич поднялся на ноги.
– Ребята, – сказал он, – неужели вы не понимаете, что они нарочно раздели вас? Что они нарочно не вмешиваются?
Вертухай смерил его взглядом:
– Ты кто?
– Я гражданин США и генеральный директор этого завода.
– Снимай штаны, директор.
Карневич смотрел на бойца несколько секунд, побледнев. Затем резко повернулся и, сделав два шага, начал карабкаться вверх по широкой стеклянной лестнице, на ступенях которой, безучастный к разборке между русскими, сидел молодой чеченец с зеленой повязкой на голове и «Калашниковым» в руках.
Ствол лениво качнулся, приказывая пленнику остановиться. Американец застыл, с трудом подавляя желание опустить руки по швам.
– Я хочу говорить с вашим начальником, – сказал Карневич. – Я директор этого завода.
Ломали что-то проговорил по-чеченски в рацию. Прислушался к ответу и повернулся к Карневичу:
– Халид просил поблагодарить тебя за твои хорошие слова о нашем народе. Еще он просил передать вот это.
Боевик поднялся одним кошачьим движением, и автомат в его руках описал широкую дугу. В следующую секунду приклад «Калашникова» врезался Карневичу между ног.
Глава десятая,в которой выясняется, что заложники и телевизор участвуют в двух каких-то разных терактах
Халид проснулся к утреннему намазу. Солнце только-только тянулось из моря. Рядом с диваном благоухала усыпанная цветами китайская роза. Бока бутылок в дорогом поставце изгибались, как бедра стриптизерши. Глянцевый журнал на полированном столике советовал настоящим мужчинам носить очки от Хьюго Босса.
Любой из людей Халида предпочел бы очкам от Хьюго Босса оптический прицел. Видимо, они не были настоящими мужчинами.
Эта цивилизация была обречена. Отрава была повсюду – в полированной поверхности стола, в дорогих стеклопакетах, в лепнине на потолке, в словах журнала, и совершенно не имело значения, каким алфавитом были написаны эти слова, русским или латинским. И на том и на другом языке они рекламировали вечные ценности в виде часов «Патек Филипп», в то время как их мужчины пили вино и мылись реже собаки, а их женщины ходили голые и занимали посты в правительстве.
Эта цивилизация не имела права жить: право на жизнь имеет только тот, кто не боится смерти. Этот завод был, как взведенная граната – любой, кто не боится смерти, мог выдернуть чеку.
Русские проиграют не ему. Они проиграют сами себе. Чем больше тебе есть что терять, тем дольше ты веришь, что все обойдется. Чем больше ты веришь – тем глубже ты увязаешь. Тот, кто начинает с компромисса, кончает позором. Враг, который боится умереть, – это полврага.
Шкура уссурийского тигра, сорванная со стены, как раз сгодилась под коврик для намаза. Когда Халид кончил молиться, он обернулся и увидел, что в проеме двери стоит Висхан.
– Русские звонят, – сказал Висхан. – Они перевели деньги.
Первая «вертушка» с мазутом ушла на Торгушетскую ГРЭС в восемь двадцать. Власти города призвали не нагнетать панику и объяснили по всем шести кесаревским телеканалам, что причин для беспокойства нет.
Обыватели склонны доверять телевидению, когда оно сообщает о достоинствах нового, успешно отмывающего ржавчину моющего средства «Силит» и когда оно рассказывает о не менее успешном ходе военно-морских учений.
Когда телевидение объясняет, что все хорошо, а по улицам города идут танки, обыватель ему не доверяет. Обыватель начинает жить вместо теленовостей слухами, распространяющимися во дворе, а у слухов, распространяющихся во дворе, есть свои структурные особенности, такие же нетривиальные, как структурные особенности управляемых новостей. А именно: слух никогда не объясняет события непрофессионализмом, бардаком и случайностью. Слух всегда подозревает злой умысел.
Вместо того, чтобы сделать правильный вывод – а именно предположить, что командующий округом генерал армии Веретенников хочет, чтобы его танки постояли возле завода, тем самым доказав свою боеготовность и бесконечную преданность родине, уличные сплетники сделали неправильный вывод. А именно – решили, что танки будут брать завод.
По городу ходили самые дикие слухи, и чем яростней их опровергал телевизор, тем громче повторяли их во дворах. Люди бросились из города; на выезде их встретили патрули.
Поезд на Хабаровск взяли штурмом; пробивая тонкий лед, из порта уходили яхты и яхточки, в новостях ТКТ показали Приморское шоссе, забитое автомобилями на три километра.
Замгубернатора Николай Бородовиченко созвал пресс-конференцию и заявил, что городу ничто не угрожает.
Пробка выросла до пяти километров, а ставки на блокпосте – до двухсот рублей с рыла. Начальник отдела по связям с общественностью УФСБ по Кесаревскому краю созвал пресс-конференцию и опроверг слухи о наличии на заводе ядовитых веществ.
Пробка выросла до десяти километров, а ставки на блокпосте – до пятисот рублей.
Губернатор созвал пресс-конференцию и заявил, что люди, нагнетающие панику, являются пособниками террористов, которые надеются в суматохе покинуть город. Он призвал руководителей предприятий «увольнять паникеров».
Выезд из Кесарева перекрыли. Это означало, что выезд стал стоить пятьсот долларов.
Артем Суриков провел ужасную, но плодотворную ночь. Ужасной она была в смысле бытовых условий. После устроенного им скандала боевики все-таки сообразили, что такого ценного пленника, как он, следует держать отдельно от обыкновенной толпы, но они подселили его к раненым, и раненые стонали всю ночь, мешая Сурикову спать и думать.
А подумать было о чем: неожиданное появление Халида, несомненно, изменило все! И у Артема Ивановича не было сомнения, что он сумеет договориться с Халидом. Он всю жизнь договаривался со всеми.
Артем Иванович был уверен, что появление чеченцев – это знак свыше. Кто-то вмешался в этот производственный конфликт на стороне Артема Ивановича, когда никакой другой помощи ждать уже не приходилось, и не иначе как это был сам господь. Суриков был твердо убежден, что бог является его должником с той поры, как Артем Иванович пожертвовал сто десять тысяч долларов на строительство церкви в Серебрянке, а господь бог, в отличие от людей, помнит, кому он обязан. Он не предает, как разные мерзавцы вроде Рыдника или Барова.