Генри Уайтхед«Джамби»Henry S. Whitehead«Jumbee» (1926)
Мистеру Гранвиллу Ли, вирджинцу из вирджинцев, вернувшемуся с мировой войны с легким, опаленным и попорченным горчичным газом, врач посоветовал провести зиму в благоуханной целительной атмосфере Малых Антильских островов — южной части Вест-Индийского архипелага. Он выбрал американский остров Сен-Круа, ранее Санта-Крус, остров Святого Креста — так его назвал сам Колумб в свое второе путешествие; остров, знаменитый своим ромом.
Именно к Жофрею Да Сильве мистер Ли обратился, наконец, за определенной информацией о местной магии, — информацией, которую, после двух месяцев проживания, отмеченных общим улучшением здоровья, счел необходимой, раззадорившись ее обрывками, дошедшими до него за время пребывания на острове.
Столкновение с местными обычаями заметно ослабило унаследованные им убеждения, и он почти не ощущал неудобства, сидя однажды днем с мистером Да Сильва на прохладной галерее красивого дома этого джентльмена, в тени сорокалетней бугенвиллеи.
Это был час спокойных сплетен, между чаем в пять и ужином. Стеклянный кувшин пенного ром-свизла стоял на столике между ними.
— Но, скажите, мистер Да Сильва, — настаивал он, поглощая второй стакан нежного прохладного напитка, — вы вообще когда-нибудь сталкивались с джамби? Видели хоть одного? Вы же прямо говорите, что верите в них!
Это был не первый вопрос о джамби, который задавал мистер Ли. Он расспрашивал плантаторов, обсуждал эту тему с умными и вежливыми цветными лавочниками в городе и даже в Кристианстеде, еще одном, более крупном городе на северной стороне острова Санта-Крус. Он даже заговаривал о джамби с одним-другим угольно-черным рабочим на полях сахарного тростника, ибо пробыл на острове уже достаточно, чтобы начать пусть немного, но понимать странный жаргон, в котором Лафкадио Хирн, посетивший Санта-Крус много лет назад, не опознал английский.
Примечательна была разница в том, что ему отвечали. Плантаторы и лавочники улыбались, хотя и с разной степенью воодушевления, и говорили, что джамби придумали датчане, чтобы удержать рабочих в домах после заката, дабы те как следует отсыпались и поменьше разоряли растущие хлеба. Рабочие, которых он расспрашивал среди бела дня, закатывали глаза и, нарушая свою равнодушную невозмутимость улыбками, пытались впечатлить мистера Ли высокомерным презрением к верованиям своих черных собратьев, причудливыми словами заверяя его, что джамби — лишь плод воображения.
И все же мистер Ли удовлетворен не был. Чего-то еще не хватало — и чего-то невероятно интересного, как ему представлялось, непохожего на «Братца Кролика» и прочие сказки, которые он помнил из детства в Вирджинии.
Однажды он читал книгу о Мартинике и Гваделупе, этих двух древних брильянтах французской короны, и едва начав читать, встретил слово «зомби». Теперь он, хотя бы знал, что джамби «придумали» не датчане. Он слышал, пусть и мельком, что Свен Гарик, давно уехавший домой в Швецию, и Гэррити, один из небогатых плантаторов, живущих на острове, были «волками»! Ликантропия, превращение в животного, похоже, была важной частью странной смеси местных верований.
Мистер Жофрей Да Сильва на одну восьмую был африканцем. А значит, по островным представлениям, считался «цветным» — что, как любой может себе представить, совсем не то, что быть «черным» в Вест-Индиях. Мистер Да Сильва был образован на манер континентальной Европы. В каждом его слове и действии отражалась безупречная вежливость европейских предков. По всем правам и обычаям вест-индийского общества, мистер Да Сильва был цветным джентльменом, чей социальный статус так же ясен и четок, как черты камеи.
На этих островах жило немало таких, как Да Сильва. Несмотря на то, что в Северной Америке их положение было бы иным, на островах это давало преимущества — в том числе вполне логичные. Для вест-индийских умов, человек, на семь восьмых происходящий от джентри, пусть и не обладал гербом, но требовал соответствующего отношения. Потому у Да Сильвы было много служащих, а все остальные, кто был с ним знаком, обращались к нему с уважением, говоря «сэр», и снимали шляпы на континентальный манер при встрече; на эти приветствия — от всех, даже самых скромных — мистер Да Сильва обязательно отзывался, что всегда и всюду отличает джентльмена.
Жофрей Да Сильва закинул одну худую ногу, облаченную в безупречно белый лен, на другую и зажег новую сигарету.
— Хотя друзья надо мной и посмеиваются, мистер Ли, — ответил он с вежливой улыбкой, на миг осветившей его меланхоличную, желтовато-белую физиономию. — Посмеиваются, кто громче, кто тише, из-за того, что я признаю: я верю в джамби. Возможно, все, в ком есть хоть немного африканской крови, несут в себе эту веру в магию и тому подобное. Я, похоже, к этому особенно склонен! Для меня это вопрос опыта, сэр, и друзья вольны смеяться надо мной сколько хотят. Большинство из них… ну, возможно, они не так открыто признают свои верования, как я!
Мистер Ли сделал еще глоток холодного свизла. Он слышал о том, как трудно разговорить Жофрея Да Сильву о его «опыте», и подозревал, что под вежливостью его хозяина таится суровая гордость, которая возмутится любой насмешке, несмотря на эту терпеливую улыбку.
— Пожалуйста, продолжайте, сэр, — подтолкнул собеседника мистер Ли, не вполне осознавая, что употребил слово, которое на родном ему Юге относилось только к джентльменам чистой белой крови.
— Когда я был юн, — начал Да Сильва, — году в 1894-м, у меня был друг по имени Хильмар Иверсен, датчанин, живший здесь, в городе, у Моравской церкви, люди звали это место Фаун-Аут-хилл. Иверсен работал на правительство, клерком, кабинет у него был в Форте. По дороге домой он почти каждый вечер заходил сюда, поболтать за сластями. Мы были добрыми, близкими друзьями. Ему было чуть за пятьдесят — крепкий, тучный парень, и, как многие люди такого сложения, страдал от сердечных приступов.
Однажды ко мне зашел парнишка. Было уже одиннадцать, я как раз сетку от москитов над кроватью вешал, готовился лечь. Слуги ушли домой, так что я сам пошел, в рубашке и панталонах, с лампой, чтобы узнать, чего он хотел — хотя я отлично знал, чего. Тогда посыльный сказал, что Иверсен мертв!
Мистер Ли внезапно выпрямился.
— Откуда вы знали? — спросил он, расширив глаза.
Мистер Да Сильва выбросил окурок.
— Я, бывает, знаю о подобном, — медленно отозвался он. — В данном случае мы с Иверсеном дружили много лет. Мы часто обсуждали магию и прочее в таком роде — оккультные силы, явления духов — все такое. Здесь это распространенная тема, как вы могли заметить. Вы многое услышите, если останетесь жить здесь и свыкнетесь с обычаями острова. В общем, мистер Ли, у нас с Иверсеном был уговор. Тот, кто «уйдет» первым, попытается предупредить другого. Видите ли, мистер Ли, я получил предупреждение Иверсена меньше, чем за час до того.
Я сидел здесь, на галерее, часов до десяти. В том самом кресле, где сейчас сидите вы. У Иверсена был сердечный приступ. Я видел его в тот день. Он выглядел, как всегда, когда оправлялся от приступа. Даже хотел вернуться утром на работу. Никто из нас, я уверен, и не подумал, что все может прекратиться внезапно. Мы даже о соглашении не упоминали.
Было около десяти, когда внезапно я услышал, как Иверсен идет через двор к дому, по гравийной дорожке. Ему довелось бы, очевидно, пройти через ворота с Конгенгаде — Королевской улицы, как ее сейчас называют, — я четко слышал его тяжелые шаги по гравию. Он слегка хромал. Сильный хруст, потом слабый, пум-пум-пум-пум — старина Иверсен во плоти, эти шаги не спутаешь. Луны той ночью не было. Убывающий полумесяц должен был показаться часа через полтора, но в тот момент в саду стояла кромешная мгла.
Я поднялся из кресла и вышел на ступеньки. По правде сказать, мистер Ли, я подозревал — есть у меня к такому способность, — что это не сам Иверсен, как бы сказать? Где-то у меня мелькнула мысль, что это Иверсен пытается выполнить уговор. Инстинкт заверил меня, что он только что умер. Не могу объяснить, откуда я знал, но так все и было, мистер Ли.
И я ждал, сидя вон там, за вами, наверху лестницы. Шаги быстро близились. У подножия ступенек, вне тени кустов гибискуса, было немного светлее, чем дальше на лужайке. А еще доходил слабый свет от лампы внутри дома. Я знал, что если это был Иверсен, собственной персоной, то я должен был увидеть его, когда шаги миновали глубокую тень кустов. Я сидел молча.
Шаги дошли до этой точки и двинулись дальше. Я уставился во мглу, но ничего не видел. И тогда я понял, мистер Ли, что Иверсен умер, и сдержал наш уговор.
Я вернулся сюда, сел в кресло и стал ждать. Шаги начали подниматься по ступенькам. Они приближались по полу галереи, прямо ко мне. И остановились здесь, мистер Ли, прямо за мной. Я чувствовал, что Иверсен стоит здесь, мистер Ли.
Мистер Да Сильва указал на пол своей тонкой элегантной рукой.
— Внезапно в мертвой тишине я почувствовал, как волосы на голове встали дыбом. Мурашки забегали по спине, мистер Ли. Я трясся, как от малярии, сидя здесь, в этом кресле. И я воскликнул: «Иверсен, я понял! Иверсен, мне страшно!» Мои зубы стучали, как кастаньеты, мистер Ли. Я сказал: «Иверсен, пожалуйста, уйди. Ты сдержал уговор. Прости, но мне страшно, Иверсен. Плоть слаба. Я не боюсь тебя, Иверсен, старина. Но ты же понимаешь, дружище! Это не обычный страх. Мой ум в порядке, Иверсен, но я в жутком смятении, так что уходи, пожалуйста, старина».
Как я и сказал, мистер Ли, стояла тишина, пока я не заговорил с Иверсеном — ведь шаги остановились рядом со мной. Но сказав это, попросив друга уйти, я почувствовал, что его сразу не стало, и я знал, что он понял, что я имел в виду! Вот так внезапно, мистер Ли — словно и не было никаких шагов, если понимаете, о чем я. Это сложно выразить словами. Смею сказать, что будь я одним из рабочих — уже бежал бы на полпути к Кристианстеду, мистер Ли, но я был не настолько напуган, чтоб не постоять за себя.